***
И он звонит. Не проходит и пары дней, как Роман плюет на все рамки приличия, установленные специально для таких ситуаций, черт знает кем, все равно они по сути ничего не меняют, и вряд ли воздержание кому-то поможет. Говорит коротко и по делу: время и место. Сказать, что Годфри в предвкушении — не сказать ничего. Упырь расхаживает по гостиной, своими широченными шагами смеряя все углы, кусает губы до крови, тут же слизывая и глотая металлические капли, заламывает пальцы до хруста суставов. Уже сегодня он воплотит одну из своих мечт в реальность. Одна из многочисленных влажных фантазий, которые не давали спокойно спать и просыпаться, не обнаруживая себя в своей же сперме, на протяжении нескольких месяцев сегодня воплотиться в жизнь. В Романе трепещет каждый орган и каждая клетка. Он физически ощущает этот мандраж и запрещает себе моргать, чтобы на обратной стороне век не всплывали горячие фрагменты их будущей ночи. Роману стоит только коснуться члена пальцами, и он тут же кончит, но упырь одергивает себя, что с каждой минутой становится все труднее. Нужно потерпеть. Ради них. Ради Питера. Руманчек приходит с опозданием. Роман все равно ослепительно улыбается ему, но про себя отмечает, что малыш понесёт наказание за непослушание. Ещё на берегу обговариваются правила: Питер берет выходной на три дня в месяц, в остальное же время он полностью доступен и готов выполнить любую просьбу Годфри, что несомненно тешет и без того обласканное самолюбие. — Раздевайся. — командует упырь, удобно расположившись на диване прямо напротив все ещё угрюмого от всей этой затеи цыгана. Тот в свою очередь послушно кивает и избавляется сначала от кожаной жилетки, затем медленно расстегивает каждую пуговицу рубашки, практически на ментальном уровне ощущая, как Роман захлёбывается слюнями, наблюдая за плавными движениями изящных длинных пальцев, после звенит бляшкой ремня, отправляя джинсы к уже собравшейся на кресле кучке его вещей, и останавливается, задумчиво опуская взгляд на боксеры. — Да ты у нас стесняшка. — беззлобно усмехается Роман, до этого жадно наблюдавший за процессом, медленно встает и подходит к Питеру вплотную. У последнего сбивается дыхание от такой неожиданной близости, а когда Годфри опускает свою большую горячую ладонь на резинку белья, оттягивает ее и плавно захватывает член в кольцо своих пальцев, цыган и вовсе забывает, как дышать. Открывает рот в немом стоне и цепляется рукой за его наверняка дорогущую футболку. — Как же я хотел увидеть это выражение лица. — Годфри сладко шепчет, начиная медленно надрачивать предмету своих порно-снов, и увлекает того в жаркий требовательный поцелуй. Руманчек на удивление положительно отзывается на все ласки, в поцелуе перенимает инициативу на себя и глухо стонет, когда уже до одури разгоряченный хозяин толкает его в стену, тут же разворачивая и буквально вылизывая белую шею. Питер подставляется, выгибаясь под языком Годфри, как чертова мартовская кошка. Тянется к ремню его штанов, раз за разом проваливаясь в попытках расстегнуть злосчастный механизм. — Нет, малыш, папочка сегодня сам. — Роман влажно облизывает мочку его уха, разбирается с ремнём сам и им же связывает руки цыгана над его головой. Тот подчиняется, прогибается в спине, коленями встает на диван, локтями упираясь в спинку, и гортанно стонет, когда Роман вводит в него сразу два пальца. — Тише, сладкий. — больше командует, чем успокаивает, но через пару секунд боль действительно притупляется, когда упырь подносит связанные запястья к лицу и широко облизывает указательные пальцы, после заглатывая их до основания и мягко посасывая. Питер толкается навстречу, насаживается на пальцы, всем своим естетством прося большего. И Роман выполняет просьбу. Полностью отстраняется, оставляя Питера в ужасно неудобном, изнывающем состоянии. Роман видит — он течёт, как сука, и это так возбуждает, что у упыря срывает все предохранители. Насколько может быстро раздевается, делает пару шагов вперёд, потираясь стояком о бедро Руманчека, наклоняется к его уху и, чётко разделяясь слова, шепчет: — Произнеси это вслух. — Я хочу тебя, чертов Годфри. — Питер сглатывает, ощущая, как головка скользит меж его ягодиц. — Трахни меня, папочка. И у Романа в голове взрывается фейерверк. Он резко входит во всю длину, полностью заполняя хрупкое тело, и переходит сразу к среднему темпу, с каждым толчком ощущая, что возвращается к жизни, что проникает в такие пучины кайфа и сжирающего изнутри желания, какие не настигали его ни под одним видом наркотиков. Роман протяжно стонет в унисон с Питером и двигается быстрее. Роман слышит мольбы и входит жёстче. Роман прощается с контролем и грубо целует Руманчека, прокусывая его губу и жадно насыщаясь самой вкусной в его жизни, как он потом осознает, кровью. Практически молебный вымученный стон Питера толкает упыря к краю, заставляя бурно кончить, даже не отстранившись от Руманчека. Упырь остатками сознания цепляется за его животный рык и четко осознает, что тот тоже шагает в эту пропасть. Пути обратно из которой, скорее всего, уже не будет.***
