А ныне ты лишь пепла горсть, что в Карии лежит На перепутье всех ветров; а пепел – не гранит. Но голос твой все ж не исчез, и соловьи поют, Я слышу их, и для меня от смерти в них приют У. Кори «Из Каллимаха»
1857 год, четвертый год правления Корво Черного
Затяжной низкий рев повис над мутными водами, путаясь в мольбах китов. Его подстегивал грубый говор, но тот в конце концов смолк, накрыв Дануолл гудящей тишиной. Пропотевшие и перепачканные кровью китобои торопливо обтирали лоснящиеся потом и самодовольством лица. Часть отбросила гарпуны на причал и стянула майки, обнажив нагромождения мускулов и жира; другие жадно высасывали остатки кислой браги из бурдюков. Извалянный в песке, гальке и тине, кит пучил светлое брюхо к небу и умирал. Неотвратимо, мучительно и незаслуженно. Дыхало, прибитое к берегу тяжелой тушей, забивалось всем, кроме воздуха, и от него расходились багровые пятна, пачкая обрывки сетей и сломанный гарпун. Тот пробил позвоночник, застрял меж костей и хрустнул, прежде чем кита дотащили до суши. Наверняка он вихлял среди буйков, неловко шлепая по воде хвостом, сдаваясь перед ворванной тягой. Когда-то издыхающих китов держали взаперти годами, теперь затягивали на палубу и добивали потрошением. На большее Империи не хватало кораблей. Кровавая жатва, устроенная новым императором, срубила верхушку флота: тяжелые суда настойчиво продавливали крупные порты, блокируя выход к морю, и города сдавались: один за другим, беспомощно принося в жертву независимость. Империя вновь перестраивалась и объединялась, безжалостно измордовывала жителей и сковывала цепями. Незримо спаянные, острова кружили на острие войны, подбадриваемые редкими вспышками восстаний. Карнака, Дабоква, Арран больше не казались далекими чернильными кляксами на картах; они задышали объедками и грязью. Осада давно истощила ресурсы флота, и корабли отзывались, устало уползая обратно, в Дануолл. Такие не годились для китового промысла. С заедающими рычагами, сбитыми швартовыми, ржавыми цепями и обглоданными — солдатским аппетитом и крысами — трюмами, они колобродили за сигнальными маяками. Ввозимые в порт китовые туши цепляли их борта плавниками; и пролезающие хрящи окрашивали воду алым. Но этого доставили осторожнее: внешне туловище выглядело почти целым, не считая рваной раны, и на снятой чулком коже можно неплохо поживиться. Похоже, китобои мыслили также: разминая загрубелыми пальцами шеи, они кололи агонизирующую тушу разделочными ножами и обрисовывали силуэт. Кто-то додумался притащить грузовой крюк: чтобы подцепить кита за плавник и, вертикально закрепив его, сделать надрез пониже хвоста и потянуть. Никто не желал рисковать, перебранка затягивалась, и ветки кустарника, разросшегося над береговой линией, зашевелились, сдавая чье-то присутствие. Заждавшийся кит обескровился и подох, пустив напоследок газы. Едко завоняло непереваренной пищей, запах поднялся выше, и наблюдавший за китобоями Корво только отмахнулся. Дануолл всегда пах для него скверно. Разлагающиеся трупы, жареные крысы, немытые тела и мусорные баки, сочащиеся банками китовых консервов, рыбными отходами и чем-то гнилым и чавкающим. Благоухание садовых роз, эфирные масла и благовония, стряпня имперского повара и хрустящие чистотой простыни. Все потеряло значение давным-давно, и Корво почти не вспоминал, как сильно Джессамина любила свежие, с каплями росы на стебельках, розы, и как загорались глаза Эмили при виде нового набора красок. Ведь он давно потерял право на светлую, необремененную прошлым память. Избавившись от родной дочери, по первости он чувствовал себя пристыженным за то, что тайно гордился содеянным. Он позволял Эмили разрушать Империю — из чувства вины или отцовской любви? Уже и не вспомнить. Годы истончили воспоминания, и Корво убедил себя, что служит короне — не отдельно взятой личности, не целому заседанию надутых лордов и не стенающим нищим из трущоб, что и самой Башней не останутся довольны, но государству в целом. Империя была похожа на Сердце, данное Чужим: причудливое слияние живого и нежившего теплело и пульсировало в его ладони — со времен крысиной чумы. Он мог раздавить ее двадцать лет назад. Но время было упущено — и стеклось в единый монумент, застывший у трона. Эмили перестала метаться, скучать и просто занимать место — по воле узурпатора. Злая ирония лезла из всех щелей, и, изредка касаясь холодного пропыленного камня, Корво усмехался. Возможно, ему стоило снаряжать экспедиции — отчаянно фантастические и безнадежные — на поиски архаичного средства, чтобы спасти дочь, но он предпочел сшивать Империю, разрозненную и рассыхающуюся. Его корабли, просоленные морем и ворванью, перевозили войска и заполняли все крупные порты. Китобойный промысел, рыболовство и добыча жемчуга стопорились, рабочие бунтовали — и все это столь просто и легко разваливало гордость лордов, что Корво не приходилось тратить дар Чужого. Но памятная резня в Карнаке заставила пожалеть о собственной скаредности. Он должен был устранить гордость и воззвать к Бездне, но неожиданно Чужой умолк — и метка начала угасать. В тот год Корво сражался против стенателей, что расплодились на теплых сырых улицах. Крепкие мозговитые головорезы стояли насмерть, под эгидой анархии. Им не пришлась по вкусу тирания Корво, а тот не простил Паоло зарвавшиеся амбиции. Территориальная сепарация Карнаки, выход из состава Империи, — решение, громко озвученное по ошибке. Снаряды с кораблей Корво смели береговую охрану без жалости. В те дни Пыльный квартал горел, чадил, плевался углем, камнями и ошметками тел. Взрывной грохот перекрыл плач и крики. Валуны и стройматериалы заблокировали шахты, и под землей уплотнилось отчаяние, отдающее нервной вибрацией под подошвами бившихся над уровнем моря. Никто не тратил время на уклонения и фортели; рубили быстро, без пощады. Противника не видели, хватали за руку и отрубали — что удавалось. Особо везучие сносили головы, но чаще — ступившееся оружие застревало в сухожилиях. Поначалу Корво везло: быстро пробил себе путь, вырвался на верхние уровни и отдышался. Замеченных там рубайл устранил быстро: сместившись им за спины, пустил кровь и высмотрел путь до нового убежища стенателей. Угрозу следовало раздавить вместе с черепом Паоло, но тот сумел ускользнуть, и явно не во дворец. Та резиденция была не его пошиба, давила роскошью и манерами — и отвращение к условностям аристократов Корво все-таки разделял с ним. Пусть мысленно и ненадолго. Но тогда мыслей в голове было гораздо меньше: догнать Паоло, убить и уничтожить его укрытие — ту же «Ведьмину руку», только на уровне Верхней Авенты. Корво, давясь прогорклым и пропитанным кровью воздухом, рванул на запад, где на склонах холмов взбивались пышные зеленые кроны и наливались соком виноградные кусты. В какой-то момент крыши закончились, под ноги толкнулась пропасть над жухлым заливом, ладонь привычно наметила точку приземленья... Метка не вспыхнула, в сознание ударила нежданная тишина, и по лицу забил воздух. Корво не перемахнул обрыв, сорвался меж кварталами бедняков и скалистой Авентой. Не готовый к падению, он чуть ли не всеми частями тела цеплял шершавый кирпич стены и ломанный утес. А сверху бухало обманутое сознание: так не должно быть, так не должно. Догнав тело, оно вернуло способность мыслить, и Корво ухватился за склизкий, торчащий из-под утеса корень. Руки, конечно, соскользнули, но он сгруппировался и спрыгнул. Подошвы шаркнули по мокрому камню, и ледяная вода ошпарила ноги, плеснув за голенища сапог. Корво почувствовал, как выцветала метка, высасывая пигмент и силу из самой себя. И бесконечно долго угасал шепот Чужого, отдаваясь эхом от черепа. Он застревал в мозгу, просачиваясь сквозь все извилины, и, обездвиженный