Грёзы о Весне

Солнце падает за горизонт. Время медленно превращает день в ночь. Накахара стоит на балконе восьмого этажа, уложив локти на железные перила и, затягиваясь, смотрит на снующие по магистрали автомобили. Этот район был достаточно тихим в ночное время суток, он омеге этим и нравился. Здесь не слышны вечные сигналы машин, свист их колес и крики недовольных людей. Единственное, что тут может надоедать — это лай собак со внутреннего двора дома, да и тот ни капельки мафиози не раздражает. По левую сторону стоят две старенькие пятиэтажки, а по правую магистраль огибает какой-то круглосуточный магазин и уходит далеко в пригород, жилых домов там не видно. Зато наблюдать закат не мешают высотки и делать это можно часами — это тоже летит в плюс к тому, почему Накахаре нравится эта квартирка. Да и не только она — весь район Тоцука. Он невзрачный и, возможно, похож на богом забытую глушь, но зато славится своим самым огромным роддомом и тишиной в жилых кварталах, где на каждом углу можно встретить молодняк с колясками. Накахара цыкает, снова думая о предстоящей весне и о блядском гоне. Рыжий омега по его собственным меркам слишком давно принадлежит им обоим, и избежать сцепки с последующим залётом с кем-то одним у него никак не получится. Слишком острый нюх у этих кобелей — не сбежать на край Йокогамы и не переждать спокойно себе эти злоебучие три дня. А если провести течку с кем-то одним, другой наверняка обидится. Ебать. Ну, и как им, блять, угодить? Первые три течки в своей жизни Накахара провёл с Дазаем. А на четвёртую, предыдущую, уже будучи в отношениях и с Осаму, и с Сакуноскэ, выпил блокаторы и успешно слинял на какое-то задание в соседнюю префектуру. Он не скрывает от себя то, что тогда испугался. Рыжий просто не хотел выбирать между ними и решил остаться на мысли «если не кто-то конкретный, то никто». Чуя, в принципе, течки ненавидел; если не брать, конечно, в расчёт охуенные и сносящие голову ощущения. Единственное, что его волновало, это залёт. Омега боялся забеременеть, даже употребляя противозачаточные. Ну, мало ли, даже у гетеросексуальных пар резинки по счастливой случайности рвутся, то почему какие-то таблетки должны безоговорочно и всегда действовать? Юноша не хотел об этом думать, но мысли приходили на ум сами собой. Причем не в самых лучших красках. А что если он вдруг залетит от кого-то одного? От Дазая? Как поведёт себя Одасаку? А если наоборот? Твою ма-а-ть. Чуя, разумеется, о мелких не думал. Ему только восемнадцать исполняется через два месяца, какие, блять, дети. День сегодня был до ужаса отвратительным. Во-первых, Накахара не выспался, всю ночь слушая какие-то бредни суицидальной шпалы в своё ухо. Во-вторых, кто-то на ресепшене докопался, почему рыжеволосый опаздывает, ведь встреча комитета началась пару минут назад, и, в-третьих, кто-то на зачистке решил придраться к тому, что Накахара не должен так внимательно относиться к раненным. Многие портовые вообще аргументировали это тем, что у Чуи, видите ли, природа такая, он слишком бдительный, внимательный и заботливый — значит, катись тогда к чёрту из порта, что ты тут забыл? Но, в итоге, заканчивается день как нельзя лучше — Сакуноскэ позвал к себе, потому что готовил карри на завтра. Альфа следующим утром собрался наведаться к сиротам, но приготовленного блюда оказалась целая кастрюля, так что хватит на всех. Скрипит балконная дверь. — Омегам вредно курить, — слышит рыжий глуховатый голос позади себя. — Навряд ли у меня когда-нибудь будут дети, — отвечает ему Накахара. Отвечает тихо, едва слышно, и выдыхает серый дым вверх. — Думаю, когда-нибудь да будут. Ода подходит сзади и обвивает талию младшего исполнителя руками. Накахара давно заметил у них эту разницу в прикосновениях. Дазай обычно обнимает собственнически, буквально утягивает за собой, чуть ли не