Под её ногами трава — изумрудный шелк. Йеннифэр ступает босыми ступнями по растительному ковру, идет не спеша, наслаждается удивительным, сладко-свежим воздухом. Вечерние сумерки окутывают худенькую фигурку, словно легкое одеяние; тени раскидистых яблонь увлекают в уютный прохладный мрак... Здесь вечность тянется тонкой смолянистой нитью, обвивает её чистое, не израненное тело, дарит покой. И Йеннифэр безмятежно улыбается.
Это их маленький бесконечный рай, и он принадлежит только им. Он прекрасен и на рассвете, и в полуденный зной, у истоков долгой ночи, перед рождением нового дня. Всего лишь клочок Острова Яблонь, затерянного, спрятанного от Вселенной за толщею времени, но целый мир для двух, связанных навеки душ.
Йеннифэр подходит к кромке синего спокойного озера, садится на берегу, скользит взглядом по гладкой поверхности. «Как же здесь тихо и красиво!» — восхищается она, и легкий ветерок подхватывает эту мысль, кружит в её голове и уносит куда-то в даль — за седой горизонт. Еще через мгновение к её обнаженным плечам прикасаются теплые мужские ладони, чародейка накрывает их тонкими пальчиками, поворачивается назад и улыбается возлюбленному. Геральт мягко, но требовательно наклоняет Йеннифэр назад, укладывает спиной на шелковистую траву. И чародейка подчиняется, потому что хочет этого — хочет снова предаться любви на постели из трав и цветов, хочет сильных объятий, неспешного, трепетного наслаждения, рожденного в слиянии двух тел.
Геральт говорит, что она красивая. Йеннифэр молчит, нежно прикасается ладошкой к его груди — к тому месту, где раньше зияли страшные раны. Теперь их нет, равно как и старых шрамов, покрывающих гибкую спину ведьмака. Прошлого тоже больше нет. Есть только бесконечное Настоящее, застывшее у кромки синего озера. И в этой бесконечности нет ничего, кроме пары влюбленных, связанных судьбою сердец.
Целуя тонкие, мягкие губы Геральта, она помнит, как когда-то из них сочилась темная кровь. И последнее дыхание жизни, больше не удерживаемое в пробитых легких — хриплое, свистящее, омерзительное правдивое для Йеннифэр, не верящей, отрицающей, что это конец. В прежней жизни она целовала эти губы десятки раз, ныне — целует в сотый, а может, в тысячный раз. И она будет делать это вечность, и никогда не почувствует, что насладилась их вкусом сполна. Время, отведенное им в раю, будь то мгновение или бесконечность, Йеннифэр истратит на попытки насытиться им.
Геральт осторожно кладет голову ей на грудь, кажется, слушает, как бьется сердце. И оно отзывается ему размеренным, тихим стуком. Йеннифэр все еще улыбается. Как же редко она улыбалась, когда была живой... Или она жива и по сей день? Почему-то этот вопрос полностью теряет важность, лишается значения, когда чародейке так хорошо прямо сейчас. Она широко разводит ноги в стороны лишь за тем, чтобы потом обернуть их вокруг Геральта. На них нет одежды, ничего не мешает Йеннифэр сей же миг ощутить прекрасное, горячее чувство наполненности. Она готова раствориться в нем без остатка и таять, таять росой на прохладной траве под жаром мужского тела. Геральт никогда не устанет её любить, а Йеннифэр никогда не разомкнет рук у него на шее, и это будет продолжаться до тех пор, пока берега Острова омываются неиссякаемой рекой Времени.
По вечернему небу плывут облака — серые, уже не окрашенные закатом, но такие же красивые. Ветер гонит их над Островом, поверхность озера покрывается легкой рябью. Со стороны луга доносится запах цветов, яблони шепчут о чем-то, а Йеннифэр смотрит на небо. Оно темнеет, затягивается тучами, и уже скоро теплые капли дождя окропляют лицо чародейки. Становится мокро и жарко, она с удовольствием растирает влагу по спине и плечам Геральта, он крепче обхватывает её бедра, стараясь удержать ладони на мокрой скользкой коже, а Йеннифэр пытается притянуть его плотнее, чтобы в момент высшего наслаждения быть к нему так близко, как сможет. Она не сдерживается, протяжно стонет, и ветер вместе с дождем разносит над лугом её негромкий вскрик — Йеннифэр не слышит себя. Геральт шепчет что-то, но стук капель о траву — бесконечно громче...