им, Корво не сразу почувствовал, что прокусил язык. Осечка деморализовала его буквально на пару секунд, но Корво не сдался, ухватился за выступ и, подтянувшись, полез обратно. Левее и выше чье-то тело пробило стекло и вместе с осколками рухнуло на прибрежные камни. Корво не оглянулся: он знал, что побуревшая до удара форма уже не значила ничего. Инстинкты быстро вытолкнули Корво назад, в эпицентр бойни. И по глазам забила кровавая пыль, вынуждая резать, колоть, рычать, кусать и забивать насмерть... Метка в тот день начала ржаветь. А вместе с ней и выкипали силы Бездны. Помрачневший от воспоминаний, Корво отступил, перепрыгнул через невысокую кованую оградку и зашагал по пустой ветреной улице, оставляя позади издохшего кита, зловоние порта и мерещащиеся на горизонте очертанья Карнаки. Его шаги легко и уверенно прорезали улицу, другую, третью, площадь и, наконец, толпу, что торопливо схлынула, расступаясь и захлебываясь подхалимством. Чтобы дешево заиметь бракованную победу, достаточно поверить в их покорность. Корво сжал кулаки и спешно свернул в один из переулков. Под ногой что-то с писком хрустнуло. Он с раздражением пнул крысиный труп и дернул манжет, спуская его ниже. Личный портной, будь трижды неладен, всегда прибавлял ткани на левый рукав и на метку поглядывал с пришибленным любопытством. А Корво — оправлял манжет, натягивал перчатки или повязывал бинты и ленты Джессамины. Как жаль, что ему не хватало власти укрыться от мутных илистых вод, в которых он, обманываясь, усматривал осколки лица Чужого — и было в нем нечто странное, пугающее Корво до холодного пота и эфемерной слепоты, что приходила с отмирающей пульсацией метки. Под ноги с чавканьем толкнулась лужица, отразившая небо и грязные трубы. Корво прибавил шагу и легко перемахнул через баррикаду тюков и каменистый заслон. Даже титул не смог выбить из него горькие привычки: из тени высмотреть истину намного проще. Балансируя на узком парапете, Корво прикинул место приземленья. Экономичнее пройтись по трубам, горячим и влажным, к границе с районом Особняков и оттуда — прямиком к Башке. Гораздо дольше плутать по улицам, цепляя подошвами крыс. Он перепрыгнул на соседнюю трубу и сразу же отдернул руку; выше, из открытого окна, плеснуло помоями, и Корво выругался. Эхом затянул нищий, выбравшийся из-под наваленных тюков; и чтобы его не заметили, Корво перескочил к соседнему дому, цепляя шершавый кирпич и упираясь ногами в гудящее железо. Крысиная чума ничто по сравнению с грязью; последнюю Дануолл извергает с особой щедростью. А за последние годы она целиком затопила город. На Корво уставился торец скобяной лавки, облупившийся и ободранный, стыдливо прикрывавшийся указом Императора: очередной билль о военных расходах. Расплывшиеся — от мочи и закисшего молока — буквы теряли смысл и обрюзгшее от влаги лицо Корво, ставшее своеобразным аналогом печати, внушало отвращение. Даже ему самому. Он покрутил отмеченной кистью и полез выше, хватаясь за подходящие уступы и напрягая мышцы. Добравшись до крыши, обернулся к порту. В глаза ему забила сочная кровь, расплесканная вокруг обмякшего кита. Как сильно порой Корво желал быть на его месте.***
Время испачкало Башню базальтовыми потеками, под гнетом войны шпили заострились. Оконные витражи раскололись, сменившись двойными окнами. Участились ряды сторожевых башен, в трещинах плит застряли гибкие шланги, откачивающие ворвань, от редких клумб разило собачьим дерьмом. Волкодавы мочились не думая, и от цветов их давно не отгоняли. Корво не стремился вернуть Башне былой уют — да и не смог бы. Заточенный на сраженья разум и без того придавлен законодательством. Политика, экономика, право, религия — все навалилось без жалости, загнав в угол. А затравленный зверь бьется насмерть. Трон — неважный и обременительный — отгородил Корво всем тем, что он ненавидел ранее. Сидеть на нем означало смотреть на Эмили, скрючившуюся в холодном камне, — почти живое напоминание о Джессамине. Боль колола фантомно, по привычке. Чувства истончились задолго до уничтожения Сердца, и первое время Корво винил себя. Он резал любовь вперемешку с людьми, обезумевший — от горя и несправедливости — мясник, который сорвался и был подхвачен подстрекателем. Чужой не остановил его, и Корво начал меняться. К шестидесяти годам он, издолбленный шрамами, с брызнутыми проседью волосами, растерял остатки жалости и милосердия, перекраивая Империю по новому лекалу. Она заматерела наравне с ним — и подданные расступались, присмирев. Шаги Корво, вернувшегося в Башню, отдавались эхом, и им вторили сухие кивки стражников да редкий скрип дверей. Высокие безыскусные потолки не так давно сбросили плесень, и тронный зал посветлел, напитываясь свежестью. Редкие яркие пятна — пузатых и осуждающе пустеющих бутылок с алкоголем — мигрировали все ближе к трону. Корво пил много, и его глаза наливались кровью. Лицо деформировалось: былые черты срезались, кожа износилась, пошла морщинами и сереющей щетиной — но ему было плевать. Он наполнил стакан до краев и в три глотка осушил его. Плеснув вина повторно, он сглотнул усталый вздох и размял загрубелыми пальцами шею. Короткий ступор перед ежедневной бюрократической пыткой притуплял лишнее: усталость, гнев, старость. На троне Корво устроился вольготно, опершись правым локтем о подлокотник и закинув ногу на ногу. Из узкого окна почти не видно улиц, и откинуть голову, отрешиться... — Ваше величество. Надломленный голос прозвучал неожиданно, по выцветшей ворсистой дорожке вышагивал капитан Джефф Карноу в парадном мундире. Залысины тянулись к макушке, уродуя лицо, а разрезавшие переносицу складки стемнели, сливаясь по цвету с бровями. — Я знаю, что вы сейчас никого не принимаете, но вам... Кое-что просили передать. С ребятами мы проверили эту штуку, ничего особенного, какой-то сплав округлой формы и... Корво нахмурился. Карноу, стушевавшись, извлек из кармана нечто мелкое, легко теряющееся на фоне засаленной перчатки, и скованно приблизившись, почтительно склонился. На ладони блеснуло окованное медью стекло. Мутноватое, с налипшими узкими трубочками, под которым когда-то скрипели шестерни. Стакан сам скакнул к полу, мир схлопнулся, и Корво, грубо выхватив у Карноу осколок Сердца, прорычал: — Кто дал тебе это?! — Какой-то морской торговец. Он сказал, вы с ним уже встречались, — отчеканил Карноу. — Худощавый, бледный, усталый. Похоже, прибыл с утренним судном. — Нежданным гостям в паруса дует дурной ветер, — сказал Корво и вновь откинулся на спинку трона. Но чувствовать спокойнее себя не стал. Большим пальцем вдавил осколок в ладонь, однако боль не появилась. Казалось, реальность дала течь, и по ней заструилась Бездна, едва ощутимо, не наполняя собой, но уведомляя. Что-то изменилось — и не в воображении Корво. Осколок также прошел сквозь метаморфозы, исторгнул остатки чужих душ и скорчился в надежде на уничтожение. Корво смотрел на него, хмурился и оттягивал очевидное. По крови разогнался жар, сквозь камзол бедро лизнул меч, но сталь сегодня не расставит точек. В крови на лезвии не будет четких воспоминаний; в округлом, слабо подрагивающем на ладони, осколке — таится многое. — Ваше величество?.. Прямой и собранный, точно натянутая тетива, Карноу ждал ответа, поблескивая залысинами и начищенными пуговицами. Корво не верил в его преданность, но знал, что тот не предаст. И все же... Сердце не могло попасть к Карноу без умысла Чужого. Аксиома тронула губы сухостью и азартом, заставив Корво задышать хрипло, прерывисто, тревожно. Он сглотнул — до неловкости шумно — и прокрутил меж пальцев потеплевший осколок. — Доставьте торговца, — распорядился Корво; и в межбровной складке лопнуло сжатое напряжение. — Живым. Карноу кивнул и скрылся за