Пыльное небо

Полковник Барышев всегда относился к докторам с особым уважением. Еще в босоногом детстве солидные люди в белых халатах казались ему кудесниками, способными спасти даже человека, находящегося на грани смерти. Со временем восторженный пиетет понемногу угас, но вера во могущество врачебной науки оставалась непоколебимой. Но бывать в больницах Сергей Николаевич искренне ненавидел. Пропахшие медикаментами коридоры вызывали в нем не лучшие воспоминания, от которых не спасали даже услужливые медсестры в аккуратно наглаженных халатах. Поэтому прежде чем зайти в огромное пятиэтажное здание, выкрашенное в светло-желтый цвет, он неизменно топтался пару минут у входа, давя в себе ощущение безнадежности. При всей своей нелюбви к подобным учреждениям, в 5-ую кремлевскую спецбольницу Барышев заглядывал как на работу: трижды в неделю по расписанию. Приносил передачи: яблоки и другие фрукты, в огромном количестве хлынувшие на стихийные рынки Москвы, карандаши, с трудом выпрошенные в канцелярии отдела, и книги из библиотеки. Саша Белов всегда любил читать. И теперь во время вынужденного безделья, он поглощал принесенные книги почти моментально. Читал все: от военных фельетонов до признанных классиков русской литературы, от статей в научно-популярных журналах до последних научных монографий. Сдавая прочитанные им книги назад, Барышев краснел перед суровой библиотекаршей за загнутые уголки и втайне надеялся на чудо. Лечащий врач неизменно его обнадеживал:  — Медицина не стоит на месте, Сергей Николаевич, — говорил он, в очередной раз пролистывая историю сашиной болезни, — каждый день появляются новые исследования.  — Знаю я, Антон Павлович, знаю, — кипящее в Барышеве беспокойство неизменно поднимало его на ноги, заставляя бегать по кабинету. — Но сколько времени должно пройти? День два? Месяц? Год? А Саша так и останется… таким. Доктор с благородной фамилией Покровский с грустью смотрел на товарища полковника не в силах его как-то обнадежить. Повидав за последние годы достаточно бойцов с изломанной войной психикой, он как никто другой знал, что выздоровление тут скорее лотерея, чем результат действия лекарств. Он мог по памяти перечислить массу случаев из собственной практики, когда больные однажды просыпались абсолютно здоровыми. Что помогало им выздоравливать: скрытая ли сила организма или прописанный курс лечения, по-прежнему оставалось загадкой. Случай майора Александра Белова, к сожалению, относился ко второй категории его пациентов. Эти больные, поступавшие под присмотр Антона Павловича, были истинной загадкой для медицины. Прописанное им лечение редко давало нужный эффект, зато неизменно выкидывало коленца в виде нескончаемых побочных эффектов. Больные, казавшиеся пару дней назад готовыми к выписке, неожиданно впадали в регресс, причем понять причины такого поворота событий было практически невозможно.  — Ничем не могу вас обрадовать, голубчик, — развел он руками. — Вы и так знаете, как сложно нам приходится с товарищем Беловым. Спасибо уже на том, что нам удалось завоевать его доверие и он больше не пытается спускать лекарства в туалет. Хотя, честно признать, я его понимаю. Окажись я на его месте, я бы тоже предпочел страдать от кошмаров и галлюцинаций, чем лежать овощем на койке.  — Да, Саша такой, — в порыве гордости за своего ученика Барышев расправил плечи, и Покровский тут же понял, у кого Белов перенял этот жест. — Помню, как он в госпитале врачей дурил. А сам слепым ходить учился. Кремень — человек. До последнего не мог поверить, что все закончилось. По скромному мнению доктора Покровского именно подобная уверенность сыграла свою трагическую роль в болезни товарища майора. Но высказывать свои соображения Барышеву он не стал. Для своего наставника Саша Белов был, прежде всего, учеником, чьими подвигами он не уставал гордиться. И меньше всего ему хотелось бы знать, что именно бесконечные подвиги и неразумное напряжение, привели героя незримого фронта к больничной койке в психоневрологическом отделении.  — Мы снизили ему дозировку, — продолжал Антон Павлович, привычно выслушав похвалу мастерству и выносливости Белова, — и кое-что убрали в назначениях. Но я бы не ждал быстрого эффекта от новой методики. В нашем деле, быстрота скорее вредит, чем помогает.  — Я знаю, — ответил ему Барышев, — вы мне об этом уже рассказывали. Но как же Саша? Долго еще он будет в таком состоянии.  — И я не раз вам повторял, Сергей Николаевич, что по первому месяцу лечения судить крайне сложно. В идеале, его приступы будут сведены к минимуму. По моим прогнозам — раз или два в месяц. Но это в идеальной ситуации и при условии, что ваш ученик не будет пропускать прием препаратов, будет избегать стрессовых ситуаций и больше отдыхать. Пятнадцать минут сна перед обедом отдыхом в этом случае тоже не считаются. И снова повторю вам: окончательно купировать его приступы нам вряд ли удастся. И как бы нам того не хотелось, но полного выздоровления, увы, не будет.  — Так что же значит? Это — инвалидность?  — Оформим первую группу. Но с частичной дееспособностью. Все-таки ему нужен постоянный присмотр надежного человека. Родители-то его еще живы? Барышев впервые за время разговора замялся, не зная, что ответить почтенному эскулапу. Он навещал Беловых с той же регулярностью, что и любимого ученика, принося им сведения о здоровье Саши. В больнице, по специально сделанному пропуску, побывала только мать и долго рыдала в приемном покое не в силах забыть пустой бессмысленный взгляд единственного сына. Отец, встретивший супругу у выхода из больницы, выслушал ее рассказ, сурово хмуря брови. На посещение палаты он так и не решился, уведя домой все еще рыдающую жену. Барышев, понявший его с полуслова, и не настаивал. Посещая Сашу трижды в неделю, он не раз бывал свидетелем подобного поведения и успел отчасти привыкнуть. Зная, что ученик его не узнает, он все равно сидел рядом с ним, и глядя, как Белов безучастно смотрит в потолок, рассказывал ему последние новости. Доктор Покровский уверил его, что такое общение больному только на пользу, и Барышев послушно следовал его рекомендациям. Тяжелее было смотреть на приступы, застававшие Белова в сознании. В такие дни Саша смотрел на учителя своими ясными серыми глазами и, улыбаясь ему, разговаривал с мертвецами. Спорил, смеялся, а иногда и ругался, чередуя русские ругательства с немецкими и каждый раз удивляя учителя глубиной своих познаний ненормативной лексики. Барышев в такие посещения редко оставался в палате Белова больше чем на десять минут. Положив передачу на койку, он вылетал в коридор и долго, глубоко дышал, словно выброшенная на берег рыба. Сдерживал предательские слезы, подступавшие к самому горлу, усилием воли заставлял себя собраться. Ему не верилось, что сильный и молодой организм Белова мог так неожиданно дать сбой после всех тех нравственных пыток, которые Саше пришлось вынести. Ну не может, не может быть такой сильный и закаленный человек быть настолько хрупким и уязвимым. Но вопреки его желаниям, реальность по-прежнему оставалась жестокой.  — И он больше никогда не станет… нормальным? — в сотый раз задавал он профессору один и тот же вопрос.  — Он прекрасно осознает реальность, когда приходит в себя, — в сотый раз ответил ему Покровский, — и прекрасно взаимодействует с окружающими. За все время госпитализации он не пытался никому навредить. Более того, всегда старался помочь. И, знаете, полностью справлялся. Он помнит не только простые навыки, но и владеет более сложными. Я же рассказывал вам про порванную электропроводку? И в этом смысле он к обществу адаптирован. Но его… гм. приступы и его боли требуют контроля со стороны. Я так понимаю, что для вашей…эээ… работы это очень серьезное препятствие. Разом помрачневший Барышев кивнул доктору в ответ, не желая вдаваться в подробности. Об истинном характере работы майора Александра Белова знали в больнице немногие. Хотя, по мнению товарища полковника, вряд ли кто-нибудь удивился таким новостям. В закрытую спецбольницу, приспособленную исключительно для сотрудников специальных ведомств, обычные служивые не попадали. Чаще всего сюда направляли офицеров милиции, и изредка — контрразведки. Но Барышеву, почему-то не хотелось, чтобы о деятельности его подопечного знал кто-то еще, кроме главврача и лечащего доктора. Хотя, он догадывался, что неизменно кружившие вокруг Белова медсестры тоже владели тайным знанием, но всерьез об этом не беспокоился. Слухи никак не подтвержденные официальными документами, оставались всего лишь слухами. Особенно, если передавались из уст в уста болтливыми представительницами прекрасного пола за чашкой полуденного чаю.  — Пока товарищ Белов числится в отпуске, — ответил он Покровскому. — Характер его службы, в дальнейшем, будет полностью зависеть от медицинского заключения при выписке. Но, сомневаюсь, что у правлении решат снова поручить ему задание. Да и судя по вашим рекомендациям излишнее волнение Саше противопоказано.  — При самом лучшем раскладе, — произнес Антон Павлович, интонацией подчеркивая эту особенность, — я бы рекомендовал ему… научную или творческую деятельность. Но только при самом лучшем раскладе. А по моим личным впечатлениям вероятность такого исхода всего в пятьдесят процентов.  — Уже немало, — ухмыльнулся в ответ Барышев.  — Это с какой стороны посмотреть, — произнес Покровский. — ухудшения бывают и при более высоких показателях. Вот, к примеру, лечился у нас один капитан, из ваших. И знаете, стабильно шел на поправку, да. Хоть и поступил в очень плачевном виде, так что сестры неделю к нему подступить боялись. То «горю» кричал, то баррикады в палате строил, считая, что кругом враги и ему непременно надо обороняться. Но мы его все-таки успокоили, обследовали, курс лечения назначили. И что вы думаете — товарищ быстро пошел на поправку. Настолько быстро, что я даже сам удивился таким блестящим показателям. Две недели наблюдали — товарищ капитан как огурчик. Даже к медсестрам интерес стал проявлять, звал кое-кого после выписки на свидание. Ко дню выписки коллеги прикатили, человек пятнадцать встречать его собрались. Он уже и на крыльцо вышел, а тут у одной из машин двигатель возьми и хлопни. Капитан побелел как снег и кинулся назад. Всем отделением искали, да только не успели. Как он дверь на чердак выломал, до сих пор не понятно. Хорошая дверь была, хоть и деревянная, но с железной окантовкой. В общем, пока мы его искали, пока на крышу забирались, все уже закончилось. Кинул капитан в медсестер воображаемые гранаты и с крыши шагнул прямо на асфальт. Только кричал все, что коммунисты живыми не сдаются. Даже друзей, которые нам помогали, за своих не признал. С тех пор я с прогнозами всегда очень осторожен. Не хочется, знаете ли заново переживать подобное. Барышев молча слушал рассказ доктора. Он прекрасно помнил и этот случай, и то, какое тяжкое впечатление произвела на его сослуживцев нелепая гибель товарища. Вышестоящее начальство на похороны не поскупилось, назначив семье двойной паек по случаю потери кормильца. Но общее тягостно унылое настроение висело в отделе больше трех месяцев. Подобной судьбы для своего воспитанника Сергей Николаевич Барышев точно не хотел.  — Могу я пойти к нему? — спросил он Покровского, не желая больше возвращаться к тягостному для него разговору.  — Конечно-конечно, Сергей Николаевич, — облегченно выдохнул Антон Павлович, которому этот разговор, повторяющийся из раза в раз, успел наскучить своей бессмысленностью. — Зиночка вас проводит. Товарищ полковник шел за старшей медсестрой по одинаково выкрашенным коридорам на второй этаж, и волновался, словно школьник перед экзаменом. Он всегда волновался перед встречей с Беловым, поскольку никогда не знал, что именно увидит, открыв дверь в его палату. Саша Белов сидел за столом и увлеченно рисовал. Как обычно, тихого, деликатного стука в дверь он не услышал и увидел и увидел гостя только тогда, когда Барышев почти вплотную подошел к нему.  — Сергей Николаевич?! — Белов поднял на Барышева свои невозможные серые глаза и тут же вскочил, подавая ему руку для приветствия. Барышев обнял его не в силах сдержать охватившую его радость. Саша Белов был на удивление бодр и деятелен. И Саша Белов его узнавал. Он стоял перед своим учителем именно таким, каким тот его и запомнил при расставании: молодым, энергичным, целеустремленным, полным надежд на прекрасное будущее. Если бы не жесткие глубокие морщинки в уголках его глаз, Барышев готов был поклясться, что не было тех долгих, страшных шести лет, которые его ученик провел в личине Иоганна Вайса. Саша даже побрился, избавившись от двухнедельной щетины, которая, вопреки расхожему убеждению совсем его не украшала. Видя такие перемены, Барышев начинал искренне верить, что его ученик, все-таки попадет в обозначенные профессором Покровским пятьдесят процентов.  — Здравствуй, Саша, — произнес он, изо всех сил стараясь не допустить в голос охватившего его волнения, — извини, что оторвал тебя. Он с трудом разжал объятия, нехотя выпуская из них Белова, который деловито осмотрелся по сторонам и тут же придвинул стул своему куратору. Барышев оглянулся в поисках места, куда можно было бы положить сетку с принесенными гостинцами, но не найдя подходящей поверхности сгрузил ее на кровать. Стол и подоконник в палате были давно и прочно завалены разного рода сашиными рисунками и трогать их Барышеву почему-то не хотелось. Он был рад, когда Саша начал рисовать. Измученная душа солдата, как поэтично выразился профессор Поклонский, пробуждалась к новой жизни. Рисовал Саша действительно много, пользуясь для этого каждым свободным вечером и стачивая все приносимые ему карандаши, но до недавних пор ограничивался лишь набросками. Барышев, видевший его зарисовки, сделанные на желтой, пропахшей пылью бумаге и искренне ими восхищался. Однако Саша, искренне считавший свои умения дилетантскими, натурально смущался от таких похвал. Сегодня же на столе стояли распечатанные акварельные краски, валялись мокрые разномастные кисти и настоящая белая бумага. Зная, как трепетно Белов относится к таким сокровищам, Барышев решил, что на его ученика накатило подлинное вдохновение.  — Рисуешь, Саша? — поинтересовался он пытаясь рассмотреть почти готовый рисунок, но, так и не понимая, с какой стороны к нему подойти.  — Да, пытаюсь, — кивнул в ответ Белов, вытирая тряпкой мокрую кисточку. Барышев повертел головой, присматриваясь к рисунку по внимательнее. Он не был силен в теории живописи, но то, что пытался изобразить его ученик, совсем не походило на классическую школу. Тщательно выписанный фон странным образом походил на серое в синих прогалинах небо, казалось затянутым нелепой серой дымкой. Барышев едва справился с желанием провести рукой по рисунку, чтобы стереть с него такой нелепый и странный слой пыли. В углах рисунка были тщательно выписаны летящие на зрителя обломки кирпича и прочего мусора.  — Саш, а что это? — поинтересовался Сергей Николаевич, оставив попытки угадать, что же все-таки нарисовано.  — Небо, — ответил ему Белов. Он выглядел на редкость довольным своей работой, что на памяти его учителя случалось крайне редко. — Пыльное небо. Барышев внимательнее пригляделся к рисунку и чуть не присвистнул от удивления. Небо на рисунке и правда выглядело пыльным  — У тебя… отлично получилось, — произнес он после некоторого замешательства, — я даже подумать не мог о том, что небо бывает пыльным. Но ты прав, в этом что-то есть. Саша лишь пожал плечами в ответ. Он рассматривал собственный рисунок с какой-то затаенной гордостью, и, судя по выражению лица, мыслями был явно далеко. Пару минут спустя он оторвался от созерцания собственного творения и взглянув на зачарованного рисунком Барышева, вежливо поинтересовался:  — Как ваши дела, Сергей Николаевич? Товарищ полковник кашлянул, прочищая горло:  — В целом, неплохо, — ответил он, усмехаясь, — почти живу в управлении.  — Да, — улыбнулся в ответ ему Белов, — вся жизнь — в работе, но мы сами ее выбирали. А что там в управлении? Есть что-то новое?  — Да все как обычно, — отозвался Барышев, пытаясь сообразить, какие именно из его рассказов Саша все-таки помнит. — Орлова о тебе каждый раз справляется. Все хочет навестить и лично поблагодарить за свое спасение. Но пока она на задании, так что, извини, но с визитами придется повременить.  — Эльза? На задании? — изумился Белов, вспоминая измученное туберкулезом и усталостью лицо своей связной.  — На партийном, — успокоил его волнение Барышев, — особой важности. Мирную жизнь в области восстанавливает. Остальные кланяются, спрашивают, как себя чувствуешь.  — Отлично, — задорно сверкнул глазами успокоенный Белов, — еще немного и головные боли совсем исчезнут. Товарищ Покровский, во всяком случае, обещал. Снится, правда, временами всякое, но если верить доктору, то и это скоро пройдет. — И пожаловался: — Скорее бы меня выписали, я так устал от этого безделья, — но тут же добавил: — Хотя больничный режим не так уж плох. И если бы не эти чертовы провалы, было бы совсем хорошо. Кстати, спасибо за книги. Давно столько книг не читал, сколько за эти месяцы. Он разгреб завалы бумаги и, словно по волшебству вытащил из-под них несколько увесистых томов. Барышев понимающе взглянул на загнутые края, мысленно приготовившись в очередной раз извиняться перед библиотекарем.  — Пожалуйста, — усмехнулся в ответ Барышев, — хотя я бы на твоем месте выписываться бы не торопился. Глядишь, так профессором станешь с таким-то багажом знаний. А что, дело полезное. Стране сейчас ученые как никогда нужны.  — Нет, — покачал головой Белов, — это вряд ли. Какой из меня ученый в таком состоянии?! Я порой имя свое забываю, не говоря уже про остальное. Да и попрощался я с этой мечтой в тот самый день, когда тест в разведшколу прошел. Вы же помните: чекист — это не профессия, это — образ жизни. А я — чекист. И наверное, очень счастливый человек. Но я все время что-то забываю. Накрыло меня недавно, пока я по саду гулял. Долго не понимал где я и куда идти, чтобы выбраться, но, хорошо медсестра по дороге попалась. Хотя в этой больнице я видел людей, у которых с головой еще хуже, чем у меня. Он сложил книги стопкой и старательно выровнял корешки. Затем вскинул голову и посмотрел на Барышева взглядом, которому в свое время научился у господина Лансдорфа.  — Меня ведь больше не ждут в управлении? — поинтересовался он, заранее предвидя ответ. Барышев, не готовый к такому разговору, нашелся не сразу.  — Глупости говоришь! — воскликнул он. — Что за глупости! Да, на оперативную работу тебе нельзя, сам понимаешь, Но ты же наш! Свой человек. Герой! И о будущем своем ты не волнуйся! Я с профессором разговаривал, и с начальством поговорю. Пенсию тебе выправим по инвалидности, как боевому офицеру, И в управлении тебе обязательно место найдем. Твой опыт — бесценен! Твои навыки — сокровище! Ты только выздороветь постарайся, а мы уж за тобой присмотрим.  — Генрих тоже обещал позаботиться, — весело фыркнул в ответ Белов, — чувствую себя просто важной персоной. Барышев открыл было рот для ответа, но тут же, резко побледнев, схватился за сердце. Саша, от которого не укрылось его состояние, моментально подскочил к наставнику и схватил того за плечи.  — Сергей Николаевич! — испуганно воскликнул он, — Товарищ Барышев! Что? Врача?!  — Ничего, Сашенька, ничего, — успокоил его наставник, — просто в боку кольнуло слегка. Что ты так переполошился, право слово, совсем как над маленьким. Старые раны, они, понимаешь, коварные. Если над каждой трястись, можно от одного такого беспокойства ноги протянуть. Так что там Генрих? — откашлявшись, поинтересовался он, — часто тебя навещает?  — Сейчас — постоянно, — обрадовано сверкнул глазами Белов, — кстати, спасибо, что помогли ему приехать. С ним как-то легче болеть. Да и доктор говорит, что его компания мне явно на пользу. Думаю, когда он окончательно в Москву переедет, я быстрее на поправку пойду.  — А сейчас он разве не в Москве, — осторожно, словно боясь вспугнуть чудо-птицу, поинтересовался Барышев. Им так и не удалось хорошенько поговорить о Генрихе Шварцкопфе, и вот теперь ему выдался редкий шанс, который он был не намерен упускать.  — Он сейчас у меня набегами, — пояснил Белов, убирая краски в коробочку, мимоходом, любовно поглаживая каждый тюбик. — Переводится в Москву и занимается всей этой бюрократией. Он ведь не особо любитель в бумагах возиться, вы же знаете. А тут приходится столько бумаг заполнять.  — И ты конечно же ему помогаешь? — массируя грудь, поинтересовался Барышев.  — Иногда приходится, — пожал плечами Саша, — мне не трудно. А у Генриха с русским языком дела пока не очень хороши. Барышев расстегнул воротник, чувствуя, как ему катастрофически не хватает воздуха. Грудь сдавило железным обручем, но привычный к лишениям товарищ полковник не обратил на это никакого внимания.  — Да, кстати, — радостно продолжал Белов, — вы, Сергей Николаевич, чуть-чуть его не застали!  — Правда? — заинтересованно поднял брови Барышев. — Генрих сегодня заходил.  — Ночевать оставался, — подтвердил Саша, задумчиво кивая собственным мыслям. — А сейчас за молоком для меня побежал. Врачи говорят, молоко мне полезно, а свежего можно только на утреннем рынке достать. Скоро должен вернуться. Барышев проглотил застрявший в горле ком и укоризненно посмотрел на стоящую на тумбочке фотографию. Радостный Генрих Шварцкопф глядел на него давно мертвыми глазами с нескрываемым торжеством.  — Генрих! — весело воскликнул Саша Белов, обернувшись к открытой двери.  — Вам, наверное, надо о многом поговорить, — сдавленно произнес Барышев и вывалился в пустой коридор, — я пойду пройдусь, Саша, — крикнул он Белову чувствуя, как предательски набегают на глаза слезы. Закаленный ветеран невидимого фронта, прошедший самое пекло страшной войны, он больше не мог смотреть на то, как майор Александр Белов солнечно и счастливо улыбается пустому проему.