Следующие несколько месяцев Роман Годфри проводит в своем личном раю. Каждый день стабильно сообщает Питеру время, к которому будет его ждать, и втрахивает во все горизонтальные, вертикальные, а иногда и подвесные поверхности. Нежно, грубо, жестко, ласково — все, как Роман захочет. Каждый день он с наслаждением вылизывает своего мальчика, любуется им, упивается, иногда борется с желанием мягко разорвать клыками фарфоровую кожу и вдоволь насытиться такой манящей горячей, почему-то всегда с привкусом хвои, кровью Руманчека. Казалось бы, с невероятно ветреной натурой золотого мальчика все это должно ему надоесть, наскучить. В конце концов Годфри всегда ломал уже не свежие игрушки, в нем умирал интерес к уже опробованному. Но с Питером все иначе. Роман не может им насытиться, с каждой встречей, с каждым мимолетным дерзким взглядом, с каждым прикосновением желание полностью обладать, поглотить, растворить в себе становится только сильнее. Роман одержим. Поэтому Годфри начинает медленно засыхать, когда вышедшая из-под контроля маменька натравливает на Белую Башню власти, чем буквально запирает его в офисе на несколько длинных, тягучих, удушающих, одиноких дней. Он постепенно умирает, обложившись документами и мыслями о Питере. — Смени охрану, Годфри, мне даже стараться не пришлось, чтобы сюда проникнуть. — весело усмехается цыган и запрыгивает на стол, смахивая все папки. — Как тут у тебя тоскливо. Роман поднимает голову и часто моргает, перепроверяет несколько раз. Вот он, прямо перед ним его идеальный мальчик собственной персоной. — Питер. — расплывается в теплой улыбке, поглаживая такие знакомые бедра. — Я же не звонил. — Ага, так долго, что я начал переживать за твое здоровье. И надо сказать, не зря — плохо выглядишь. — Роман лишь слабо кивает. Нет смысла отрицать, с ним сейчас и любой пострадавший от зомби-апокалипсиса вполне может поконкурировать. И даже выиграть. — Надо исправлять. Руманчек ловко спрыгивает на пол, оказавшись аккурат между ног Романа. — Расслабим папочку. — ухмыляется, быстро справляясь с ремнем и ширинкой, обхватывает своей блядски эстетичной ладонью член и начинает мягко посасывать головку. Годфри до невозможности слабо соображает, лишь зарывается пальцами в черные кудри и грязно стонет, когда его мальчик заглатывает до основания и ласкает языком все венки. Сегодня папочкой будет Питер, и Роман совсем не против. Роман сладко кончает пару раз перед тем, как открывает глаза и поднимает затуманенный взгляд на своего идеального уже обнаженного цыгана. Руманчек регулирует высоту спинки кресла, заставляя Годфри откинуться сильнее, и опускается к нему на колени, нежно обнимая за шею. — И немного для меня. — шепчет Питер, медленно насаживаясь и топя протяжный стон в чувственном поцелуе. Он не берет деньги. Одаривает на прощание короткой, но искренней улыбкой и уходит на три дня. У него законный перерыв. Роман скучает. Невыносимо скучает. Бьет себя по щекам, заставляя собраться, кричит на подчиненных, надеясь хоть как-то переключиться, запирает мать в подвальной клетке рядом с подопытными обезьянками. Последнее, кстати, немного помогает, даже дарит чувство удовлетворения, но лишь на пару часов. Роман знает, что это последний день, всего десять часов, и он сможет с чистой совестью, не нарушая правил договора, вызвать Питера к себе и удовлетворить все потребности до единой. Роман знает, что нужно немного потерпеть, поэтому напивается бурбоном и отрубается прямо посреди гостиной, мечтая приблизить момент встречи хотя бы во сне. Питер чувствует себя зависимым, торчком, каких встречал во время работы в грязных провинциальных барах, подсевшим идиотом, который выбрал для себя самый непредсказуемый и страшный наркотик. Питер хочет все закончить, клянется себе после каждой встречи, что та была последней, а когда не сдерживает обещание, убеждает в том, что это лишь потребность в деньгах, а Роман неплохо платит. Настолько неплохо, то у Руманчека в квартире уже скопился бюджет небольшой страны — он не знает, на что его тратить. Питер понимает, что весь план скатился по пизде в овраг, когда осознает, что волк скулит по Роману, волк воет вдали от упыря, Руманчек только молча соглашается и уже выезжает по давно заученному адресу. Утром Роман обнаружит себя крепко стиснутым в кольцо любимых рук, а Питер тихо фыркнет на влажный поцелуй и обнимет покрепче.