дверью. Полученная фора — редкое преимущество власти — не позволила подготовиться. Мысли опустели, тревога застучала в висках. Сгинувший в безвестности, Чужой напомнил о себе неожиданно, подсек и выбил из равновесия. Но чьими устами заговорит он? Бездна не отпустит своего Бога — если не призвать его через алтарь. Таких осталось немного: в руинах Аббатства, заброшенном доме неподалеку от рынка, возможно, пара в Затопленном — в прошлом — квартале и один в потайной комнате возле покоев Корво. Узкое задымленное пространство, объятое фиолетовым цветом, благовониями и хаосом рун на деревянном святилище. Отчаянный рык в ночи, разбитые костяшки и ярость — к наливающейся ржавым метке. Бездна отливала от Корво. Неумолимо, крупными каплями, она возвращала отсроченные годы — и зеркала в его покоях больше никто не протирал. Корво тряхнул головой и хмуро потер лоб. Подогнав — сталью, огнем и печатью — веру Империи под себя, он не вытравливал культ Чужого, а позволял отмирать без шума. Без корневища иссохнет и скрючится любой ствол; без бога — ослабнет даже фанатик. Приближающиеся шаги — и сколько времени проведено в бездумье? — он распознал с легкостью: тяжелое бряцанье шпор рядовых стражников, усталая поступь Карноу и сбивчивый незнакомый темп. Сквозь дубовые двери в зал ввели... «Это не может быть он». Корво резко подался вперед, до хруста в пояснице, и вбил в подлокотник резко напрягшиеся пальцы. Замешательство лишало хладнокровия, ведь навстречу вышагивал он — и одновременно кто-то другой. Те же черты, но упростившиеся, как у смертных. Перепуганная солнцем кожа, жесткие просоленные волосы и глаза — совершенно другие, ввалившиеся и настоящие. Он до нелепости напоминал Чужого, вечного пленника собственного могущества, и если допустить хоть малейший шанс, что тот нашел лазейку в запретах Бездны... Корво невольно прокрутил отмеченную кисть: привычно хрустнул сустав, не более. Напоминающий Чужого якобы торговец шагнул было вперед, но на пути встала наспех выпростанная шпага Карноу, и ему пришлось замереть. — Здравствуй, Корво, — сказал он, мирно усмехнувшись. Но мирно с ним не было никогда, и Корво, медленно выпрямившись, молча просверливал взглядом знакомую — но совершенно другую — худощавую фигуру. Раньше Чужого окружало густое, переполненное вязким хаосом пространство, в которое не следовало соваться; сейчас — только неловко переминающиеся стражники. — Кхм. Ваше величество, — гулко шепнул один из них, подталкивая визитера локтем. Тот покосился с непониманием, скованно, с явной непривычки, вскинул брови и оправил ворот. Он вежливо покосился на застывшую в камне фигуру, но не выразил эмоций, почтительно кивнул и только. Жесты, принадлежали слишком знакомому телу, из которого хотелось высосать былую силу, но стоит ли касаться того, кто проклят был самим мирозданием? Корво давно ампутировал доверчивость. Доверие проявлял лишь к себе, всех прочих подвергал проверке — и Чужой не станет исключением. — Вольно. Корво отдал приказ небрежно, подкинул осколок на ладони, зажал меж пальцев и продемонстрировал присутствующим. — Это не та вещь, которую легко достать. Он по-своему упивался короткими властными, обрубленными правлением, репликами: слова-растяжки занимали лучшие позиции и порой вынуждали оппонента спотыкаться. Тактические навыки перенести на вербалику было непросто, но Корво справлялся — в достаточной мере, чтобы не возненавидеть переговоры. — Но и не та, которую было легко создать, — сдержанно прозвучал ответ. Корво пожал плечами и позволил осколку выскользнуть, с лязганьем пропрыгать по ступенькам к ногам Чужого и, прокрутившись по оси, застыть. В жестком ворсе, тянущемся от трона, затонули отлетевшие вычерненные вены, и, наскреби Корво хоть каплю мягкосердечия, одна бы из них дернулась, взывая к его совести. — Нет смысла воссоздавать то, что оказалось непозволительно хрупким, — хмуро сказал он, подперев подбородок ладонью. — Некоторым вещам опасно костенеть без изменений, Корво. — Собственное имя пронзило стрелой, прошив все органы разом, а стражники, почтительно немые статуи, обыденно проморгали угрозу. Незримые колебания — удел того, чей голос вновь пытался заворожить: — Весь мир апостериорен, и даже тот порядок, — насмешка безжалостно отравила слово, — который установил ты. — Я делаю то, что должен, — сухо отрезал Корво, почти готовый изгнать Чужого прочь. — А сделал ли то, что должен был? Он не умел без вопросов, любил ими гнать в тупик меж совестью и равнодушием — и раньше Корво всегда попадался. Искал обходные пути, блуждал в катакомбах, вычесывал вшей после вселения в крыс и волкодавов, оттачивал захват и изгибал, чтоб проскользнуть, секунды, пока не понял: все это — манипуляции Чужого. — Или возможно... — Тот наклонился за осколком и замер: на корточках, склонив набок голову. — Твой долг весьма удачно совпал с подавленными желаниями? В почти шестьдесят лет бессмысленно оправдываться, и Корво жестко оборвал его: — Я сделал достаточно, чтобы моим врагам хватало смелости сдаваться еще до того, как они продумают покушение. Встревоженно блеснула сталь шпаги, и Корво щелкнул пальцами. Стражники, во главе с Карноу, с неуклюжим почтением расступились, пряча оружие. Один из них ткнулся задницей в холодную статую, вздрогнул и, бормоча извиненья, скрылся в тени. Карноу с обреченной усталостью потер переносицу. Он ежедневно муштровал стражников и одновременно истощал собственное терпение, все чаще и чаще сворачивая с закатом к «Песьей яме». — Красивый камень. — Непривычные, расцветшие блеклой тиной, глаза обшарили статую, и в них сквозила деланная неосведомленность. — Тивианский гранит? Корво не поддался. Зорко и хищно отслеживая движения Чужого, не отвечал, пытался разгадать уловку — и с удивлением не находил ее. Столь похожий на Чужого силуэт не проявлял враждебности и выглядел почти как в Бездне. Вот только другими были глаза: моргающие, блестящие, высветлившиеся до блеклой зелени, столь свойственной глазам человека. Живым глазам. — Пару лет назад я побывал наконец на заснеженных берегах Тивии. Все вокруг покрыто льдом, и спустя пару минут не удивляешься, обнаружив, что заковало и тебя. — Он с легкостью поднялся, не глядя отряхнул колени и свел вместе кончики пальцев. — У каждого должна быть своя броня, но вот как стоит это понимать? Глухой щелчок заставил Чужого слабо вскрикнуть, как-то неловко хлопнуть себя по лбу и покоситься на Корво, который зашелся тихим, искренним хохотом. Простая пробка, зато какой эффект! — Я хочу поговорить с ним наедине, — посерьезнев, объявил Корво. — Без единого свидетеля. Корво плеснул виски в подставленный одним из стражников стакан, кивнул в сторону лестницы: ответы хотелось выбить без каменного давления со спины. Он не был уверен, осознает Эмили ли реальность, но не желал ошибиться — опять же, по привычке — перед ней. Достаточно и выкраденной жизни. Путь к кабинету казался нескончаемым. Ступени и половицы противно поскрипывали под ногами, с холстов бесцеремонно пялились предшественники, а сандалововая отделка стен давила, пытаясь схлопнуть. Латунная ручка легко легла в ладонь, но Корво не провернул ее, обернувшись на стихшие шаги. До странного живой Чужой стоял напротив имперского флага, закрепленного на стене, и дышал. Его грудь вздымалась столь отмерено и высоко, что не заметить было невозможно. — Это похоже на метку, которую я подарил тебе... — задумчиво пробормотал он, оглаживая лиловый бархат. — Мне стоит считать себя польщенным, Корво? — Лесть, комплименты, угождение — не то, чем следует подкупать, и ты прекрасно знаешь об этом. Корво отреагировал грубее, чем следовало, ухватил Чужого за запястье и втолкнул перед собой в кабинет. Сам он замешкался: от дальней двери поглядывала служанка, готовая