Бездна бездну вызывает

Бивилу было страшно. Без дураков страшно – больше всего на свете ему хотелось заползти под какое-нибудь крыльцо и затихариться там до тех пор, пока все это не кончится. Он изо всех сил гнал поганый страх, но теперь получалось плохо. Все казалось каким-то размытым с момента, когда его разбудили крики на улице; они с матерью выбежали из дома, и там уже был ад. Откуда-то бежали толпы серых дварфов, кого-то протыкали мечом, что-то горело и текла чья-то кровь. Бивил вообще слабо понимал, что происходит, в голове была лишь одна мысль – выжить и защитить Данана с матерью. С этой мыслью он отбивался от дуэргаров; в какой-то момент перед Бивилом как из под земли вырос Эверетт – он был весь в копоти и крови, и его глаза безумно горели. Он вскинул сжатый кулак, блеснуло пурпурным, и серый дварф, едва не проткнувший Бивила мечом, вдруг осел на землю, а потом и вовсе упал. Эверетт переступил через дварфа. – Георг сказал, всем к мосту, – сказал он. – Где твои? Бери их и пошли. Быстро, Бивил! Потом они нашли Эми. Она лежала на земле, вывернув ноги так, как не смогла бы при жизни, и ее широко раскрытые светло-карие глаза удивлённо смотрели в небо. Из уголка ее искривленного рта текло что-то чёрное, тянулось поперёк щеки и исчезало в измазанных грязью светлых волосах. Бивил машинально протянул руку, чтобы стереть это чёрное, но Фарлонг перехватил его ладонь. – Бивил, не трогай, – коротко сказал тот, и Бивил по привычке повиновался. Он тупо смотрел на то, что осталось от Эми. – Почему? – спросил Бивил глухо. – Почему она умерла? Почему мы ее не защитили? Они с Эвереттом стояли напротив Тармаса, который сидел на коленях, молча гладя Эми по волосам; при звуке голоса Бивила тот поднял голову. – Пошли вон отсюда. Оба, – коротко приказал волшебник. – Чтоб не видел. Особенно ты. Он окинул тяжёлым взглядом Эверетта, и тот безмолвно сжал губы, но развернулся и пошёл куда-то к околице: Бивил последовал за ним. Всюду валялись искромсанные трупы серых гномов и каких-то ящероподобных тварей; тела погибших жителей выжившие успели прибрать, а с этими никто церемониться не собирался. Воняло кровью и страхом. Откуда-то тянуло дымом – видно, догорал чей-то сарай; Бивил зашелся сухим кашлем, таким мерзким, что ему казалось – еще чуть-чуть, и этот кашель заставит его выблевать лёгкие. Эверетт обернулся и сдвинул брови. – Ты чего? – Ничего… – прохрипел Бивил. – Дым. – А-а, - сказал Эверетт мрачно и вдруг засиял улыбкой; Бивил проследил за его взглядом. Около бывшего дома Питни, прямо в палисаднике, где росли красновато-коричневые цветы гелениума, лежал серый дварф; он мычал и порывался уползти, но мешала торчащая под коленом стрела, пригвоздившая того к стволу ореха. Дварф был явно не в себе – он закатывал глаза и бормотал что-то непонятное. Эверетт опустился на одно колено. – Глянь, кто тут у нас, – почти ласково сказал он и вдруг резким движением выдернул стрелу. От жуткого металлического вопля дварфа у Бивила заложило уши; он сделал шаг вперёд. Голова закружилась. – Ретт, – Бивил провёл ладонью по лбу, – ты… это, ты че… Серые глаза Фарлонга, на фоне бледного лица казавшиеся обведенными углем, на миг стали фиолетовыми; он сощурился. Бивилу захотелось убежать. Немедленно. Сейчас же. – Я ничего. Я прямо сейчас устрою маленькую сатисфакцию, – он задумчиво почесал затылок. – Правда, чтобы Эми была отомщена, придётся смыть много такого дерьма. Да я пока и не собираюсь умирать. Эверетт щелкнул пальцами, и в его левой руке сгустилось нечто темное; это нечто разрасталось, меняло форму, и спустя несколько секунд превратилось в некое подобие щупальца, которое тут же заползло дварфу в рот; тот захрипел и забулькал – и через мгновение изо рта дварфа плеснуло тёмной кровью. Он забился. А потом затих. Бивил отвернулся, и его вырвало на траву жареным поросенком, которого накануне запекали на вертеле в честь Праздника Жатвы. Он видел, как убивали других уродов, видел, как убивал их Эверетт; он сам убивал, но это щупальце его подкосило. Это было неестественно. Неправильно. Ненормально. Когда Бивил вновь разогнулся, Эверетт уже был на ногах. – Что, страшно тебе? Противно? – скривился он, затем помолчал и добавил: – Мне тоже. Самое паскудное заключалось в том, что Бивил почему-то был уверен в обратном. Он бы многое отдал за то, чтобы никогда не увидеть живого интереса в глазах Эверетта, следившего за тем, как умирает дварф. Он бы многое отдал, чтобы не увидеть этой весёлой злобы. – Да, – сказал Бивил. – Я понимаю. – Ты ни хрена не понимаешь, – холодно ответил Эверетт. – И не поймёшь. Бивил сжал кулаки. – Уж куда мне, дурню деревенскому. Чёрных книжек не читал, считай, не