Субституция

— Пакет нужен? Продавщица смотрела на Петрова с ленивым презрением. Видимо, успевший за десять минут до окончания продажи алкоголя актёр её не вдохновлял. В принципе, Александра это мало волновало. Если быть честным, то вообще никак. Он просто кивнул и получил в руки тонкий пакет-«маечку», который тут же был заполнен четырьмя бутылками, которые радовали своим мелодичным звоном, перекатываясь по пакету. Дальше просто. Улыбнуться неприветливой продавщице, провести карточкой, забрать свой пакетик радости и выйти в вечернюю Москву. Прогулки не выйдет. Вон, горят окна их с Олежей маленькой, «конспиративной» квартиры, он даже не выключал люстру на кухне, когда выходил за выпивкой. Так создавалось ноющее, но сладостное ощущение, что пить он будет не один, что на кухне, закинув ноги на другой стул, со своей тетрадкой, сценарием или просто книгой сидит Меньшиков, что вот-вот Сашка дойдёт до двери, ему откроют, впустят, обнимут. Но нет, чертовски нет. Сейчас Олег его ждёт не здесь. Да и ждёт ли? Как там, на этих блядских небесах живётся людям? Может, забыл уже своего земного Сашку. И как только забыл, так сразу нашли ему замену, чёртову жестянку, которая точно не заполнит пустоту в его сердце, только порвёт его на клочки, затопчет, вывернет на изнанку и оставит валяться, испорченного и уже ни на что не годного. — Олег, я дома. Почти радостно, но совершенно не натурально провозгласил Петров — он на сцене был более живым, чем сейчас — когда ровным строем выставлял бутылки на стол и пытался убедить самого себя, что жизнь продолжается. Но, увы и ах, двигаться дальше, по инерции Александр не мог. Стена по имени Олег Евгеньевич, которую он воздвиг сам, аккуратно укладывая кирпичики своего застоя. Он был рекой, стал мутным омутом. И его всё устраивало. В том числе и выпивка, и домашняя одежда, которая раньше принадлежала его любовнику и была ему чуть велика. Белая, уже немного отдающая жёлтым рубашка, вечно мятые чёрные штаны, которые сползают с тонкой талии, цепляясь за острые тазовые кости, так и оставаясь висеть там, обнажая тёмное, любимое Меньшиковым бельё. Ебаный контраст: молочно-белая кожа, тёмная ткань нижнего белья. Всё это рассказывал ему любимый каких-то месяца четыре назад. Сейчас он сидит в одиночестве на полу кухни, прислонившись головой к ножке стула. Петров уже давно замёрз от сквозняка, но не закрывает окно. Эти маленькие человеческие страсти делают его живым. Сквозняк, который заставляет ёжиться, капелька пота на спине, обжигающий горло глоток, будто бы он пьёт чистый огонь. Саша смотрит то на узкую плиту, то на более широкое окно. В его положении с пола видно только коричневое небо, редкие огоньки самолётов. Небо раньше ему нравилось, они с Олегом смотрели на редкие московские звёзды, на снегопады, любовались даже дождями. Но сейчас небо было грязным, как и сам Петров. Он никогда до тех осенних событий не пил так. До бессознательности, до дикого похмелья, до забытья. Теперь же это норма. Бухать каждые выходные, иногда шататься в таком состоянии по гуляющей Москве, орать в окно пьяные маты, пытаться захлебнуться в душе, зарываться лицом в одежду, нестираную, хранящую запах. Набор ритуалов оставался одним и тем же, менялись слагаемые. Сегодня вот просто бухает, хлещет в одно горло то водку, то что-то полегче, ему уже плохо, Александр воспринимает только небо, которое заняло весь его мир, коричневое небо заполнило его сердце, плещется себе там, за края выплёскивается, скапливается мутными лужами, не испаряется. — Олеженька, Лежа, ОлегЕвгенич, да хоть Яков, сука! Петров запускает полупустую бутылку в плиту, что маячит перед глазами. Даже не трескается, тварь стеклянная. Просто методично выливается всё содержимое. Тут стеклянная, а на работе пластиковая тварь, которая возомнила себя главной. Думает, что может стать новым художественным директором. Да как вообще программа может стать главой театра? Что он вообще обо всём этом творческом процессе может знать? Какая фантазия и полёт мысли у микросхемы? Да его тостер и тот имел больше воли, когда сам, против желания Сашки выбирал степень прожарки или когда интернет решал отключиться. А тут вообще — минкульт дал указание, он делает. Тупая машина, которая имеет всё, чтобы стать его личным адом. Не дай бог видеть улыбающееся лицо Олега, когда ты помнишь его бледным, с закрытыми навечно глазами. Помнишь, как выглядит каждый гвоздик, забитый в крышку гроба, будто бы распиная Петрова. Последний раз этот голос говорил с ним месяц и четыре дня назад, за пять часов до смерти. Они говорили целый час — это было подвигом для Меньшикова, который сгорел буквально за тридцать дней от болезни, которую никто так до сих пор ему и не назвал. Но именно он, Сашка, а не жена, последний слышал этот чудный, насмешливый голос, который рассказывал ему, как теперь актёр должен жить. Почему не может опускать руки и бросать профессию, как надо двигаться дальше и почему. Да в принципе просто говорил — этого уже хватит. А сейчас этот голос снова взорвал его жизнь, заставил вот бухать. Заставил облизывать липкие от выпивки пальцы, теряться в широкой одежде, утопать в кафеле, за-сы-пать. — Идите все в задницу! Собственный крик заставляет застонать от головной боли. Подниматься он не хотел, но кто-то продолжал настукивать в дверь. А потому он не мог больше увиливать, этот стук бил по голове даже сильнее чем стол, о который он приложился, когда вставал. Это вызвало очередной приступ резкой, выносящей мозг головной боли. Но он поднялся. Пошатываясь, закинул в рот таблетку, выпил заранее подготовленной в холодильнике минералки. Он всё ещё был почти мёртв, но теперь был живее, чем вчера в театре, как бы это парадоксально не звучало. — Кого черти носят. Петров даже в глазок не смотрел. Об этой квартире знали только те, кто имел общее с их с Олежей тайной. А значит за дверью, в подъезде — свои. Кто же ещё. — Александр, вы вчера так быстро ушли, что я не успел дать вам новый список постановок, ролей и репетиций, а потому вполне логично, что вы не знаете об утренней репетиции. Саша захлебнулся от злости. Вся мутная вчерашняя вода в сердце вмиг выгорела, каждый рваный угол раны вылизывал огонь ненависти к этом андроиду, который и вправду был полной копией Меньшикова. От голоса и до морщинок от улыбки. И от того ещё больше бесит, сука такая! — Я вчера всё сказал, а потому съебитесь куда-нибудь. Или как с вами, жестянками, говорить? Жестами? Картинками? Латиницей-кириллицей? Петрова затрясло, скрутило живот, похмелье всё ещё давало о себе знать тошнотой. Идеальная реакция на «воскрешение». Как будто снова вернулся к роли Гоголя и впервые увидел возрождённого Гуро. Вот только радости от этой встречи никакой. — Всё же посмотрите. Андроид сунул ему в руки толстую папку и, не дожидаясь реакции, пошёл вниз, засунув руки в карманы. Олег иногда так делал. И ни разу не упал ни в один гололёд даже со своим небезопасным хождением. — К чертям. Александр бросил папку куда-то в сторону кухни, где он вчера провёл примерно половину дня, и пошёл снимать похмелье контрастным душем, заодно снимет напряжение, потому что теперь у него вместо Олега была правая рука. Неравноценный обмен.