горделиво раздуться от свежепойманной сплетни. Неизбежная кара обремененного властью. Стакан нервно хрустнул под сильными пальцами, и Корво, залпом осушив его, захлопнул за собой дверь. Запястное сухожилие колко натянулось, но сдержало движение мышцы, и до ушей служанки долетел только щелчок замка. Полумрак кабинета, навеянный грязно-синими портьерами, быстро позволил загнать Чужого в угол. Тот поразительно не пугался: уперся лопатками в стену и, спрятав ладони за спину, взглянул Корво прямо в глаза. Отсутствие посторонних вернуло ему былой норов. — Ты не уверен, что знаешь, кто я такой, и не знаешь, что со мной делать. Корво Черный... — Он с непонятной горечью усмехнулся и откинул голову. — Твое имя наводит страх на всю Империю. Пряные сады Серконоса, суровые льды Тивии, теплые болота Морли и грязные дороги Гристоля — везде, куда не отправишься, можно услышать, как люди с ужасом шепчут твое имя. — Я ни за что не поверю, что ты путешествовал по Островам. Место таких, как ты, не в этом мире. И если тебе повезло прорваться сюда — я просто верну тебя обратно. — За что? — бесстрастно спросил Чужой, недвижный и спокойный, точно зависший посреди привычной густоты Бездны. — За то, что я не осуждаю тебя, как это сделали бы другие? Неназванные имена пронеслись в сознании по инерции. Им ничего не дано изменить; Корво закостенел по самые извилины и полностью изжил раскаяние. Ему угрожало хладнокровие Чужого и его неопределенный статус: то ли бог, снизошедший до бушующей завоеваниями Империи, то ли обычный юноша, решивший сыграть на сходстве с олицетворением Бездны, то ли захваченное из шалости тело — и каждый вариант Корво помечал как неудобный. — Ты уже это сделал, отобрав подаренное. Корво подступил в упор, задавил телом и едва сдержался, чтобы не пережать Чужому запястья. Кровь затопила виски, забурлила в животе и сбила дыхание. Над взъерошенной, со вздернутым подбородком, головой Чужого запрыгал неловкий ореол черных пятен — и Корво, сухо выдохнув, ударил по ним кулаком. — Не знаю, на что ты рассчитывал, решив заявиться в Башню, но тебе придется задержаться, — голос несдержанно трещал недовольством, — до тех пор, пока ты не вернешь мне Бездну. Чужой непривычно молчал. Корво почти не видел, но ощущал его: каждый вдох и выдох, подергивания век, беззвучное шевеление губ, и стоило самому вдохнуть глубже, как тяжелая, с налитыми металлом пуговицами, ткань камзола напоролась на другую, менее дорогую. Тревожная, невыносимо тягучая, близкая и дразнящая — чем-то почти позабытым, отдающим остро пряным, — секунда, разорванная Корво усилием воли. Он ткнул кистью почти в лицо Чужому. Манжет сполз и обнажил вылинявшую метку. Ее контуры размылись, выеденные кожным пигментом, сквозь них пробивались напряженные вены. — Что случилось во время бойни в Карнаке? — Город получил шанс выжить после обрушившегося на него шквала насилия. Я видел, как Паоло, самопровозглашенный лидер, диктовал послание для императора и просил отсрочки, чтобы вывезти из города невинных и награбленные ценные семейства Абеле. Но его письмо затерялось в дороге — почтовое судно наскочило на риф, а матросы не заделали течь. И я знал, что в то же время ты был одержим утратой и с каждой битвой пытался доказать себе, что сделанный выбор — единственно верный. Сцепить зубы до судорог в челюсти, пальцы вогнать в ладонь и проглотить все слова. Пусть от Чужого разило морем и нестиранной одеждой, но голос его звучал как прежде, напрасно давя зачерствевшее сердце. Корво рывком отстранился, скосился на хрупкий геридон, придавленный тенью подоконника, и, высмотрев грязно-бежевые пятна неотвеченных прошений, без оправданий отчеканил, точно зазубренную утреннюю молитву: — Некоторые вещи не требуют доказательств. Империи не нужен правитель, чья смерть открывает все пути для разрухи и политических дрязг. Я дважды боролся с последствиями и к третьему разу буду слишком стар. — Или просто не доживешь. — Чужой почти легкомысленно дернул плечами, отлип от стены и, дернув портьеру, подставил лицо солнцу. — Человеческий век недолог, и даже Бездна не гарантирует тебе вечности. Для нее ты лишь гнилая нить на сломанной прялке Он хмуро просверливал взглядом изломанные очертанья Дануолла. Неровная линия плеч выдавала его усталость, а отстраненность — нежелание продолжать, но Корво давно отвык от ожидания. Двух отрывистых тяжелых шагов оказалось достаточно, чтобы задернуть портьеру и, пережав накрахмаленную складку, повторить вопрос. — Что случилось во время бойни в Карнаке? — Ты и сам знаешь. Вернул ее с большими потерями. Стенатели ускользнули, оставив тебе разграбленный город, заваленные шахты и погорелую Авенту. — Чужой сощурился, склонил голову набок и продолжил чуть тише: — Но это ведь решило проблему безработицы, не правда ли? Ты поступил весьма разумно, Корво, отправив в город тех, кто тратил твое терпение попусту, и этим приумножил имперскую казну. И все благодаря исчезнувшему гаранту твоей неуязвимости. — Чужой подкрадывался к ответу нарочито медленно, решив истощить выдержку Корво и до дна. — Подаренная мной метка заставляла забывать об осторожности, сковывала прозорливость. В конечном счете она изменила судьбу целой Империи. Его пальцы дотронулись до метки незаметно; теплые, мягкие и живые, они насмешливо напомнили о женщине, вернувшейся из сердца Бездны ради трона. Могло ли с Чужим случиться что-нибудь похожее? Правление его, разумеется, не интересовало, но, связываясь с древними богами, всегда лучше подозревать худшее. Способны ли скопище культистов, малопонятные бормотанья, замешанный на ворвани ритуал, круг из загадочных рун и свечи на воловьей крови вернуть Чужому человечность? Или стоящее перед ним тело — просто умелая поделка Бездны? Вопросы били разрядами по мозгу, и, будь Корво моложе, он не осмелился бы впечатать ладонь Чужого в метку, точнее, в ее былое подобие. Ему будет весьма полезно почувствовать отсутствующую пульсацию Бездны. — Хороший ответ. Но не на мой вопрос. В Карнаке случилось гораздо больше, не так ли? Корво не просил — требовал, осознанно давил на Чужого и не желал признаваться, что потерял власть над положением. Неуютная ситуация накрыла физически: одежда резко стала тесной, сдавливая мускулы, и словно пригрозила лопнуть от движений. Самообману Корво не поддался и крепче пережал запястье Чужого, надеясь, что стянул ему кожу до неприязненного жжения. — У тебя руки человека, который провел в море немало времени. — Сухие, с воспаленными от морской соли заусенцами, выпуклым узором вен и парой натертых швартовыми шрамов. — И я не поверю, что тебе было дозволено уйти. — Это был не мой выбор, — Чужой отозвался бесстрастно, продемонстрировав настораживающую покорность, — но я не препятствовал ему. В конце концов, даже у меня могут найтись причины, чтобы вернуться куда-нибудь... — Короткая заминка и нервно дернувшийся кадык. — На сушу. — Похоже, легенды не врут о твоем происхождении, — медленно произнес Корво. Он ясно представил возможный триумф Аббатства, готового потратиться на новые запреты, лишь бы стереть с земли «языческие пережитки». Но фанатизм смотрителей играл на стороне имперского порядка, и позволять им добивать культистов — опрометчиво. Возможно, Чужой думал также, однако на большее рассчитывать не стоило: локальные конфликты его интересовали по ряду частностей и отстраненно, а многовековой опыт не требовал двусмысленного снисхождения к людям. Но все же он оказался среди них — или нет? — Каждому отведена своя легенда, и миру она будет являться в разных обличьях, показывая историю, к которой он будет готов. Правда со временем затеряется, сорные корни слухов наконец прорастут, и спустя пару-тройку веков никто и не вспомнит о крысиной чуме, Семи