Позже Геральт спокойно ложится рядом, обнимает её, обещает, что никогда не отпустит, что они всегда будут рядом. И Йен ему верит, хочет верить, но чувствует, что начинает замерзать.
Дождь. Он не прекращается, и тело чародейки, разгоряченное любовью, медленно стынет. И теплые дождевые капли на губах больше не напоминают поцелуй, а впиваются острыми иголками. Ей хочется прикрыться, спрятаться в объятиях у Геральта, и она тянется к нему, урывает себе кроху тепла, но не может удержать. Потом вдруг замечает, что дождь превращается в метель, а на её обнаженном теле тает снег...
Затем нечто раскаленно ледяное касается её плеч, и неизвестная сила выдирает Йеннифэр из рук Геральта. Он пытается ухватить её за руку, протянутую к нему в беззвучном вопле о помощи, ибо голоса у чародейки нет — лютый холод пережимает ей глотку. Но ведьмаку не по силам удержать любимую, её слабые пальцы выскальзывают из его ладони, а в следующий миг Йеннифэр взмывает в воздух, словно безвольная тряпичная кукла.
Ужас. Она испытывает его снова, хотя надеялась, что этого не случится больше никогда. Страх имеет сотни острых, как лезвие, граней, и каждая из них вонзается под кожу, чувствуется ошалелым сердцем. Её тело поглощает тьма, зубы смыкаются вокруг запястий, на ребрах, на шее; Йеннифэр слышит чужое, размеренное дыхание у самого уха. А потом она больно ударяется коленями о землю — чудовище бросило чародейку на холодную скользкую траву, и только тогда она решается поднять голову и увидеть того, кто сделал это с ней.
Йеннифер видит над собой громадную фигуру, окутанную мраком; различает на фоне темного неба острозубую корону. От Него веет холодом и презрением, и в шуме листвы чародейка различает едва слышный смех. Глаз не видно, только черные пустые глазницы обращены к ней. Лицо или маска? Человек или демон? Догадки Йеннифэр оказываются слишком далеко от истины.
Метель кружится у его ног, смыкается кольцом вокруг пленителя и его жертвы, и зеленый Остров стремительно белеет, белеет... Первый порыв чародейки — отползти назад, укрыться от пронзающего взгляда, но сил пошевелиться попросту нет. Даже обнять себя руками не получается, потому чудовищный холод обхватил её ладони и пригвоздил к мерзлой земле. Существо в ужасающих доспехах сотрясается от смеха, Йеннифэр не видит его лицо, но воображение рисует ей холодную ухмылку, полную острых зубов. И лучше бы это было правдой, потому что истинный облик пленителя сеет в душе чародейки смятение на том месте, где должен цвести страх. Чудовище снимает маску, и Йеннифэр замирает — под забралом у него скрывается лицо, похожее на человеческое, но в стократ прекраснее и ужаснее одновременно.
Таких, как он — высоких демонов в доспехах — здесь десятки. Она замечает их черные тени, снующие под снегопадом. И буря, вдруг охватившая остров, утихает — превращается в ленивый танец одиноких снежинок. И тогда чародейка замечает Геральта, прижатого к земле; над ним тоже возвышается черная фигура. Ведьмак даже не может поднять головы — высокий сапог, обитый сталью, пережимает ему шейные позвонки.
Йеннифэр снова поднимает голову, смотрит прямо в нефритово-зеленые глаза демона и голосом, полным отвращения, спрашивает:
— Кто ты?
Даже дрожа от холода, сгорбленная под его ногами, обнаженная, униженная, Йеннифэр ощущает в себе силы и желание вцепиться в глотку пришельцу. Она отчаянно хочет сделать ему больно — за то, что он посмел осквернить этот рай. За то, что вырвал её из объятий любимого. За то, что посягнул на её счастье. Прервал её вечность, растоптал её свободу.
Он не отвечает ей. Молча заходит чародейке за спину, и перед ней полностью открывается ужасная картина — Геральт, милый Геральт хрипит, выплевывает кровь, едва дышит и видит её — могущественную чародейку, стоящую на коленях, бессильную против чудовищного холода. А она видит его и ничего не может сделать.
— Разве ты настолько глупая, чтобы не знать?
Она слышит лязг его доспехов, но звучание голоса кажется куда более режущим — хоть тембр его и сладок, словно мед. Йеннифер становится волнительно и мерзко в одночасье, и в замерзших ладонях она вдруг чувствует жар. Это магия силится пробудиться в её теле? Возможно ли это здесь и сейчас — вне времени, за пределами давно покинутой жизни? В какой-то безумный миг ей кажется, что она сможет собраться с силами и...