душит этими объятиями, когда как Ода, наоборот, притягивает к себе мягко, словно юноша является фарфоровой статуэткой, водит носом по шее, до куда сейчас стали доставать рыжие пряди, и громко сопит, вдыхая родной запах сосны и шалфея. Да, Чуя пах сладко, но совсем не приторно, по крайне мере, так все говорили. От Сакуноскэ же веяло горным воздухом и лесными цветами под названием «лунник»; от первого запаха, разряженного и благородного, давило в лёгких, а от второго, ароматного и приятного, обычно подкашивались ноги. Накахаре понравился запах Оды ещё в первый день их знакомства, чего не скажешь про Дазая. Запах Осаму поначалу вызывал неприятные мурашки и мысли о том, что от темноволосого альфы несёт какой-то странной сыростью. Но со временем, когда запах улиц после дождя окутал Чую с ног до головы, только тогда омега понял, что, оказывается, сходит с ума по этому запаху. После услышанных слов старшего исполнителя, юноша жмурится и тушит недокуренную сигарету в пепельнице. Голову так не кстати заполняет смутный образ их будущего мелкого отпрыска. Вероятно, у того тоже будут голубые глаза, правда, не столь яркие и насыщенные, как у папы-омеги, скорее такие же бледноватые, как у отца-альфы. Волосы, определённо, рыжие, только, наверное, более тёмные. Внезапно образ мелкого перебивает другой — от другого альфы. Ох, тот точная его копия: абсолютно такие же пушистые тёмные пряди, глаза узкие, хитрые, вот только цвет у них иной — голубой. На лице расползается улыбка от представления такой картины: Ода и Дазай носятся за визжащим ошмётком по квартире, пытаясь заставить того лечь в кровать. Но Чуя себя одёргивает, мотая головой. Нет. Так никогда не будет. Не будет, хотя бы потому, что они все члены чёртовой Портовой Мафии. Потому, что их босс — Мори Огай. А Мори Огай та ещё сука, которая едва прознав про родившегося — возможно, ещё и одарённого в придачу — детища, захочет захапать его силу себе и использовать её на благо порту; сделать из этого птенца, ещё даже не научившегося летать, послушную собачонку, замарать его детские руки в крови и навсегда привязать к преступной и чёрной стороне Йокогамы. Наверное, это ещё один пункт, почему юноша не хочет иметь детей. Не так давно, склоняя колено Огаю, он тускло и неясно понимал на что идёт. Только спустя два с лишним года он стал осознавать, что такое быть на службе в порту, у одной из самых криминальных организаций не то, чтобы города, — страны. Ведь освободиться от чернильных оков Мафии, даже вне её стен, невозможно. Она вживлена в него, глубоко в его нутро. От мыслей о ней, о воспоминаниях, полученных благодаря ей, нельзя отмыться, нереально как-то от них избавиться. Это будет идти с ним шаг в шаг всегда. Где бы юноша ни оказался после службы Огаю, куда бы ни направился, кровавое прошлое в Порту всё равно побежит за ним вдогонку. Омега возвращается в реальность, когда слышит, что альфа просит достать ему сигареты. Накахара выуживает из кармана пачку на автопилоте, всё ещё каким-то расфокусированным взглядом рассматривая мелькающие впереди машины, и передаёт её старшему исполнителю. Они курят вдвоём ещё какое-то время, потому что омега начинает потихоньку замерзать. Запахнутый кардиган его ни сколько не спасает, мальчик зябнет и передёргивает плечами от пробегающих по спине мурашек. Альфа это очень быстро замечает. — Пошли в комнату, — командует Сакуноскэ, строго осматривая стучащего зубами Чую. Так сигареты остаются скуренными на половину и очень быстро тушатся в пепельнице, всё ещё покоящейся на перилах. Оба выходят с балкона, хлопая дверью. Квартира Сакуноскэ очень маленькая, но до жути уютная. Это обычная однушка с большой кухней и довольно вместительной комнатой. В комнате в углу расстелен футон, в противоположном стоит покоцанный деревянный шкаф, а в центре, друг напротив друга, расположены