Бездна бездну вызывает

Ретта Старлинг судорожным движением поправила ворот платья и крепче подхватила корзину, в которой лежали банка молока, несколько ломтей хлеба и дюжина пирожков с самыми разными начинками, собственноручно выпеченных ею накануне. Если честно, ей было страшновато – ей, Ретте Старлинг, самой горластой бабе Западной Гавани! Хотя тут попробуй не испугайся… Она с несвойственной ей робостью несколько раз вдохнула и выдохнула, расправила плечи и ступила на крыльцо дома Фарлонга. И постучала. Три раза. А потом ещё раз. Фарлонг мог и не открыть, такой уж он. И раньше был нелюдим, как его только Шайла, земля ей пухом, терпела, а уж теперь-то… Проклятая эта Эсмерель, какого демона она сюда пришла и привела с собой беду! Ретта помнила ее – светлоглазая красотка-шатенка с высокомерным взглядом, приехала в наемной карете, как какая-нибудь госпожа, а живот-то, живот уже тогда на нос лез… Дэйган и Шайла жили в Западной Гавани, почитай, уже года три к тому времени – оба эльфы, оба красивые, только Шайла как солнышко весёлая всегда была, а Дэйган больше отмалчивался. Казалось, оба души друг в друге не чают, но Ретта глубинным, женским своим чутьем понимала: что-то не ладится у них, не складывается. Пару раз Шайлу она видела зареванной, пару раз слышала, как недобро они на своём наречии переговариваются… Дэйган следопытом был прекрасным, так вот он как в леса уходил, так едва ли не на три дня там оставался, а после таких разговоров, бывало, и неделями пропадал. Ретта жалела Шайлу – в подруги не набивалась, конечно, и в душу не лезла, да и разговаривали они только так, в лавке столкнувшись или у реки на стирке, но Ретте этого было достаточно. Шайла была очень милой и всегда улыбалась, но бывают такие улыбки, за которыми ничего не спрячешь. А потом Эсмерель эта приехала, с животом, и Дэйган как будто ожил чуток, зато Шайла вконец стухла. Затем, аккурат через месяц, на деревню напали, и тогда не стало ни эльфийки-солнышка, ни надменной Эсмерели. Зато, насколько все знали, ребёнка она успела-таки родить. Мальчика. Но как же он один, Дэйган, справляться будет? Ретта была сердобольной женщиной. Она решила, что надо помочь, собрала корзину и пошла. Только все равно страшно было. Ретта привыкла заботиться об окружающих – то ухаживать за вечно недужившей госпожой Ферн, то приглядывать за маленькой Верой, родители которой часто ездили в Хайклифф; но Дэйган как будто бы отталкивал любое участие и симпатию. Но отступать теперь было глупо. К тому же Ретта не привыкла отступать. Дверь скрипнула, и на пороге возник Дэйган: все заготовленные слова разом вылетели у Ретты из головы. Она еще ни разу не видела его с той самой страшной ночи, и помнила красивым, черноволосым и отстраненно-задумчивым; тот, кто смотрел на Ретту больными воспаленными глазами, был истощенным и бледным. Дэйган держался за косяк, будто боясь упасть. Ретта заставила себя открыть рот. – Господин Фарлонг, – откашлявшись, начала она, – я тут подумала, что неплохо бы к вам зайти, может, помощь какая нужна… опять же ведь и ребёнок маленький, трудно вам… – Мне ничего не нужно, – перебил он ее. – Уходите. И даже сделал движение, чтобы закрыть дверь, но Ретта была начеку и взялась за ручку. Первый страх она переборола, а дальше… ну, дальше уже будет легче. Чего-то подобного она вполне ожидала. Эти эльфы со своей дурацкой гордостью – а уж Фарлонг всем им сто очков вперёд даст. – Послушайте, – сказала она мягко, – я просто хочу помочь… У меня самой ребёнок недавно родился, Бивил, и я знаю, как тут трудно. А ведь у меня и муж есть, и старший помогает… А вы один. Где-то за спиной Дэйгана послышался жалобный детский плач; Ретта решительно отодвинула эльфа и устремилась в сени, не забыв сунуть корзину ему в руки. Она почувствовала себя в родной стихии. Тогда ей даже не пришло в голову, что она имеет дело с кем-то старше ее самой в три раза – Ретта видела лишь угрюмого юношу-эльфа, и себя, тридцатилетнюю, искренне считала куда как опытнее в кое-каких вопросах. Впрочем, так ли она была неправа? Через полчаса ребёнок был правильно перепеленут (Ретта с удивлением отметила, что пеленки были дорогущие, муслиновые, явно небедной Эсмерелью купленные), накормлен нагретым молоком и уложен спать, а сама Ретта взялась отчищать от пыли комнату, в которой, судя по всему, тот существовал. Все это время Дэйган апатично подпирал стену, не пытаясь помочь, но и не препятствуя Ретте. Кажется, ему все было едино. Меняя пеленки, Ретта, к лёгкому страху, заметила на грудке ребёнка длинный, уже заживший след от пореза; она ошарашенно уставилась на Дэйгана, и тот коротко пояснил. Когда Эсмерель пыталась убежать из осажденного дома, кто-то насквозь проткнул ее мечом, и кончик того оцарапал ребёнка, которого она прижимала к себе. Так, во всяком случае, решил Дэйган после того, как нашёл ее тело. Выяснять что-то более подробно Ретте не захотелось. Наконец, добившись