Саня, хуй соси

А читает он так, что у Калинкина сердце вырывается из груди. Смотрит из-под длинных своих ресниц, сжимает в руках микрофон, ходит по сцене туда-сюда, глядит себе под ноги, улыбается уголком губ, поправляет лохматые волосы, продолжая свой смешной монолог, искренне радуясь, когда шутка нравится залу. Такой он, притягательно-родной, выглядит так, словно знакомы они с Женей уже тысячу лет, словно пили где-нибудь за гаражами дешевое пиво, увлеченно болтая о том, о чем обычно мало кто говорит на трезвую голову. Он географ по образованию, и, кстати, не пьет уже несколько лет, но Калинкин об этом может только догадываться, сидя за последним столиком, куда луч прожектора почти не попадал, лишь изредка высвечивая самый его край и такое заинтересованное и немного взволнованное лицо Калинкина. Тот места себе не находит, когда Саша, окинув коротким взглядом зал, посмотрит и в ту самую его часть, куда редко попадает прожектор. Зацепится своими глазами за парнишу, сидящего там, но не обратит внимания на него, и, конечно, не услышит, как сердце того резко перестанет колотиться, замрет на секунду, Женя задержит дыхание, вылавливая своими заинтересованными глазищами его лицо, исследуя его по миллиметру, а потом снова начнет колотиться, да так, что у Калинкина в глазах потемнеет. У них и общего ничего не было толком, только бар, в который они захаживали практически каждый день. Саша — потому что выступал там, а Женя — потому что жить не мог без его выступлений. Потому что все в нем было гениально, прекрасно и все в нем затуманивало сознание такого наивного Жени, сидящего в темноте самого последнего столика. Он потерялся там, ища спасения в длинных ресницах, в голосе, от которого он сам забывал, как говорить, в улыбке, в этой самой милой на свете улыбке, от которой и жить хотелось и одновременно умереть.       Калинкину предлагали выступать. Он застенчиво отказывался, уверенный в том, что ему совершенно нечего рассказать. Он не был уверен, что это получится смешно, получится так, как делал это Ваш.       Он мог бы рассказать о том, как ходит уже месяц в один и тот же клуб, ради одного человека. Он мог бы рассказать о том, как улыбается каждой Сашиной шутке, даже если она не производит должного эффекта на зал. И еще он мог бы рассказать о том, каким идиотом себя чувствует, каждый раз, когда Саша смотрит в ту часть зала, где сидит он. И о том, что фантазирует, будто бы в этот момент Саша ищет глазами его и, когда находит, удовлетворенно продолжает свой монолог, наслаждаясь аплодисментами публики. Было бы это смешно, возьми Калинкин эту тему для стендапа? Да, однозначно. Но это значило бы полный провал, лишь потому, что на ответные чувства от Ваша уже нельзя было бы надеяться. Голова у Жени забита их диалогами, которые могли бы быть, но которым никогда не суждено будет случиться. Потому что он все еще сидит за самым последним столиком, а Саша стоит на сцене, держит микрофон и улыбается той самой улыбкой, от которой Женя забывает все слова на свете. День сегодня не напоминал ни один из тех дней, которые были до этого. Народу было мало, полупустой бар выглядел грустно, а прожектор, гуляющий по залу, лишь навевал тоску. Выпивка не спасала. Женя мял салфетку в руке, думая, что сегодня он должен решиться. Калинкин носил с собой ручку на все выступления Саши. Он хотел оставить ему на салфетке номер, но понимал, что много вопросов может возникнуть, когда Ваш на том конце провода услышит мужской голос. Он не хотел обманывать чьих-то ожиданий, но даже его корявое «Женя» и номер телефона, трясущейся, от волнения рукой, выведенный на салфетке, будет выглядеть именно как обман. Кто сказал, что Женей не может быть девушка? Но сегодня он точно решится, рисуя в голове возможные последствия этого «послания». — Знаете, у меня есть друг, который постоянно копошится в члене. Ладно бы он копошился в моем члене, но нет же… — Женя поднимает голову, чувствуя, как легкая дрожь пробегает по его телу. Он опять слышит этот голос. Ручку он откладывает в сторону, улыбаясь, подумав о том, что сам хотел бы быть этим другом. Громко смеется, не замечая, как его смех остается единственным, когда все остальные затихают. Смех, такой искренний, с ноткой грусти, которая будет слышна только самому Калинкину, разрывает тишину бара, но успевает опомниться Женя уже поздно. Саша, удивленный такой реакцией на его, откровенно говоря, не самую лучшую шутку в сегодняшней программе, поднимает темные брови, подходя к краю сцены. Никогда еще Женя не краснел так сильно, как в этот момент. И никогда еще Ваш так долго не пялился на него. Прищурил глаза, желая получше рассмотреть этого человека, отчего-то завороженный его смехом, увидел забавного парня, который тут же замолчал, желая слиться со стеной в баре и стать невидимым для комика. — Наглядный пример того, как в большой компании можно вычислить гея, — Саша жмет плечами, переводя взгляд на зал. Лицо его снова становится таким же непроницаемым, голос уверенный и до конца вечера он больше не отходит от написанной программы. А Калинкин до конца вечера сидит, не решаясь сделать лишнее движение, отказываясь принимать то, что сегодня впервые с ним заговорил Саша. Все для него перевернулось, он так долго придумывал их разговор, прописывал в голове фразы для каждого, придумывал обстановку, атмосферу, время года, день недели, то как они оба будут одеты и никогда, никогда в жизни он не думал о том, что Саша обратит на него внимание в такой неловкой ситуации. Почему люди не умеют просто исчезать, стоит им только захотеть этого? Он голову боялся поднять, разглядывая стол, погруженный только в свои мысли. Шутки шли мимо него, румянец очень долго не желал отлипать от щек, очки то и дело сползали на нос. Он нервно мял единственную оставшуюся салфетку в руках, потому что остальные он порвал, скручивая из них маленькие шарики. У него лицо горит, он застегивает пальто, быстро отдаляясь от бара. Не оборачивается, с каждым шагом начинает жалеть о том, что сделал. Сжимает в кармане ручку, прокручивая в голове то, что сегодня произошло. Потому что за пять минут до этого, услышав, как Саша произнес свою последнюю шутку и попрощался с залом, Женя, набравшись где-то храбрости, быстро написал на салфетке «Саня, хуй соси», уверенный в том, что уже и так достаточно опозорился перед ним, что терять ему уже просто нечего. И выбежал из душного бара, желая поскорее раствориться в декабре и забыть то, что только произошло, зная при этом, что он вряд ли когда-нибудь сможет хоть что-то из этого забыть. Саша спускается со сцены, провожая взглядом высокую фигуру, быстро удаляющуюся из бара. Усмехается, вспоминая, что это тот самый парень, который слишком бурно оценил его шутку. Он достает телефон, быстро печатая несколько новых шуток, которые кажутся ему смешными.