рваный диван и длинная тумбочка с телевизором. Кухня довольна вместительная: широкий овальный стол у стены с фотообоями, оставшимися от бывших хозяев, невысокий холодильник, неказисто увешанный всяческими забавными магнитами — Накахара их обожал, поэтому просил скупать те везде, где Одасаку бывает (по работе, разумеется), удобная плита и самое главное — огромное окно с тем же видом, который открывается с балкона. Они сидят на кухне, пьют чай, любезно сделанный им двоим Одой, и разговаривают обо всём и ни о чём. Чуя, сидя боком на коленях у Сакуноскэ, жалуется, как мерзко прошёл его день, а тот интересуется, когда у рыжего следующая миссия и будет ли она совместно с Осаму. Ревнует? Нет, просто, похоже, хочет либо помочь, поучаствовать в задании, либо встретить парней после, поухаживать за ними уставшими. И омега находит это жутко милым. Да, порой Одасаку ведёт себя как их няня, присматривает ненароком, интересуется, хорошо ли те питаются, советует Дазаю к прочтению какую-то литературу, а Накахару потихоньку учит готовить. Но это нисколько не раздражает, это, скорее, называют заботой, нежели докучностью. Солнце скрывается за горизонтом, и двое парней покидают кухню — альфа идёт в душ, а омега устремляется в комнату. Накахара усаживается на футон, облокачиваясь спиной о стену и цыкает, потому что неспокойные мысли медленно, но верно наполняют его черепную коробку. Он не любит оставаться наедине с собой; обычно рыжий читает, слушает музыку или смотрит сериалы. Но есть одна вещь, которая заставляет кончики пальцев покалывать, а сердце невольно пропускать удары. И имя ей Весна. Больше всего на этом грёбаном свете Чуя боится весны. А всё из-за того, что эта капризная сука заставляет омегу выбирать; выбирать одного партнёра, одного отца для своих детей. Накахара, чёрт возьми, не хочет думать об этом, но просто физически не может. У него трясутся руки уже почти два года. Когда он выпивает маленькие розовые таблеточки из своей баночки, отмечая каждый день в календаре, чертыхаясь и волнуясь, что мог пропустить хоть одну; ведь если пропустит — всё, проблемы в качестве маленького пузожителя уже будет не избежать. Что нормальный человек представляет, слыша слово «Весна»? Наверное, пору цветущей сакуры, влюблённые парочки то тут то сям, ещё погода +20, можно доставать ветровку, гулять допоздна… Ах, да, и этот чёртов гон. Признак для паники номер два. Страх Чуи липкий и отвратительный. И справляется он с ним, избегая его. Но, наверное, в этот раз сбежать омеге уже не удастся. Накахара воздержался от контактов в прошлую течку и еле пережил эти боли в низу живота. А если и предстоящую он проведёт также, живот ему «спасибо» не скажет. При одной мысли об этом, у рыжего колет в боку. Хах, да, тело будет хотеть альфу. И не одного, а целых двух, вот же угораздило. Накахара не знает, что ему предпринять. Он бессильно бегает глазами по полу, лихорадочно думая о предстоящем весеннем гоне и возможных развитиях событий. Чуя не представляет, как отреагируют Дазай и Одасаку, когда он скажет им, что хочет, наконец, провести течку с ними двумя. И что рыжему делать? Принимать узлы их обоих? Накахара никогда не пытался сравнивать их члены, но в какой-то совместный раз это получилось само собой. Размеры их обоих были далеко даже не средних размеров, а если ещё учитывать эти чёртовы узлы, которые появляются в независимости от того течка сейчас у омеги или нет, то это временами заставляло глаза округляться сами собой. Разве возможно вставить в омегу больше одного узла? Накахаре ой как не хочется это проверять, но, похоже, выбора у него не будет. «Гори всё синим пламенем», — мысленно и как-то слишком обречённо ругается Накахара, прикрывая глаза и слыша, что шум воды в ванной прекращается. Он настраивался на хороший секс и изменять своим планами не собирался. Тем более