Запретах или правлении Корво Черного. Мягко и ненавязчиво Чужой обхватил ладонь Корво, невзирая на захваченное запястье, и тот едва не поперхнулся — от позабытой интимности. Череда сухих рукопожатий, лобызания дамских пальцев и случайные прикосновенья в толпе и на танцах из общего счета, скорее, вычитались. Перенасыщенное осязание напрягало и отрезвляло, словно скребущий по горлу клинок врага, томя то ли напрасным ожиданием чуда, то ли вероятностным подвохом. Будь Корво моложе, неопытней, поддался бы ближе — из интереса; теперь — выдерживал дистанцию и выжидал с настороженностью. — Вряд ли моя история проживет дольше, — шепот Чужого осколками эха царапал слух, — поскольку мир не нуждается в беспомощном боге. Если, конечно, его не сузить до одного Аббатства. — Навряд ли смотрители захотят этого. — Поморщившись, Корво мотнул головой. — Они всегда были надежной рабочей силой, муштрующей нищих. За ночлег и пищу гораздо проще платить отбарабаненными запретами, нежели деньгами, а клятвой верности — выкупить рекомендацию в карнаковы шахты. Но не в Бездну. Корво резко выдернул беседу из безопасного русла, перенаправив течение к обрыву. Брови Чужого дернулись, изломанные прорвавшимся недовольством. Молчание ему давалось проще откровенности, он вымученно искал подходящие слова и вдавливал заледеневшие пальцы в ладонь Корво. Так делали люди, но не боги. — Вынужден признать, тупики встречаются не только в грязных переулках, — произнес наконец Чужой. — И в одном из них мы застряли вместе, поскольку я... — Он сглотнул, едва не поперхнулся и пригладил ворот свободной рукой. Но та предала его, зайдясь мелкой дрожью, проникшей к самым связкам — и те наверняка болезненно сократились, выдавливая речь досуха. — Поскольку я больше не контролирую то, что когда-то было моей меткой. Тишина впопыхах загустела, передавив внутренности и проскрежетав по ребрам. Корво резко отпустил Чужого, оттолкнул и шагнул к окну, безжалостно дернув портьеру. Тусклое солнце забило с треском сорванной ткани, в края которой вцепились хищные крючки. Вдоль складок вытянулась пара затяжек, и заметивший их Корво с ворчанием отшвырнул портьеру. Он вымещал злость не на том объекте, но стоило ли искать верный? Чужой пришел к нему немногим меньше часа назад, но будни успели рухнуть в пропасть. Знакомые понятия грозили искажением, и даже протянутый осколок заблестел враждебностью. Отравленное ведьминской злобой сердце опустело, раскололось и потеряло свою суть. Как и Чужой. Корво с усилием заставил себя обернуться — худощавая фигура липла к стене, устало пялилась в ответ и не пугала, как ранее. Чужой обрел теплую живую плоть, на вид ему было теперь лет двадцать. Блеклая тень прежнего себя, он все еще тащил ответственность за созданные метки — и Корво был намерен вернуть свою. — Найди себе подходящее имя, — велел он и с силой потер лоб. К пальцам мгновенно прилип жар. Дурной признак, дальше по глазам ударит мигрень. — Оно уже есть, — мягко, чуть запоздало возразил Чужой и склонил набок голову. — По крайней мере, раньше меня звали... Тишина испещрила воздух, оставив множество засечек, — и Корво уловил только движение губ Чужого. Звуки пропали, смелись в никуда, даже не удалось сосчитать слоги. Похожий эффект оказывала музыка смотрителей, и глупо отмахиваться от очевидного. Боль выстрелила в виски, Корво скрипнул зубами, провернул оконную ручку и впустил нагретый днем воздух. Некачественно, но лекарство. — Мертвое имя не желает возвращаться, — пояснил Чужой. — Для твоей Империи оно погибло, но отзвуки еще гремят на родных берегах. Вполне возможно, я еще как-то связан с ними, но в прошлом году я так и не смог обнаружить ничего подходящего. Корво нахмурился. Очередная бесполезная шарада его не прельщала. Придумать Чужому легенду, изолировать его, выбить правду — гораздо сложнее, учитывая, что делать это придется между прочим. На повестке дня: очередная грызня архитекторов по перестройке радшорской дамбы, собрание капитанов китобойных судов — там Корво предвкушал охоту, контрабандисты и мелкие банды умудрялись обходить речные патрули, — и утомительный прием у леди Бойл. Или сегодня были Тимши? Должность лорда-защитника не столь утомляла, но взваленное бремя не на кого переложить. Корво стиснул кулаки, вспомнил Эмили — ее бестолковость саботировала имперское спокойствие — и вновь ужесточился. — Найди другое имя. В Дануолле без формальностей и бумажной волокиты не выжить. — Ты хочешь задержать меня рядом с собой, Корво? — насмешливо спросил Чужой. Казалось бы, знакомый тон, но Корво чувствовал: совсем не тот. И чтобы уберечься от ошибок, он отвернулся, вцепляясь пальцами в подоконник. — В данный момент — да. Я уверен, ты знаешь, как добраться до Бездны. Осталось определить цену твоей помощи. Чужой, как показалось ему, вздохнул слишком устало. Вновь свел воедино кончики пальцев — как делал раньше, в Бездне, — и подавил улыбку. — Я всегда помогал тебе безо всякой корысти. Не стоит же брать в расчет мое любопытство? Так или иначе, ты отвечал на мои вопросы действием, и я не осуждал твои решения. И не осудил бы, реши ты разрушить Империю до самой Бездны. Порицание — слабое утешение для тех, кому не повезло: даже сейчас найдутся те, кто с радостью пустил бы тебе кровь, — и Корво рефлекторно вспомнил Паоло, так и не сгинувшего в цепях правосудия, — но... Но же ты всегда будешь помнить правду? «Свою правду», — молча добавил Корво и, кисло прищурившись, покосился на доки. Китовьих туш видно не было, только лениво сновали замученные солнцем флотские, наверняка безжалостно давя миксинов и устричные ракушки. Неровно гудела сирена пассажирского судна — Корво узнал его по вычурно-лиловому флагу, — по трапу которого толкали тележки с багажом. Морлийские торговцы отбывали тихо, разочарованные несгибаемым императором. Надежды на взаимовыгодную торговлю цветами Корво не оправдывал и не снижал цен уже третий год, однако настойчивость коммерсантов не мог не оценить. — Ты же не станешь заключать старого друга в Колдридж, Корво? Чужой, оказалось, приблизился — близко, незаметно — и, спрятав руки за спину, взглянул через плечо Корво. Тот вздрогнул, передернул и захлопнул окно. — Нет. Твоя тюрьма будет гораздо хуже. На удивление, Чужой податливо отступил, как будто угроза его не тронула. Но Корво это доверия не внушало: с Чужим никогда не бывало просто, пусть даже ему стоит воздать благодарность — за то, что тот давным-давно избавил Корво от былых оков.***
Ноократия — отмерший парадокс, несбывшаяся метафизика натурфилософов — давно была подмята милитаризмом. Ежевечернее завывание сигнальных колоколов возвещало о смене караула и перезарядке стен света. Позднее проверялись разрядные столбы и личные защитные устройства стражников. Разработка покойного Пьеро Джоплина, доставшаяся в наследство его ученику, почти не требовала ворвани и точного глаза: обвитая тугими жгутами и проволокой, вылитая в форме кинжала, она прицельно хлестала током. Детали настроек обычно варьировались. Стилет Джоплина — в простонародье шок-кинжал — не оставлял следов крови и был хорош против всех — за исключением толлбоев. А те определенно не нравились обновленному Чужому, и тот благоразумно не покидал Башню в патрульные часы. Корво это напрягало; он даже вызвал Карноу и велел «не спускать с мальчишки глаз». В насмешку выбранное Чужим имя — Эйхорн Шоу — всерьез им не воспринималось. Своим в Дануолле изгнанному из Бездны никогда не стать. Впрочем, высмеивал подозрения Корво, открыто подвергал критике имперскую политику и выискивал ошибки в трудах натурфилософов. Законсервированные скукой аристократы приняли его с интересом, взбудораженные искренней дерзостью, и, окруженный знатью, Чужой дал Корво передышку — на то, чтобы