того, чтобы пол и стекла блистали чистотой, а на мебели не осталось ни пылинки, она разогнулась и внимательно посмотрела на Дэйгана. Тот молчал, и, судя по всему, в ближайшее время молчание нарушать не собирался; подумав, Ретта заговорила сама. – Знаете что? – она поджала губы. – Я не сильна в утешениях, да и вам они от меня не нужны. Но я не могу взять и оставить на произвол судьбы это дитё, уж такая я уродилась. Я буду приходить к вам и ухаживать за ним, а вы будете смотреть и учиться. Так уж вышло, что вам это выпало, не взыщите. У него имя-то хоть есть? – Не знаю, – рассеянно ответил Дэйган, – Эсме не успела… По тому, как именно было произнесено это «Эсме», Ретта сразу же все поняла. Вот просто взяла и поняла. Ах, бедняжка Шайла, бедное солнышко с золотыми волосами… Боги бывают мстительны. Боги – они все видят. – Пусть будет Эвереттом, – решила Ретта. – Это имя значит «смелый», а ему очень понадобится смелость. Вы как, согласны? По лицу Дэйгана пробежала тень, но он лишь слегка кивнул в ответ. Ретта улыбнулась. – Вот и хорошо, вот и прекрасно… – проворковала она. – Все у вас ладно выйдет. А мне приятно, что ребёнок почти что в мою честь назван. Я буду вам помогать, Дэйган, хоть сто раз меня наглой бабой назовите. Хотя бы ради ее памяти, подумала Ретта. Хотя бы ради ее памяти вынырни из всего этого, Шар тебя забери! Впервые за все время Дэйган чуть приподнял уголки губ. Веселее и живее от этого он не стал, но и на ходячий труп уже не был похож; может, и выкарабкается, почти с облегчением решила Ретта. Эсмерель ей никогда не нравилась, но, по какой-то странной прихоти судьбы, именно она, даже лежащая в могиле, могла повлиять на Фарлонга. – Я не прошу у вас помощи. Но все равно спасибо, – сухо сказал Дэйган. Ретта прищурилась. – Не для вас стараюсь. Но пожалуйста. А слово я сдержу. И сдержала. С тех пор прошло четыре года. Не то чтобы Дэйган вдруг превратился в любящего и заботливого отца – Ретта была слишком умна, чтобы надеяться на подобное – но обязанности свои выполнял чётко. Маленький Эверетт никогда не был голодным, у него имелась нужная одежда и собственная комната; но Ретта могла поклясться, что звук человеческого голоса мальчик слышит, лишь когда приходит к ним в гости. А это случалось довольно часто. Бивил был всего на пару месяцев старше, и дети быстро сдружились: частенько, возясь на кухне, Ретта видела в окно, как они играют на заднем дворе в догонялки, по очереди качаются на качелях или цепляются к четырнадцатилетнему Лорну, ее старшему сыну, чтобы тот показал им какие-нибудь мечевые приёмы. Эверетт с каждым годом все сильнее напоминал Эсмерель – те же тёмные волосы, те же светлые глаза, тот же бессознательно-надменный изгиб губ; да и характером тоже сшибал. Как-то раз, выйдя во двор развешивать выстиранное бельё, Ретта увидела Бивила и Эверетта, склонившихся над какой-то книгой; пасынок Фарлонга, насколько она знала, еще не умел читать, а Бивила никто и не собирался учить. Издали она увидела какие-то рисунки и подумала, что, наверно, старый Тармас дал детям что-то из своей громадной библиотеки – но, присмотревшись, едва не выронила корзину с бельем. На белой странице красными чернилами была нарисована пятиконечная звезда, вписанная в круг, и вдоль каждой линии тянулись какие-то письмена – Ретта плохо знала грамоту, только немного читала на общем, но эти письмена все равно показались ей отвратительными. – Где вы это взяли, негодники? – грозно нависла она над ними, подавляя желание бросить мерзкую книгу в отхожее место. Бивил втянул голову в плечи – он знал, что такое гнев матери; Эверетт же не по-детски спокойно поднял свои серые глаза. – Это моей мамы книга, – сказал он тихо, и Ретта, хватанув ртом воздух, замолчала. – Я на чердаке нашёл, хотел Бивилу показать... Эсмерель. Так вот оно что, подумала Ретта. Не зря, ой не зря та ей сразу не понравилась… Она обтерла внезапно вспотевшие руки о фартук и как можно более сурово сдвинула брови. – Эверетт Фарлонг, – сказала она торжественно, – это очень плохая книга, и я уверена, твоей маме бы очень не понравилось, что ты… – Маме бы понравилось, – перебил он, ничуть не смутившись. – Дэйган говорил, что она бы меня сама учила, если бы жива была. На это Ретта не нашлась, что ответить, но на всякий случай вечером отходила Бивила розгами по ногам, чтобы тот не вздумал набираться всякой пакости. Впервые она задумалась над тем, что, пожалуй, не надо бы Бивилу дружить с этим странным мальчиком – но было уже поздно. Да и не выгонять же ребёнка, и так сироту, из-за какой-то там книги? Почитай ведь, единственная о матери память… Ретта решила не прислушиваться к дурным предчувствиям и на следующий день точно так же приветливо приняла Эверетта, и даже сунула ему на прощание кусок вишнёвого пирога. К ее огромному облегчению, поганой книги с ним не было, и больше он ту с собой не таскал. Ребёнок, подумала она. Что уж тут…