ma princesse

— У меня два варианта: или я съехал с катушек окончательно, или это розыгрыш. Ты какого придерживаешься? — Какой у Вас говор необычный, — летит в ответ, и Анисимов за голову демонстративно берётся. Интересно, а эта девушка тоже сумасшедшая, или ей просто прошлые века по вкусу больше пришлись, чем нынешний? Кристина глазками хлопает, кажется, осознав, что лучше молчать. Игнорирует сердца ритмы бешеные, но дыхание сбивчивое её с потрохами выдает. Волнуется. — Нет, ну это вообще не смешно. Ни разу. Ущипни меня, — Свобода к Кошелевой подходит близко-близко, расстояние вмиг уничтожая до миллиметров жалких. Их обоих будто бы разрядом электрическим пронизывает. Близость такая резкая заставляет внутри что-то сжаться болезненно. Почему они ощущают э т о? Всё острее в тысячи раз ощущается, и Кошелева [не] понимает, что даже факт такой незначительный, как то, что парень рядом просто, в голове ураганы поднимает. Целые тайфуны. Кристина смотрит на Анисимова, разрыдаться готова вот-вот. Не понимает абсолютно ничего. К таким поворотам судьбы, когда не осознаешь ни детали малейшей, она готова не была. Она — словно котёнок слепой в помещении, страшном до мурашек. И это давит похуже груза неподъёмного. Но девчушка касается пальцами собственными, горячими, как огонь, кожи холодной. До одури. Будто бы ледяной. Пламя океана ледяного касается. Они оба контраст этот странный ощущают. Физически. Раз. Ничего не происходит. Два. — Ай! — Максим руку убирает, смеётся голосом хриплым. Забавный. Кошелева на мысли себя ловит, что смех его слушала бы часами. Он приятный до невозможности. Окутывает, согревает лучше, чем одеяло тёплое самое. Внутри незнакомое чувство разливается, заполняет её с головой. — А где я нахожусь? Этот вопрос меня с самого пробуждения волнует, — спрашивает тихонько Кошелева, решив, что остальные тысячу и один вопрос она задаст чуть позже. Надеется, что у них еще будет время. Голос девушки дрожит. Она сама себя не узнает — такое поведение не присуще ей вовсе. Как будто разум отключился. Но незнакомец на другой половине кровати расправленной не напрягает её больше. У него смех красивый. Словно бархатный. И волосы необычные, она укладок таких на веку своём ни разу не встречала. — Хорошо, допустим, что ты реально ничего не понимаешь. Это — моя квартира. Мы во Владивостоке, — Свобода себя дураком полнейшим чувствует, когда рассказывает столь очевидные для него вещи. Но горящие удивлением искренним глаза напротив, в которых Максим всё еще дна не нашел, кажется, вселяют в него уверенность, что девушка не симулирует. — В квар... Где? Возможно, я сейчас совершенно глупой покажусь Вам, но... Могу я узнать, что это за век? — тараторит принцесса, к окну поворачивается. Внутри органы все до размеров коробка спичечного сжимаются, когда она наблюдает бесконечное количество зданий высоких, и когда слышит убедительное настолько, что вопросы все отпадают: «Ты шутишь? В двадцать первом». Вид из окна ни разу на те, что она видеть привыкла, не похож. — А я из 1791! — принцесса сообщает это паническим голосом, с надрывом, с хрипотцой. Руками разводит. Пиздец. Анисимов глаза так выкручивает, что от пятикопеечных монет их отличить невозможно становится. — Что? — у Свободы в голове случился взрыв настоящий самый, — Как мне в это верить? — То есть моя речь и платье вас не смущают совсем? Он из стороны в сторону головой качает. Поверить не может никак. Лишь смотрит на незнакомку, не отрываясь ни на миг крохотный. На глаза, что на всю жизнь запомнит непременно. На пульсирующую венку на лбу, которая, вероятно, от волнения дикого появилась. На губы розоватые, что сжаты плотно. Кристина не шевелится. Дыхание напротив слушает, ритм сердца улавливает чётко до невозможности. Они смотрят друг на друга от силы шесть секунд. Шесть секунд, что вечностью показались. Анисимов сдаётся первым, глаза отводит и выдыхает шумно. — Как ты сюда попала? — Понятия не имею. Вчера вечером, перед тем как уснуть, я воображала себе, представляла, как люди в будущем жить будут. Может, это стало причиной? Максиму во все сказки эти до сих с трудом верится, но какая-то мозга часть упрямо кричит ему о том, что играть так невозможно. И выглядеть настолько похожей на какую-нибудь древнюю принцессу тоже. И Анисимов в противоречиях вот-вот утонет. Они в голову его, что с волосами запутанными и длиной разной, въелись напрочь. Но с секундой каждой Максим убеждается в том, что, кажется, это всё не сон. Ведь она слишком не такая. Не похожа на других ни одной чертой своей. И это завораживает. Заставляет с немым восторгом, который ему отродясь чужд, смотреть на неё. На её непохожесть. На каждый жест. И, Господи, он бы невероятно счастлив стал, узнав, что девушка то же самое испытывает.