утихомирить Аббатство. Смотрители бесновались в отсутствии внешнего врага, пришлось подсунуть им остатки ковена Далилы: лишенные сил ведьмы с легкостью отвлекли их от Корво. — Мы можем изображать последователей Бездны хоть месяцами, если достанете нам пару-тройку амулетов, — деловито бросила Лилика, подпортившая в свое время немало крови. Она небрежно подкидывала на ладони куски необработанного дерева, и на ее покусанных губах чешуйками слоилась кирпичная помада. — Толку от них, конечно, давно нет, но простая химия творит чудеса. Немного винного дистиллята, ворвани, пучок тимьяна, розовые лепестки... — Она мечтательно закатила глаза и попыталась лизнуть свой нос. — Все как и раньше, но без магии. — Посмотрим, — сухо ответил Корво и сжал упрятанный в кармане амулет. Делиться с Лиликой он не собирался. Не доверял, не понимал, не хотел, в конце концов. Амулет — его личный самообман, тщетно дарующий телу химеру крепости. — Ладно, — покладисто сказала Лилика. — И без того все складывается лучше, чем стоило бы. Наветы действовали на ведьм страшнее амулетов на шнурках: они велись и извивались, готовые предать друг друга ради приказов об амнистии. Корво встретился с ведьмами на мосту Колдуина: их привели закованными, истощенными и какими-то выцветшими. Четверо утомленных женщин не первой свежести, которым не нашлось места ни в жизни, ни в Колдридже — вполне понятная безысходность, на которой и следовало играть. Корво редко прибегал к подобным хитростям, от напряжения даже вспотели руки, но это легко было скрыть карманами. — Вы выжили не потому что оказались умнее или проворнее, — жестко сказал он, не привирая. Ведьм выловили смотрители, воспользовавшись переполохом во время переворота Корво: просто заглушили все колдовство своей музыкой, а после пытали, пока не свели большинство с ума. Кому-то относительно повезло: повалявшись в корчах, мирно вернулись в Бездну или укрылись за летаргией. Правда о пытках дошла до Корво спустя пару лет, и он, интуитивно продлив ведьминскую каторгу, сейчас пожинал плоды. — Это ваш шанс доказать, что даже без сил вы лучше. Лилика, стоящая впереди сестер, поморщилась, придавила тонким пальцем кончик носа, но так и не дотянулась до него языком. Разочарованно фыркнула и тряхнула нечесанными волосами. Они были испорчены щелочью и соком лилии-водянки, о чем она и сказала Корво, позднее попытавшись соблазнить его: в узкой комнатушке, на рваном матрасе под запах сухих трав. Душное, мелкое место застигло врасплох, и он едва не сорвался, чуть не заткнул Лилику грубым ненасытным поцелуем... Женщина всегда найдет, чем завлечь мужчину. Но Лилика — умная или смирившаяся? — чертовка, не настояла и просто напомнила об амулетах. Сладко и вроде бы ненавязчиво. Достаточной искренности из слов она не смогла выжать, и Корво с неподдельным разочарованием отвернулся. Он понимал, что Лилика желает не его, а былой силы, но тайну омертвевшей метки раскрывать был не намерен. Ровно как и поддаваться желанию плоти: состарившейся, загрубевшей и явно изголодавшейся. Для всех, в особенности для ведьм, он должен оставаться избранником Бездны. Ковену уготована судьба фискалов, и главным козырем Корво является отметина под удлиненным манжетом. — Я прикажу покопаться в руинах Бригмора, — сказал он напоследок. — Уверен, хоть что-нибудь да найдется. — Только картины и статуи Далилы, — пожала плечами Лилика и вновь тщетно дернула языком. — Для имитации культа Чужого придется раскошеливаться на подделки. Обиняков Корво хватало и без нее, так что к другим ведьмам он и не приблизился. Выделил отряд толлбоев для ночных дозоров и подписал очередной указ о комендантском часе. Под маской пацификации непросто усмотреть реальные мотивы: забота о безопасности города не более чем междустрочное согласие на «черный сбыт». Чем выше ставки — тем больше шансов заполучить китовьи кости. Руны и амулеты давно не продавались; все было скуплено Корво еще в первые месяцы после утери метки. Блеклую тень на ладони он предпочитал не видеть. Хватало и восковых отблесков на полированных костях. И, пользуясь привилегиями должности, Корво жонглировал ценами на зерно и ворвань, снаряжал ревизорские суда в Карнаку, Фрайпорт и Дабокву. Сильнее всего тревожила жемчужина Серконоса: так и не распавшиеся стенатели травили побережья диверсиями. «Pacem in Terris». Обрюзгший помятый Паоло скалил с листовок наверняка изгнившие зубы и призывал к непонятному Корво порядку вещей. Обособление южного Серконоса — не то, к чему следовало стремиться. Мир в воображении Паоло был слишком прост и лишен пятен: черные и белые цвета подаются раздельно, красный и серый — не более чем аперитив. Жизнь так не работает. Паоло не справится с Карнакой. Амбиции редко сочетаются с наивностью; добиться свободной и справедливой жизни так не удастся. Слишком уж много препятствий: серебряные жилы Шиндейри, сокровища королевской кунсткамеры и чудеса Дворцового квартала — все это сулит выгоду огромному числу людей. Но больше всего Корво не желал делить Империю. Вообще ни с кем. И, памятуя о былых врагах, всегда искал вескую причину-оправдание. Сгноить дочь в каменном узилище, лишить всех прочих атрибутов власти, стравить врагов под одной крышей или собрать затронутые Бездной артефакты. Пришествие Чужого не соответствовало желаниям и целям Корво. Едва ли не скрипя зубами, он тщательно запер покои с личным алтарем, вручил ключ Карноу и выпроводил его без объяснений. А сам, неоправданно наивно надеясь на невесть что, прижался ухом к дубовой двери, из-за которой доносилась тишина. Никаких мистических вибраций, загадочных шепотков или любых других намеков на прежнее могущество Чужого. Бездна словно рухнула. Алтарь больше не реагировал: он стал примитивнейшим отражением самого себя. Грубо обтесанный, со въевшимися комьями плесени, грубо сбитый стол. Поверх был наброшен глухо-лиловый шелк, в затяжках которого намеренно путалась засушенная чемерица. Свечей Корво намеренно не ставил, но разбросал цветки бадьяна и чертополоха, а также пару мелких, случайно выловленных на мелководье ракушек. Тогда он сомневался, нужна ли Чужому вся эта раздражающая символичность. Конечно, черпающие себя из Бездны ведьмы могли дышать лишь ею... Но Корво наступал сомнениям на горло, исправно складывая найденные руны в центр алтаря. Амулеты небрежно цеплял к затяжкам и даже не трудился счищать бурые пятна. Кровь — чужая, но не Чужого — должна была сработать. Шли дни, недели, месяцы. И вот уже Чужой явился собственнолично, заставив Корво тайно тулиться — почти как раньше, на Серконосе — у пустой комнаты, алтарь в которой упрямо не настраивался на Бездну. Корво раздраженно толкнул дверь плечом и прохрипел: — Ну же... Покажи мне, что он не бесполезен. Покажи... себя. Крепкая пятерня прижалась к двери, и сползший манжет обнажил выцветший узор на коже. Искусно сделанное ключ-кольцо насмешливо блеснуло в свете от окна, и Корво саданул им по косяку. Царапина возникла с приглушенным треском и, повинуясь, рванула вниз. Корво с каким-то то ли яростным, то ли бессильным удовлетворением продолжил вбивать в косяк кольцо, оставляя все новые и новые вмятины. Пока его не отвлек женский вскрик. С тяжелым выдохом он обернулся: из-за угла подглядывала служанка, любовно обнимавшая серебряный поднос. Она застала Корво в момент слабости. Непростительная глупость для обоих. Купить молчанье раньше было проще: достаточно чуть сжать кулак и прошептать прошенье на мертвом, не запоминающемся языке. Тогда б служанку укусила крыса, совсем несильно, всего лишь прокусив кожу ботинка. Корво почти почувствовал ударивший по лодыжке хвост, по памяти отвел ногу назад, открыв дорогу фантомной стае — и вспомнил, ради чего он глупо проторчал у двери. Во имя пустой