И ничего. Она не способна ни на что. Только осязать. Только ощущать, как холодные руки в латных перчатках нежно, почти любовно, охватывают её сзади, накрывают её обнаженные груди, сжимают мягко, жалят ледяным прикосновением...
— Так кто же я? — с придыханием спрашивает демон и настойчиво, совершенно бесстыдно, исследует её дрожащее тело.
У неё есть догадка, и Йеннифэр хочет выплюнуть её, словно оскорбление.
— Эльфийский король.
В ответ довольный вздох — ледяное дуновение у её шеи.
— Спроси мое имя.
— Катись в пекло.
Когда Йеннифэр с силой толкают лицом в снег, она лишь может испытывать кипящую ненависть к эльфу — желание его уничтожить, прожечь насквозь хорошим разрядом молнии. И ладони её уже горят, плавят снег вокруг, готовые ударить смертельным потоком энергии, да только нет сил разогнуть спину и подняться — король крепко прижимает её голову к земле. Она вонзает руки в снег, отчаянно упирается ими, но всё тщетно — пленитель намного сильнее её. И его голос звучит прямо в черепной коробке, вытесняя оттуда все мысли:
— Оглянись, мы и так здесь.
— Что вам нужно от нас? — с её губ срывается рваное облако пара, но слов не слышно, только невнятное шипение — связки онемели от холода.
Вскоре её резко разворачивают на спину, и чародейка снова вынуждена смотреть на эльфа. У неё нет возможности отбиваться ногами — мороз добрался до костей и намертво их сковал. Но остается надежда ударить магией, нужно еще немного времени, чтобы собраться с духом... Неудачная попытка может закончится для неё плохо. Нет, она не истратит напрасно свой единственный шанс на спасение — даже если сейчас безумно страшно; даже если смотреть на короля — до омерзения противно; даже если чувствовать его руки на себе — унизительнее и больнее, чем получать хлесткие удары. Она не поддастся секундной слабости, а выждет удобный момент...
Но момент всё никак не наступит. Йеннифэр сама не знает, чего ждет. Её вниманием целиком владеет широкоплечая фигура эльфа, чей темный облик завораживает и пугает. Он смотрит на неё равнодушно, чуть кривя тонкие губы в ухмылке, а чародейка невольно восхищается тому, как уродство и красота могут сочетаться вместе на одном лице. Мужчины seidhe, которых видела Йеннифэр, не носят столь длинных волос, даже не прихваченных в хвост; их кожа не такая бледная; скулы не так остры; и глаза не горят таким дивным зеленым пламенем. И даже будучи крайне напуганной и разозленной, чародейка понимает, что это существо представляет какую-то другую, хотя и близкую seidhe расу. А ведь Цири рассказывала о них... Об «иных» эльфах — не о тех, кем правит Маргаритка из Долин, а о тех, что обитают в далеком, не известном Йеннифэр, мире. Их король — мертв, а тот, что явился сюда — вовсе не король. Всадник в острозубой короне, которого можно увидеть во главе ватаги демонов, мчащихся по ночному небосклону... Вот, кто пришел за ними.
— Сейчас мне от тебя нужно только одно, — говорит он, и в глазах его можно увидеть хищный блеск, когда он наклоняется над поверженной чародейкой. Его лицо оказывается волнующе близко, дыхание неожиданно обжигает теплом её губы. — Я хочу, чтобы ты кричала. Кричала так громко, как можешь. Чтобы ведьмак слышал тебя, даже если подохнет.
— Не тронь его! — хрипло произносит она: на крик не хватает воздуха в груди.
Король смеется в ответ на это требование, без труда разводит в стороны её ноги. На ней нет ни клочка одежды, что мог бы хоть на мгновение отстрочить неминуемое.
И Йеннифэр исполняет желание эльфа. Кричит.
Кричит, потому что боль, во всем своем ужасном проявлении, разливается сначала в лоне, а потом и в чреве, дальше — по каждому нерву в её дрожащем теле, вдавленном в снег. Острые ребра эльфийского доспеха врезаются в её кожу, впиваются глубже с каждым движением короля, с каждым её вдохом, его вдохом. И момент, уже наступивший и уже утерянный, безвозвратно стирается из памяти Йеннифэр.
