Ромашки из моего сердца

Остаток ночи после кошмара Яна не спала. То и дело она вскакивала с постели, громко кашляя, и бежала в ванную, где вновь и вновь ее рвало цветками в крови. Первые пару раз она бежала стремглав, подгоняемая нежеланием вырвать на паркет, но к утру так устала, что, лишь дойдя до ванной, упала на пол, и залила его цветочной кровью. Запахло ромашками и железом. Яна не могла найти в себе сил встать и просто лежала на полу, глядя, как некогда голубая ночная сорочка краснеет, прилипая к коже. Она была безнадежно испорчена. — Яна, ты тут? — послышался голос Клауса, после чего прикрытая в ванную комнату дверь распахнулась. — О Господи! Он боком обошел лужу, опустился на корты и руками обхватил предплечья девушки. Та несвязно пробухтела что-то и вновь притихла. Пруссия лишь выдохнул и поволок ее к ванной. Включил теплую воду, усадил Яну в ванную, стянул с нее пижаму и взял в руки душевую лейку. — Я потом принесу чистую одежду. Сама помыться сможешь? Брагинская не ответила. Молча забрала лейку из рук Клауса и кивнула на дверь. Он вышел. «Что же… Что же делать? Если я ничего не предприму, то умру. Умру. Умру. Что станет с людьми, если это случится? Они тоже умрут? Тоже будут больны ханахаки? Или моей смерти даже не заметят? — мысли неслись друг за другом, догоняя и перегоняя, как в детской игре, пока запекшаяся на коже кровь стиралась, не оставляя после себя ничего. Розоватая вода успевала коснуться левой икры, пощекотать пятку, а после навсегда скрыться в недрах водостока. Мысли успокаивались, разум наконец пришел в рабочее состояние, ответ на первый вопрос пришёл сам собой. — Я признаюсь Кохеку. Он поймет. Но если даже не поймет, какая разница? Я всё равно умру, а так хоть напоследок узнаю, что он думает обо мне» Ванна была покинута. Принесенная Клаусом одежда была накинута на плечи. Сама русская села за компьютер. Расписание Кохеку. За долгие годы, что она незаметно следила за ним, она собрала солидную базу данных на него. Из нее было известно, что каждый год, 16 сентября, он ездит в гости к Люциано. Сначала они посещают его дом, а после отправляются прямиком во Флоренцию, празднуют там что-то своё. Что именно — Яна до сих пор не выяснила. «Это мой единственный шанс. Нужно отправляться немедленно», — она выдохнула. Сайт заказов авиабилетов учтиво предоставил ей десятки вариантов предстоящего полета во Флоренцию. Лететь в Венецию смысла не было — Люциано часто переезжал, и поиски его дома могли отнять львиную долю времени, когда как во Флоренции они всегда останавливались в одном и том же гостевом доме, и их перемещения можно было хоть как-то отследить и предугадать. *** — Да ты с ума сошла! — этими словами Пруссия встретил решение Яны признаться в любви Кохеку. — Ты просто умрёшь на месте, ничего не выйдет! — Даже если так, — она вздохнула. — Я не хочу продолжать просто лежать в постели, угасая от этой чертовой болезни. Если даже откажет — все закончится быстро. — Ты безумна, — он покачал головой. — Ты не видишь, что творишь. Подумай о своей стране! Что станет с людьми, когда ты умрёшь? — С ними будет то же самое, что случится, если я умру медленно и мучительно — ничего, — отчеканив, она повернулась спиной к собеседнику. Она не собиралась продолжать этот разговор. Решение Яны было претворено в жизнь. Билеты были заказаны, вещи собраны. Вылет назначен на завтра. Уже в двенадцать часов она должна была вылететь в солнечную Италию, где должна была решиться ее судьба. Осталась последняя ночь в этом доме. Обессилевшая, она лежала на постели. Болезнь прогрессировала. Ещё после обеда плечи Яны пронзила нестерпимая боль. С ужасом она наблюдала, как сквозь кожу проклевываются крошечные, белые ростки, как они постепенно зеленеют, распускают листья, и что самое страшное — цветки. Только завидев бутон, девушка закатила настоящую истерику, находясь в которой она и не заметила, как росток за ростком вылезают они не только из рук, но и между ребер, и даже на ногах заколосились крошечные ромашковые головки о десятки лепестках. К концу дня она была истощена и не могла встать с постели. Кожа так быстро на