траты времени, не иначе. Так просто метку не пробудить, пора уже принять это. Он резко втянул ноздрями воздух, показательно дернул медную ручку и холодно, не глядя на служанку, бросил, точно кость, приказ: — Найдите плотника. Того же самого. Немого, без двух пальцев. Немедленно. — К... К-как пож-желаете.... Ваше величество. Дважды споткнувшись — языком о зубы и пяткой о ковровое покрытие, — служанка отступила, сопровождаемая тяжелым взглядом Корво. Он запомнил простое, усыпанное родинками, лицо и тонкие кривые ноги. Примет вполне достаточно для наказания: служанку позже переведут в дом лекаря, страдающего от капризов гораздо сильнее, чем Соколов. Корво заставил себя вернуться в тронный зал, чтобы принять нескольких членов Парламента. Неофициальное заседание грозило затянуться: следовало подготовить своих сторонников к дебатам. Колебания цен на ворвань и, как это ни странно, на шелка могли повлечь за собой стачки рабочих и крайне утомительную стагфляцию. Корво с отвращением запоминал понятия экономики и мечтал о дне, когда он наконец сумеет изжить валюту. Не ради утопии — ее дальше книжных строк не вытравить, — но чтобы спалось чуть легче. Простое, невзыскательное и, главное, неосуществимое желание, с которого неистово клонило в топь из злобы и бессилия. Отвратительная смесь эмоций. И, если бы не темное тивийское пиво, Корво бы давно скрутило. Вырвался от своих обязанностей он засветло, словно из чана с хрустаками, поспешно размялся на лестнице и, сделав крюк по траектории личного святилища, поспешил к шлюзу. Он знал, что Карноу, ответственный и вышколенный до зубного скрежета, все еще развлекает Чужого вымученно-вежливой улыбкой. Возможно, натравливает дремоту непроверенными обрывками из истории архитектуры. Хмыкнув, Корво прибавил шагу. В пути его нагнал короткий мрачный рык сирены со сторожевой башни. Близился пересменок, уставшим стражникам разрешалось наконец выдохнуть. Громкоговоритель плевался едким голосом вещателя — и даже хорошие новости дешевели. — Внимание, жители Дануолла. Внимание, Винный квартал. Напоминаем, что комендантский час введен ради вашей же безопасности. Всех управляющих заводов, в расписании которых предусмотрены ночные смены, обязуем проверить запасы ворвани, керосиновых ламп и свечей во избежание неприятностей. И настоятельно рекомендуем начинать утро вместе с «Вестником Дануолла». Для обитателей стоков на последней странице будет размещено несколько полезных объявлений. Сообщение подготовлено приказом его Императорского Величества, первого своего имени Корво Аттано. Однотипные сводки бесполезных фактов были не тем, чего изначально добивался Корво, но если выводить в эфир все свежие новости, навряд ли стоит ждать поддержки газетчиков. Конкуренция должна быть в рамках видимости, информированность — просто в меру. На стенах обшарпанного помещения, ведущего к речным воротам, поблескивала ворвань. Из-под нее сочилась неоттираемая ржавчина. Ровно, неприветливо гудели двигатели, ворчливо перешептывались механики, крутившие разноразмерные вентили. Завидев Корво, механики торопливо выпрямились, поджали губы и выжидательно уставились на него. Все трое до удивления похожие друг на друга: коренастые, подслеповатые, с помятыми лицами, любители бесцельного брюзжания. Такие способны лишь шепотом обругивать все то, что выше их узколобости и лени. Ни Корво, ни кто-либо другой им ни на йоту не нравится — и это чувствовалось так сильно и отчаянно, что Корво, согнав накатившую злость в прикушенную губу, велел отдраить помещение в ночную смену. После чего упругим и напряженным шагом добрался до лодки. То ли от нее, то ли от мутной воды тянуло гнилью и чем-то знакомо-неприятным. Но очень скоро скрип шлюзовых механизмов — в которых Корво не спешил разбираться — сменился ревом ветра. Корво поежился и, подышав на ладони, торопливо растер их. Моторную лодку с обычной роднил громоздкий штурвал, с которым трудно сладить без практики. Но пара секретов старины Самуэля — теплые руки и китовий жир — всегда облегчат плаванье. Лодка, ведомая штурвалом, послушно лавировала, и Корво расслабился. Искать Чужого он совершенно не торопился.***
Конгломерат заполонивших Дануолл банд всегда был нестабильным. Менялись лица, имена, орудия, пароли, но рыбный привкус никуда не исчезал и бил по всем фронтам: забивал нос, хрустел меж зубов, пачкал вещи и вязко стекал с металлов. — К чему только не привыкают люди ради существования, — деланно равнодушно произнес Чужой, обтирая подошву ботинка о бортовой камень. Он вляпался в размокшее хлебное месиво, от которого шарахались даже уличные животные. — Везде схожая картина, Корво, разнятся только декорации. — При грамотной разведке любое окружение может изменить ситуацию. Все зависит от точки зрения. Корво прошел дальше, по узкой мощеной улице, срывающейся к высоким пузатым цистернам. С прямой, точно колун, спиной и заведенными за спину руками Корво почти не нуждался в оружии. Он сдавленно — из-за безукоризненно отглаженного дублета — дышал и безжалостно, словно отыгрываясь за неудобства, вдавливал подошвы в грязь. Кроме того, он невыразимо устал. — Вопрос лишь в том, имеешь ли ты ее. — Голос Чужого пробился сквозь влажное чавканье и вынудил обернуться. Отчего-то на нем одежда смотрелась лучше: прилипшая к нему точно вторая кожа, из черной, с золотой искрой, ткани резко добавляла благородства бледной коже и осторожной походке. Чужой приблизился к Корво, также завел руки за спину и кивнул на цистерны. — Пусть в эти резервуары откачивают ворвань, они ей все же не владеют, верно? — Не ворвань, — помрачнел Корво, задетый убийственно простым примером, — требуху. Это же Мясницкий квартал. Внутри железных цилиндров уже наверняка расползались опарыши. Мясистые и нажористые — гораздо лучше того, что готовилось на продажу. Как ни странно, китовые внутренности были ходовым товаров среди бедных: наваристые баланды, ошметки жира в кляре и прочие сомнительные кулинарные изыски. Просто, сытно, омерзительно — но на всех хорошего мяса не напастись. Крюк через Мясницкий квартал Корво проложил неслучайно: хотел проверить, сумел ли Чужой сохранить связь с китами. И если да — наверняка мог подцепить и силы Бездны. Заминку Корво Чужой словно и не заметил, спокойно прошел дальше, к единственной рабочей китобойне Дануолла. Бывший владелец Бандри Ротвильд оставил имя, тиски, пилы и дурную репутацию, но знает ли о последней Чужой? Как глубоко он сумел пробраться в будни Империи? И видит ли он в смерти китов все то же, что и мерещилось в юности самому Корво? Китобойня любезно швырнула ответы: Чужого всего перекосило, едва он увидел, как худенькая, упакованная в защитный костюм, фигурка орудует ножом, пуская кровь сдыхающему ремнезубу. Размеры тушки выдавали возраст: детеныш, можно сказать, новорожденный, с белыми сгустками материнского молока на кожице. Свернутый кольцом хвост застрял в иссохшей пуповине. Но хуже всего смотрелись глаза: несчастные, не успевшие увидеть мир, навеки замершие в складках нежного жирка. — Он... — нервно шепнул Чужой, издав тихий, даже болезненный стон. Казалось, боль так и не родившегося до конца китенка перекинулась на него. Переминавшийся рядом Корво почти физически улавливал горечь от неспетой ремнезубом песни. И проглотил бесполезный ответ. Стало еще хуже, когда тесак с равнодушным скрежетом проехал по кафельному полу; сквозь мелкую, с не отвердевшими костями тушку, лезвие проскальзывало слишком легко. Словно мясник разделывал не кита, а корюшку. В стороны брызгали кровь, лимфа и молочные сгустки. Отшвыривались кости, срезались плавники. Последними мясник выковырял глаза и отшвырнул не глядя. Неподготовленный Чужой не выдержал и, шумно сглотнув, рванул наружу. Он ткнулся в запертую