нельзя давать Оде понять, что рыжий переживает из-за чего-то, а то сразу начнутся нравоучительные беседы. Когда Сакуноскэ возвращается из душа и ложится на футон, Чуя сразу переползает к нему на бёдра. На омеге только одна чужая рубашка, которая достаёт ему почти до колен, но он не спешит её снимать, как только усаживается поудобнее. Ода, будучи совершенно голым, гладит худые, накаченные бёдра, пока его глаза бегают следом за маленькими пальцами, поддевающими пуговку за пуговкой. У Чуи на лице ухмылка — хитрая, ехидная, такая, когда омега хочет сам, а не когда он чувствует, что сегодня его будут вжимать в матрац и трахать до потери пульса. Сегодня вести будет он, и грех не улыбнуться самому себе. Он знает, что старший исполнитель хотел его ещё тогда, когда потопал в душ, но сказать об этом вслух — не скажет, наверное, никогда. Слишком Сакуноскэ праведный. Накахара сейчас делает всё так, как хочется ему. Он наклоняется, опираясь двумя лапками о грудь альфы, и утягивает того в поцелуй. Поцелуй этот дразнящий, трепетный и упоительный — такой, какой задаёт рыжеволосый сам. Потому что его напарник навряд ли когда-нибудь позволит ему управлять ситуацией и быть сверху. Так грех не оторваться там, где можно и даже нужно. Ода совершенно не против того, что Накахара использует обычную смазку, напрочь забывая о том, что вполне себе хорошо течёт и без её помощи. Омега выдавливает её из тюбика себе на два пальца и заводит руку за спину. Ласкать себя любимого Чуя ни капли не брезгует. Он прерывисто дышит, толкая пальцы глубже, смотрит на старшего исполнителя из-под прикрытых век и всё равно по-хитрому улыбается. Юноша не давит на распалённые стенки, не стремится скорее отыскать простату, омега просто растягивает вход, расслабляя тем самым мышцы, чтобы облегчить проникновение. Он редко отказывался от массажа, просто сейчас ему хочется почувствовать больше, нежели бездумно насаживаться на пальцы и тихо постанывать альфе на обозрение. Накахара приподнимается, всё ещё опираясь свободной рукой о чужую грудь, обхватывает член Оды рукой и осторожно направляет его в себя. Поначалу Чуя жмурится, мыкает, но всё равно продолжает садиться до упора. Сакуноскэ слишком большой, из-за этого, если обделить себя растяжкой, можно загубить весь секс ещё в начале. Омегу не особо привлекает ноющая после первых грубых толчков задница, поэтому он старается либо использовать побольше смазки, либо дольше себя растягивать. Чуя первое время двигается аккуратно, на пробу, старается найти удобное положение и сделать приятнее, конечно же, самому себе, из-за чего Одасаку пробивает на улыбку каждый раз, когда они этим занимаются. Наблюдать за рыжим одно удовольствие: смотреть, как он безудержно пыхтит, пристраиваясь, как он морщит нос, сводит брови к переносице, будто злится, почти поднимаясь и соскальзывая с члена, а потом с громким стоном опять насаживается до конца. Накахара прикрывает веки, смотрит куда-то сквозь стену впереди и двигается, двигается, двигается. Движения глубокие, пронизывающие всё тело изнутри. Как только член проходится по простате, омега сразу крупно вздрагивает, громко мыкает и судорожно втягивает воздух носом. Ему, если честно, трудно всё контролировать, он то замедляется, когда становится чересчур приятно, опускается до конца и больше не хочет двигаться, то снова привстаёт и продолжает прыгать, пытаясь почувствовать те самые разряды, сковывающие мышцы до мелких судорог. А из-за этого ноги слишком скоро устают. Чуя закусывает губу и пытается снова ускориться, но выходят только рваные и никуда не годящиеся толчки. — Устал? — выдыхает альфа, поддерживая рыжего омегу за бёдра. Тот в ответ жмурится и скулит, осознавая, что сегодня ночью дома его явно ждёт сюрприз в виде бинтованной шпалы, а, возможно, и узел в своей несчастной заднице. Значит, завтра в офис