жил. Это ж ты Эми голову задурил, что она себя будущей Алустриэль возомнила! Героиней хотела быть! Стала. – Ну да, лучше по ребёнку в год рожать и жить в нищете всю жизнь, – проронил Эверетт. – Царская перспектива. Бивил вскипел. – По-твоему, это хорошо, что она погибла? Да? – По-моему, тебе лучше заткнуться. Это было слишком. Бивил широко размахнулся, чтобы вмазать Фарлонгу в челюсть, но ударить в полную силу не смог – кулак прошило болью, будто огненную нить сквозь пальцы продернули. Фарлонг тыльной стороной ладони стер с рассеченной губы кровь. А потом ударил сам. Бивил не мог понять, сколько времени они колотили друг друга, катаясь по мокрой скользкой траве; в себя их привёл тихий, насмешливый голос Дэйгана, появившегося неизвестно откуда. – Как всегда, занят делом, сын. Тяжело дыша, Бивил вскочил на ноги, и следом за ним поднялся Эверетт. Тот был с головы до ног в грязи, на скуле наливался синяк; Бивил понял, что выглядит не лучше, и потрогал языком зубы: двое шатались. Дэйган без выражения смотрел на них – собранный и аккуратный, несмотря ни на что, и Бивилу захотелось вытянуться по стойке «смирно». Или, как вариант, провалиться сквозь землю. Провалиться, кстати, хотелось сильнее. – Я искал тебя, Эверетт. И не могу сказать, что мне понравилось то, что я нашёл. – Дэйган, – начал тот, но под взглядом отчима замолчал. – Значит, так, – сказал Дэйган тоном, как и всегда, абсолютно лишенным эмоций. – Дело есть. Слушайте внимательно, повторять не буду... В эту ночь все полетело в Бездну. Позже Бивил вспоминал дальнейшее, как кипу рисунков – он куда-то шёл вместе с Эвереттом по Топям, сначала в пещеру, потом обратно, и на обратном пути в руках того уже была какая-то шкатулка; потом откуда-то появился Уилл Моссфелд с огромной воспаленной раной на плече, и они с Эвереттом вдвоём тащили Уилла к брату Меррингу, и Уилл почему-то все спрашивал об Эми, и когда Эверетт ответил, Уилл закрыл глаза и глухо застонал. Последний рисунок – они оба стоят у могилы Эми, которую Тармас уже успел похоронить, и Фарлонг кладет на неё ветку гелениума, оттенок лепестков которого напоминал о глазах Эми. Тонкий медовый запах гелениума – цветов, которые росли в половине палисадников Гавани – проникал в ноздри, не давая дышать; приятный запах, Бивил любил его раньше. Раньше. Эми когда-то рассказывала им, что, по преданиям, эти цветы появились из слез королевы, оплакивающей свои разрушенные владения. А может, это рассказывал Эверетт. Они оба были теми еще книгочеями. Только Эми умерла, а с Эвереттом случилось что-то нехорошее. Или, скорее всего, эта ночь сорвала с них маски и явила истину. Да, позже, уже в Крепости-на-Перекрестке, Бивил так и думал. Ретт Фарлонг, превратившийся в сэра Эверетта, Рыцаря-Капитана, занял своё законное, как тому казалось, место, хоть и, по мнению Бивила, менее подходящего на роль Девятки Невервинтера человека еще поискать. Впрочем, сам Эверетт совершенно не придавал значения этому статусу, насмехаясь над Нашером едва ли не в глаза – тот дал титул колдуну и бывшему бандиту, в нужное время оказавшемуся в нужном месте. Бивилу казалось даже, что Эверетт с удовольствием бы дал спалить эту крепость той рыжей сумасшедшей девице, с которой у него явно были весьма близкие отношения. Но это было потом. В ту ночь Бивил просто дошёл с Эвереттом до околицы и остановился, глядя, как тот прилаживает к поясу ножны с мечом, снятым с тела какого-то блейдлинга; Эверетт искоса посмотрел на Бивила и ухмыльнулся. – Что, останешься? – Матери трудно сейчас, – замялся Бивил, чувствуя себя не в своей тарелке от насмешливого взгляда друга. – Я б и хотел, но… – Да ладно! – Эверетт нарочито весело хлопнул его по плечу. – Я так, для проверки. Не трынди, я и так знал, что никуда ты не пойдёшь. Он задрал голову, вглядываясь в тёмное, звездное и чистое осеннее небо, начинающее на востоке сереть. – Мне говорили, что я родился в ночь, когда уроды напали на деревню и убили мою мать. Как-то символично, да? В такую же ночь я отсюда сваливаю, и уроды убили Эми. Ну у меня и судьба! Знаешь, Бивил, если бы я был рыцарем, мой девиз был бы – бездна вызывает бездну. – Это потому, что ты колдун? – Это потому, что у меня не жизнь, а гребаный мёд для всяких несчастий. Ладно, хватит соплей. Дэйгану привет, скажи, что я не сдохну, пусть не надеется. Хотя… – он задумался. – Нет, не передавай. Ему это не нужно. Скажи лучше теть Ретте, что я обязательно узнаю о Лорне. Все, бывай. На прощание он крепко пожал руку Бивила, развернулся, и вскоре его высокая фигура скрылась среди деревьев. Бивил побрел обратно в Гавань. Его одолевала тоска. Пахло горелым, мертвечиной и едва заметно – цветами гелениума.