ней натянулась, будто под ней никогда не было ни подкожной клетчатки, ни воды. Питье не помогало. Стакан за стаканом, они лишь заставляли ромашки усиливать свой рост, Клаус только и успевал срезать ножницами выросшее, как где-то проклевывались все новые и новые ростки. Яна плакала от боли. — Было бы лучше, согласись она лечь под нож, — то и дело бормотал Клаус, щёлкая ножницами. И проблема была даже не в том, что ему надоело нянчиться с Яной — он просто не мог больше видеть, как она страдает. От каждого рыдания сердце закалённого в боях воина сжималось, к горлу то и дело подступал комок слез. Но он держался. Во время сна цветки росли и распускались быстрее, усыпая постель опостылевшим белым цветом. Но его девушка уже не видела, пребывая в кратковременном мире фантазий. Образы были размытыми, не такими четкими, как вчера. Вот перед ней стоял силуэт в черном. Первая мысль — Кохеку. Это было лишь в первое мгновение. Но уже во второе облик принял четкие черты — это уже был не Кохеку, а абсолютно чужой Яне человек. Возможно, это был тот, кто ее заразил, а может — случайный прохожий, за которого уцепился взгляд на улице. Второй сон был быстрее — она бежала. Бежала от цветов. От ненавистных ромашек. Они нарастали волной, хватали ее за ноги, заставляли падать, она вновь и вновь пыталась выпутаться, бежала, вновь падала. Снова и снова. Снова и снова. Снова и снова… Утро. Пора вставать и ехать. Она почти ничего не поела, обойдясь только стаканом чая и куском хлеба, да и те в горло не лезли. Она давилась, кашляла и начинала заново. Последний завтрак был испорчен. Черная водолазка с горлом, поверх — легкий жилет, черные джинсы — подобный набор одежды мог частично скрыть болезнь от посторонних глаз. Но даже в такой одежде было видно — этот человек болен, и не стоит держаться слишком близко с ним. Яна могла заразить всех, кто находился в самолёте. — Ну, в добрый путь, — Клаус улыбался, стоя в зале ожидания аэропорта. Он смотрел вслед удаляющейся Яне, уже рассчитывая, сколько будет стоить цинковый гроб, похороны, приглашения, поминки… Он был уверен, что она живой из Италии не вернётся. Но сама Брагинская была настроена решительно. Старалась не думать о худшем исходе, предаваясь мечтаниям о том, как Кохеку, обращаясь к ней, улыбнется и ответит взаимностью на ее признание. Какая глупость. Невозможно. Безумие. Подобные выражения с каждым часом полета было все сложнее игнорировать. Смерть уже дышала ей в спину, а ноги и спина почти не держали тело в вертикальном положении. Хотелось просто лечь и заснуть навеки. Но приближалось время пересадки в Молдавии. Нужно было вставать и нести свою достопочтенную поясницу в другой самолёт. Яна не помнила, как встала с места, как забрала свой скромный багаж и добралась до другого самолёта. Будто в памяти не отпечаталось ничего об этой недолгой пересадке. Чем ближе второй самолёт подлетал к Аппенинскому полуострову, тем больше Яна чувствовала — мрачный жнец уже совсем рядом, уже занёс над головой косу, и только дай сигнал — очередная жизнь оборвется в мгновение ока. Руки дрожали. Унять этот дикий тремор было сложно, с других сидений на Яну уже начинали озираться пассажиры, переговариваться между собой, но она видела все это будто через дымку и слышала через вату в ушах. Время неумолимо летело. Его у Яны оставались считанные часы. — Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту города Флоренция. Температура за бортом двадцать градусов Цельсия, время шесть часов тридцать две… Дальше Яна не слушала. Когда трап был подан, она забрала свой нехитрый багаж и вышла из транспорта. Теперь оставалось всего ничего — паспортный контроль, такси, гостевой дом, ожидание выхода Кохеку на улицу, и в конце-концов — признание. Отступать было больше некуда. Жизнь или смерть — без вариантов. Адское пекло — двадцать градусов тепла, объявленные в самолёте, на поверку оказалось всеми тридцатью. Ноги от хождения по брусчатке выли, будто их закидали камнями. Со лба то и дело тек пот, который Яна не успевала утирать — конденсировался новый. Она рисковала не дойти, пришлось брать такси. Об этом решении она