он не пойдёт. Точнее, не дойдёт. С Сакуноскэ выходило так: больше всего была задействована нижняя часть омеги, после секса тот не мог нормально подняться с пола, до ванной он еле ковылял, пытаясь хоть как-то заставить ноги выпрямиться и совершать нормальные полноценные шаги. Но вести рыжему нравилось: чуть замедлиться и поиздеваться, ощущая, как сильные мозолистые руки грубо стискивают его бёдра, или, наоборот, ускориться и насадиться до упора, слушая рваные и хриплые чужие вздохи — лучше всякого подчинения напарнику. Но и в том замысловатом подчинении Дазаю тоже была своя крупица приятностей. Рыжий омега ненавидел, когда им потакают, тыкают во что-то носом или указывают на собственные ошибки. Накахара привык достигать всего своим умом, делать так, как нравится, и не слушать окружающий сброд, но вот почему-то со своим непутёвым партнёром все ранее перечисленные причины сами собой рассеивались. Осаму действительно умел сделать напарнику приятно, знал, когда куснуть, а где поцеловать, понимал, что стоит остановиться сейчас, а не секундой позже, хотя, если рассуждать здраво, тормозов у этого бинтованного разгильдяя почти не было, как и не существовало для него каких-либо преград в достижении своих похабных целей. Если Дазай хочет — он это получит; любой ценой и любыми жертвами. Но вот через себя переступать этот альфа не любил. Чего не скажешь о Сакуноскэ. Ода уступал, Ода понимающе кивал и заботливо гладил по голове, когда за что-то хвалил. Ругался он редко, но если это происходило, то ссора была крупнее некуда. Ода осторожно снимает Накахару с себя и, укладывая его на футон, нависает сверху. Он разводит худые ноги и снова толкается внутрь: плавно, совсем аккуратно, не доставляя лишнего дискомфорта. Но омега всё равно выгибается ему навстречу, льнёт к нему, обнимает за шею и прижимает его голову к своей груди. Двигаются они ритмично, почти одинаково — рыжий ведёт бёдрами в такт чужим толчкам и постанывает вполголоса. Чуе приятно, да, но не настолько, чтобы срывать голос — так, как это обычно происходит с напарником. То порой даже сексом нельзя назвать, особенно в периоды течки, когда они оба превращаются в каких-то блядских животных, разрывая друг на друге одежду и, шипя и матерясь, царапаются и кусаются на кровати в необузданном желании поскорее сцепиться, а потом свалиться без сил и уснуть. Ода предусмотрительно замедляется, когда Накахара выгибается всем телом, сжимая руки в кулачки до белых костяшек, и пачкает свой живот, а потом альфа осторожно выходит и кончает следом младшему исполнителю куда-то на бёдра. Чуя нередко задумывался о том, использует ли Сакуноскэ свою способность, чтобы успеть вытащить, или нет. А ещё омега догадывается, что этот слишком правильный альфа всё равно мечтает сделать что-нибудь до жути грязное, например, попросить рыжего повелителя гравитации заняться любовью на потолке. Но это обязательно как-нибудь потом предложит сам Накахара. Сакуноскэ прижимает Чую к себе за талию, спина омеги касается сильной груди альфы, а самого рыжего целуют в макушку. Накахара довольно щурится и подставляется под тёплые поцелуи Оды, как вдруг на глаза ему чисто случайно попадается календарь, стоящей впереди на полке, и сегодняшнее число, выделенное ярко-красным квадратиком. 26 февраля. Нутро у Накахары необратимо сжимается при виде этих цифр, и омега сильно жмурится, желая, чтобы эти размышления о предстоящей весне просто исчезли, убежали, погибли. Он хочет окунуть голову под ледяную воду и незамедлительно остудить её, чтобы все неправильные и правильные идеи и мысли резво её покинули. Чуя глубоко вздыхает, понимая, что, когда уснёт, все подозрения и образы всё равно растворятся сами собой, поэтому он спешит закрыть глаза и поспать хотя бы часа четыре, прежде чем уйдёт домой. Вот только сердцу всё равно будет сниться весна.