дверь — на карточку и щеколду-фикцию, — странно всхлипнул и ринулся налево, к приоткрытому окну. Для худощавого Чужого это не препятствие, достаточно дернуть раму вверх, но Корво предпочел воспользоваться карточкой. Еще один день — еще один серебряк. Старая присказка, казалось, навеки вросла в пропускную систему. Слегка помятая карточка в руках Корво навевала, впрочем, немало воспоминаний, которые он без сомнений отшвырнул, выискивая взглядом следы Чужого. Тот явно умел петлять по влажной местности. Корво нашел его минут через пятнадцать, совсем рядом с китобойней. Одноэтажный кирпичный склад — для спецовок и противогазов мясников — своевременно подставил стены взбудораженному телу. Чужой старался дышать ровно, спокойно, но руки его, оправляющие узорный ворот, подрагивали. По лицу, приятному и бледному, словно прошелся голодомор и явственно проступили капельки пота на лбу и висках. Его феноменальная связь с китами не сгинула вслед за энергией Бездны. Хотя, возможно, он просто не был готов к реальной правде: китовий промысел давно прижился в Островной Империи, и если прожить в ней хотя бы до третьего праздника Фуги — смиришься, что некоторых самок разделывают без жалости к потомству. Ради жира и мяса. — Китенок бы все равно не выжил без матери, — наконец сказал Корво. — Взрослых особей на бойню забирают первыми. Чужой не ответил, прикрыл глаза и потер виски. Губы Корво довольно дрогнули: ловко подставленная экскурсия выдавила крохи информации. Чужой, крепко связанный с Бездной, не стал бы так остро реагировать, но этот — перепугался, подтвердил особое, трепетное отношение к китам и... сподобился на сострадание? При должном давлении Чужой спасует и поддастся желаниям Корво, но, разумеется, не стоит расслабляться. Всегда есть глупый шанс, что сцена в китобойне — не более чем искусно поставленная интерлюдия. Или же Корво напрасно изводится, подозревая... чудо? Корво молча обругал себя и протянул Чужому платок, настойчиво всунутый утром камердинером. Вовремя. Сизое небо громыхнуло, ослепило молнией, поднявшийся ветер хлестнул по лицам, а следом за ним и косой дождь. И наблюдая, как беспокойно елозит платком по лицу Чужой, Корво поджал губы — со скрытым довольством. Ему было приятно увидеть слабость «Эйхорна Шоу». Рано или поздно враги Корво Черного оступались, чтобы дать повод ударить себя больнее. Чужой, правда, старался вести себя «уместно этикету», но Корво должен был проверить его. Устроить шоковую терапию. Выбить энергию Бездны наружу — и выбрать ее до последней капли, ибо без метки уже становилось невыносимо. — Спасибо... Корво, — хрипло выдавил Чужой и, судорожно дернув плечами, кашлянул в платок. Он уже не использовал стену как подпорку, но на ее фоне — проржавевший красный — отчетливо выделялись пятна, вспыхнувшие на бледном лице. — Местные киты не похожи на тех, — Корво неопределенно мотнул головой, — из Бездны. Они словно разучились петь. Корво несдержанно хмыкнул. Он признавал право китов на песни — приплющенный водой или эфиром Бездны рев звучал каждый раз по-новому, проникая в грудную клетку. Раньше, наверно, песни сливались с ритмом сердца. Корво напрягся, рискнул пробудить в памяти силы Бездны, представил, как загораются резные кости на алтаре, а им вторит без устали китовый хор, и красит эфир бездны кровавыми плавниками... Но, кроме набухших вен на шее, ничего не изменилось. Воспоминания, искаженные сомнениями, не работают. Чужой, похолодевший лицом, — совсем как раньше, — вернул платок и обернулся к китобойне. Хаос запертых за воротами звуков его не растревожил. Безликое месиво грохота, визга, хрипа и ругани редко берет за душу. Гораздо сильнее давит кровь. На ней замешан целый мир. Чувства, власти, ритуалы — всего не перечислить, но чем-то можно отравиться. И если себя Корво давно уже ранил Бездной, Чужому он заготовил ритуал на крови, но... Внутри черепа что-то оглушительно взорвалось, накативший запах тухлой рыбы нырнул в пищевод и низ живота перекрутило. Шея Чужого была так близко, и Корво до одури, до потери человечности, захотел ее свернуть. Неотвратимые тиски ладоней пробудят кровь: она затопит его глаза, закапает с носа и забурлит в приоткрытых устах — пока наконец не вернет желанное. Карминный взрыв, почти как на китобойне, приятно кружил голову, но все же Корво оказался сильнее. Или невыжатая из метки сила Бездны. Как бы то ни было, он тряхнул головой и велел Чужому убираться: вежливыми словами, но с грубой интонацией. Обоих только что перелихорадило, и как сбивало с колеи рутины это дурное, близкое к помрачению, еретическое состояние, которое Аббатством бы карало публичными повешеньями. Корво давно разобрался, как смотрители трактовали Запреты, и даже беседовал с теми, кому посчастливилось пережить пытки. Заблуждения толкали людей на всякое: кто-то делал деньги на продаже фальшивых оберегов, другие разделывали китов на крохотных чумных бойнях. Были и те, кто примыкал к культу Чужого — по своей воле или по принужденью, — в надежде на нечто лучшее, чем работа с киркой и тяганье мережи. Смотрители гребли всех, сквозь узкие щели в масках им было все равно. Подозреваемых добивали шарманками: закрученная на семнадцати нотах мелодия выдавливала хладнокровие и распаляла чувства. Людей трясло, выворачивало наизнанку, било об пол и даже бросало на стены, пока они, рыдая и проклиная смотрителей, не выдавали самих себя. И, глядя на успокоившегося Чужого, Корво впервые задумался о воздействиях на разум. Людей, не связанных с Бездной, легко нейтрализовать пытками или шарманками; для ведьм всегда нужна святая музыка; но Корво и другие, отмеченные Бездной... В какой-то степени они не поддавались шарманкам. Да, их оглушало, выбивало из равновесия, но не ломало — никогда. Возможно, и живой Чужой способен противостоять этой музыке, возможно, это стоит проверить, возможно, возможно, возможно... Мысли не принесут пользы без воплощенья, а Чужой ему еще нужен. Корво заставил себя сосредоточиться на прямой спине Чужого, послушно вышагивающего впереди. Краем глаза он отмечал, как расширяется улица, а грязь под ногами сменяется цветной, мокрой от недавней чистки, брусчаткой. От прохожих почти не воняло, по улицам растекались обеденные запахи: супы из дешевых консервов, подогретая кипятком гарь, серо-коричневое рагу из мальков и пресные, выпеченные на горячем песке, лепешки. Простая сытная пища — не чета кулинарным изыскам Башни. В животе у Корво требовательно заурчало. От горла поднялась кислая слюна, сглотнув которую, он понял, что проголодался и двинется только до замызганной терраски, явно пристроенной к зданию по пьяни. Он почти потерял Чужого из виду, пришлось его окликнуть — нелепый псевдоним звучал ужасно — и позвать за стол. На них почти сразу обратили внимание местные, смерив угрюмыми, неодобрительными взглядами. Совсем ненадолго смолкло чавканье, только один рабочий, шахтер по виду, не отрывался от своей похлебки, шумно втягивая обжигающую лапшу. Неказистая терраса выглядела терпимо. Покосившаяся крыша, опорные столбы с налипшими обрывками листовок и колченогая мебель с расползшимися по ней мухами. Почти все столики были заняты, часть работяг устроилась на перилах, с аппетитом поглощая кебабы. Ели все торопливо, жадно, капая подливой и бульоном. Чужой брезгливо поморщился, но промолчал, и Корво это как никогда устраивало. Он начал рассказывать о делах Империи, размеренно и монотонно, но мыслями был крайне далеко. Сцепив руки в замок, он всматривался в неровную поверхность столика и, глядя на засохшие пятна, думал о крови. Снова. Китовья кровь определенно действовала на Чужого. А «Эйхорн Шоу» может пожертвовать свою для алтаря, томящегося без дела. Осталось понять, куда и как приложить эту теорию.