вскоре пожалела — водитель будто решил во время ее заказа получить премию Дарвина, летя чуть ли не под грузовики на скорости под сотню, проскакивая под шлагбаумами и петляя по узким улицам так, словно участвует в соревновании по дрифту. «Да скорее он меня угробит, чем Кохеку!» — в сердцах чуть ли не изрекла девушка, но сдержалась. Они почти доехали. Дом отдыха был уже виден из-за зелёных кустов. Проклятое такси было покинуто, и Яна отправилась по пустынной дороге к дому отдыха. Заходить внутрь было необязательно — вне здания была абсолютно свободная для посторонних людей зона, где она и затаилась, ожидая его. Небольшое озеро, окружённое лесом, тихая музыка из динамиков на стенах, полное отсутствие людей — все должно было пройти идеально. Время медленно потекло вперёд, мучило, разрывало всю внутренность Яны, предвкушавшей встречу. Минута, две, три, четыре, десять, двадцать… Он вышел на улицу. Совсем один. В веселой зелёной рубашке и рваных джинсах. Совсем не такой, каким обычно бывает на собраниях. Внутри Брагинской все запело. Она осторожно встала из своего укрытия, подошла поближе и тихо позвала: — Кохеку. Ответа не последовало. Японец просто молча повернулся и, увидев свою знакомую, с непониманием и недоумением посмотрел на неё. На лице читался один-единственный вопрос: что она здесь делает? Но задавать его вслух он явно не собирался, нужно было брать инициативу в свои руки. — Кохеку, я прилетела сюда, чтобы поговорить с тобой, — нужно было изложить все сразу, на одном дыхании, чтобы возможности передумать и отказаться от своих слов не было. Быстро. Быстрее. Ещё быстрее. Пока он не заговорил. — Послушай, последние несколько лет я следила за тобой, боялась заговорить, выдать себя, но сегодня я должна тебе признаться — я уже довольно давно влюблена в тебя. Ответ превзошел все возможные ожидания Яны. Она боялась, что он разозлится, ударит ее, но все оказалось гораздо страшнее — он засмеялся. Звонко, нервно, громко — так, что было слышно, наверное, даже далеко за пределами дома отдыха. А после, когда смех прекратился, настала его очередь говорить: — Ты думала, что можешь заявиться ко мне во время моего законного отпуска, признаться тут во всем, чем только возможно, и я тебе отвечу взаимностью? Яна, ты дура! А ещё и сталкер! Думаешь, таких как ты любят? Нет, такие как ты не достойны взаимной любви! Убирайся с глаз моих долой. Удар. Ещё удар. Третий удар. Следующее случилось за считанные секунды. Сердце разорвалось в клочья, ромашки устремились стягивать внутренние органы, рвать их на куски, проникать через кожу наружу, разрывать нехитрую одежду Яны, раскрывая всему миру страшную болезнь, которая теперь полностью овладела ее телом. Лёгкие, желудок, печень — они были измяты в кашу. Ромашки устремились по трахее, пробились через горло и рот наружу, увлекая за собой окровавленные ошмётки внутренностей. Часть цветов пошла дальше, через носоглотку, пробила нос, добралась до мозга, массированными зарослями за секунды раздробила его на крупные куски, и пока по носу лилось все, что раннее было в черепной коробке, цветы захватили и голову. Яна осела на колени и завалилась на бок замертво, не успев ничего почувствовать. Кохеку остался стоять на месте, будучи не в силах пошевелиться от увиденного. *** — А ведь я говорил… Серый могильный камень, свежий венок, недавно вырытая земля. Клаус был на могиле Яны. После ее смерти на него легли все заботы по транспортировке тела и его захоронению, однако, хоронить было особо нечего — труп Яны был похож на кусок мяса, и для Клауса не оставалось ничего другого, как просто положить тело в гроб и заколотить задолго до похорон. Всю неделю он держался, но сегодня дал волю слезам, коря себя за мягкотелость. Считал себя виновным в смерти Яны, ненавидел свою слабость, желал вернуться в прошлое и все изменить. Но в мире не существует кнопки перезагрузки, и сколько не старайся, потерянного уже нельзя было вернуть. Клаусу пора было уходить — новое воплощение России, маленькая веселая девочка, дожидалась его дома, ещё не зная, сколько горя и слёз ей придётся перенести в своей долгой жизни.