Демон двигается в ней быстро, совсем не щадит — бьется в неё страстно, жестоко, вырывая из груди чародейки хриплые крики. И ухмылка скоро сменяется гримасой отвращения: верхняя губа эльфа тянется вверх, обнажая ряд белых, идеально ровных зубов. Йеннифэр вынуждена смотреть на него, потому что не может ни отвести, ни закрыть заледенелых глаз.
— Назови свое имя, — задыхаясь, выплевывает она. — Назови, чтобы я могла проклясть тебя и весь твой поганый род!
Ловким движением он перехватывает её руки, заводит за голову и утапливает в снег. Йеннифэр и сама не сразу замечает, как горят её ладони, постепенно превращаясь в смертоносное оружие. Но толку мало — король предусмотрительно держит их прижатыми к земле. Эльфу нечего опасаться, он нагло берет её за подбородок и поворачивает голову чародейки в сторону, чтобы прошипеть ей на ухо, растягивая слова:
— Мое имя — Эредин Бреакк Глас. Запомни его хорошенько, ведьма. Чтобы из глупой головы не выветрилось, когда придет время расплаты.
Эльф удерживает её таким образом, чтобы Йеннифэр хорошо видела Геральта. Ей не оставляют выбора, ведьмаку — тоже. Это всё, что им остается делать: беспомощно смотреть на страдания друг друга. У Геральта нет возможности вырваться из хватки сразу двух солдат Дикой Охоты, он ничем не может помочь чародейке. В его глазах безудержная ярость, в её же — отчаянная просьба: держись...
Йеннифэр больно. Ей кажется, что её разрывают изнутри на части, и лишь богам известно, как ей до сих пор удается сохранять целостность разума и тела. Возможно, она просто привыкла к боли... Из острой боль превращается в тупую, и чародейка уже начинает верить, что сможет всё стерпеть. Но заблуждение длится не долго: она резко вздрагивает от обжигающего холода, на короткий миг вырывается из рук Эредина, чтобы увидеть то, отчего ей стало так ледяняще противно.
Страшный зверь, один из тех, что мчится в хвосте Дикого Гона, подкрался к её раскинутым ногам и теперь лижет ей ступню колючим, морозным языком.
Эта картина предстает перед её глазами всего на секунду, а потом эльф снова вжимает Йеннифэр затылком в снег. Но она продолжает чувствовать всё, что с ней делает зверь. Он лижет ей пальцы, словно домашняя собачонка, но так жадно и самозабвенно, что чародейку намертво парализует отвращение и страх. У чудовища во рту полно острых, как бритва, зубов, и любое неосторожное движение Йеннифэр может разозлить зверя, спровоцировать в нем агрессию. Что ему стоит впиться в её плоть и растерзать на клочья?
— Похоже, ты, и правда, не простая людская девка, — дыхание Эредина немного сбивается, становится неровным и поверхностным. Он близок к завершению. — Даже псы не могут перед тобой устоять. Как думаешь, стоит им дать попировать немного? Мне кажется, ты уже достаточно мокрая для этого.
— Нет! — рычит Йеннифэр. Её вот-вот стошнит.
— Нет? Не хочешь с гончими? Не страшно. В моем отряде полно солдат, истосковавшихся по женскому теплу.
— Не надо! Я не хочу! Прекрати!
Эредин уже не слушает её: подводит себя к краю несколькими особо глубокими толчками, и Йеннифэр снова кричит, затем жалобно стонет, потому что её неистово трясет на снегу. Его семя — горячее, вязкое, оно ощущается жаром внутри её израненного лона, но стынет быстро, как и первые скупые слезы на её щеках.
Боковым зрением чародейка замечает других эльфов, стоящих неподалеку. Кто-то отгоняет гончую прочь, и та мгновенно выполняет команду. Эредин, уже стоя на ногах, поправляет доспех, удовлетворенно поглядывает на Йеннифэр, лежащую на снегу — слишком слабую и опустошенную, чтобы подняться. Она даже не сводит ноги: глубокое равнодушие, после всего, что она только что пережила, делает её бесчувственной ко всему. Подниматься с земли — бессмысленно, бежать — тоже.
Но кое-что она может сделать. Йеннифэр пробует зачерпнуть Силу из источников, что паутиной устилают Остров; это дается легко. Магия здесь в избытке, её потоки сами тянутся к чародейке тонкими нитями. Только всё нужно сделать осторожно: взять столько, сколько надо; отдать так много, чтобы наверняка убить хотя бы Эредина. Выживет ли она при этом? Маловероятно, но это все равно не имеет значения — чародейку тут же прикончат эльфы. Зато она окажет миру неоценимую услугу. Ведь каждый знает: чтобы убить чудовище, нужно рубить голову, а не конечности.
Безо всякого страха, Йеннифэр медленно поднимается на ноги. Догадывается ли Эредин, что она собирается сделать? Должно быть, чародейка выглядит безумной — полностью отрешенной, будто способность мыслить уже покинула её. Эльфийский король удивленно поднимает бровь, и в малахитовых очах зажигаются азартные искорки. Внимание всех солдат приковано к поверженной чародейке, но ей нет дела до них. Тяжелые, мокрые от снега, пряди волос падают ей на лицо, оставляя в тайне те чувства, что тлеют на нем. Король с интересом наблюдает за ней.
Кто-то из эльфов становится у неё за спиной, но Йеннифэр не оборачивается, неспешно втягивает носом воздух, зачерпывает... И лишь преисполнившись энергией до отказа, чародейка резко поднимает руки, устремляет разрушительный поток Силы прямо в Эредина. Выдох. Темнота. Йеннифэр, потеряв равновесие, чуть покачивается вперед, бессильно закрывает глаза, но только на миг. И вот она снова обращает взор к врагу и осознает, что не нанесла ему ни капли вреда. Кажется, эльфу удалось уйти с траектории удара.
Это не конец. Она попробует еще.
И новая попытка оказывается такой же напрасной, как и первая. Еще не закончив выпад, Йеннифэр понимает, что во второй раз у неё получилось даже хуже, чем в первый: совсем слабо, совсем без веры в результат. Энергия вялым, неспешным ручейком заструилась из её ладоней, но так и не достигла цели. И когда чародейка пробует в третий раз, то у неё и вовсе ничего не получается. Она больше не может зачерпнуть Силу, ибо слишком слаба для этого. Эредин негромко смеется, вальяжно отступая в сторону, чтобы возможный удар не зацепил его.
На четвертый раз Йеннифэр не удается даже и этого: её рука повисает в воздухе совершенно бессмысленно. Эредин играет с ней, подходит всё ближе: короткое расстояние такое соблазнительное для удара, и эльф дразнит чародейку, зная, что она слишком слаба для новой попытки. Но Йеннифэр не сдается, пробует снова и снова, пока не лишается сил хотя бы стоять. И тогда её ноги подкашиваются, разум затягивает невесомая тьма, чародейка падает на снег. Последнее, что видит — Эредин снова надевает свою уродливую маску, и тлеющий взгляд малахитовых глаз скрывается за черным, непроницаемым металлом.
***
Йеннифэр не сидит, не лежит, не стоит — просто существует где-то в невесомости. Так ощущает себя душа, когда погибает её тело?
И всё же, разум — её, хотя чувств никаких нет. Разве что холод... Холод, льнущий из ниоткуда, пробирается... к сердцу? Оно бьется. Значит, есть реберная клетка, есть хлипкий жмут сосудов и нервов, удерживающих для неё жизнь.
Йеннифэр перемещается относительно чего-то, или что-то движется относительно неё. Понять сложно. Но кое-что происходит вокруг. Ветер не воет, но бьет по лицу. Свет прорезает опущенные веки, но оставляет под ними черноту. И кто-то сильный удерживает чародейку, обернув руку вокруг её талии. Это необходимо, потому что иначе она сорвется в бездну, пропадет навсегда...
Друг или враг? Сейчас это не имеет значение. Пространство дрожит в мертвенной тишине, только глухие удары копыт едва доносятся до Йеннифэр. Прижатая спиной к всаднику, чародейка осязает ледяное прикосновение его лат. Она лежит у него на груди, совершенно безвольная, не способная пошевелиться, и ветер хлещет её обнаженное тело, а вокруг — всполохи других миров, зарево иного солнца, тонущего во тьме. И снова чернота, и снова ветер.
Ладонь в холодной латной перчатке покоится на её животе. Порой впивается в мягкую кожу, порой прижимает чародейку крепче к ледяному доспеху. Йеннифэр не упадет, её не поглотит пугающая пустота под лошадиными копытами. Он — её единственная опора, страх и смирение. Она — добыча. Она — его. Сломленная, глубоко израненная душа, но всё еще ценная. Не для него, конечно же.
«Они пойдут за тобой», — шепчет Эредин, и Йеннифэр горько осознавать, что он прав.
***
Миры загораются и гаснут, призрачная кавалькада мчится сквозь Ничто. Во главе — всадник, восседающий на костяном крупе лошади, в одной его руке — поводья, в другой — разменная валюта, чужая душа.
