На языке цветов

То, что, вступая в открытую борьбу за власть, нельзя иметь никаких привязанностей, Наполеону пришлось познать на собственной шкуре. Нежась рядом с Балем, не трудно было забыть, сколь коварны бывают замыслы живущих в замке. Он слишком расслабился, уповая на своё бесстрашие и игнорируя тот факт, что у других куда меньше привилегий и куда больше риск потерять все. Ничего не предвещало беды: начавшееся так замечательно лето воплощало все планы принца и даже больше. Каждое прикосновение было похоже на сон, каждое мгновение, проведенное вместе, казалось сжатой вечностью в блаженстве. Наполеон только диву давался, как Бальзак может думать о всяких важных вещах в те моменты, когда они находились рядом без возможности просто держаться за руки. Чтобы их не раскрыли, Бальзаку приходилось идти на хитрости, вынуждая Наполеона уходить от него хотя бы по ночам ради приличия. Он ежедневно напоминал принцу о договоре, Нап кивал, тренировался и посещал приёмы, а потом пулей летел на встречи с возлюбленным. Они так отлично ладили весь год, что их дружбе только умилялись, не подозревая о чем-то большем. Тут опять же стоило отдать должное Бальзаку. На людях «друзья» вели себя скромно, и если Наполеон был близок к нарушению границ того дозволенного, что входило в понятие «дружбы», то Баль начинал отстраняться и держался так же холодно, как при общении с остальными ровесниками. Понимая, что Бальзак ведёт себя так не из вредности, а из страха за них обоих, принц старался умерить пыл. Зато стоило оказаться как можно дальше от скоплений людей или подпереть дверь Бальзачьей комнаты, Наполеон вовсю давал волю своим губам и рукам. Они уже входили в тот возраст, когда жар разгоняет кровь не только в сердце, но и внизу, но оба попросту не знали, что с этим делать, и поэтому не продвигались дальше объятий и поцелуев. Для них все было впервые, и если Наполеон не обладал терпением, желая нырнуть в отношения, как в омут с головой, Бальзак все делал осторожно и постепенно, не разбрасываясь словами и действиями, полагая, что всему своё место и время. Поэтому пылкие признания Наполеона оставались без ответа, хотя самый прилежный ученик всем своим видом показывал, как они ему приятны и как дорог ему принц. Когда все планы рухнули, приближался конец июля. В один день, закончив со всеми необходимыми делами, Наполеон, как обычно, пошёл к Бальзаку, но долгое время не мог его найти. Осведомившись у дежурного, он узнал, что Бальзака зачем-то вызвал к себе директор. Сам Наполеон привык к таким визитам и раньше был частым гостем в кабинете директора. Ничем хорошим это не заканчивалось, особенно для главы школы, но Бальзак — не принц. Растущее беспокойство не давало усидеть на месте, поэтому Наполеон метался по комнате Бальзака, ожидая его возвращения. На ум приходило только одно — их раскрыли, и теперь пришло время расплачиваться за обман. Но тогда возникал вопрос: почему вызвали только Баля? Уже готовясь сорваться с места и влететь в кабинет директора, беря на себя всю ответственность, Наполеон наконец увидел, как открывается дверь и входит Бальзак. Что произошло что-то нехорошее было понятно без слов. И без того бледный Бальзак был белее полотна, хотя и пытался держать самообладание. В руках он держал письмо, и когда дверь захлопнулась, просто обмяк в объятьях принца. Наполеон удобнее перехватил хилое, но все же тяжеловатое тельце возлюбленного и доволок до кровати. Усадив Бальзака, он спросил: — Что произошло? Бальзак протянул ему письмо. — Прежде, чем ты его прочтешь, я должен рассказать тебе о себе. Наполеон взял протянутую бумагу в одну руку, а другой сжал пальцы Баля, высказывая тем самым поддержку и готовность принять любую информацию. Бальзак покачал головой, вытащил из захвата свои пальцы и продолжил: — Моя мать из благородного рода, но родила меня, не состоя в браке, от женатого мужчины из другой страны. Он сбежал от нее, как только узнал о её беременности. Мои бабушка с дедушкой не хотели иметь ничего общего с такой дочерью, но все, что она просила — это позволить её ребёнку носить их фамилию. Они согласились с условием, что ни она, ни я не будем претендовать на наследство, а так же она должна была обеспечивать себя и меня самостоятельно. И в итоге она умерла при родах, оставив меня на попечение тем, кто предпочел бы отсутствие моего существования в принципе. Теперь ты знаешь, что я — убийца, рожденный от греховной связи. И такой, как я, посмел пасть ещё глубже. Я больше не могу втягивать тебя в это. — Не говори глупости, это не тебе решать, — Наполеон все же вложил ладонь Бальзака в свою руку. — Тут нигде нет твоей вины. Да будь ты хоть чьим сыном, я хочу быть с тобой потому, что ты — это ты. — Вы не понимаете. Нам никак нельзя быть вместе. Вам придётся жениться и завести семью. К тому моменту вы меня уже забудете. Принцу была знакома манера переходить с «ты» на «вы». Таким образом Баль подчеркивал, что разговаривал не с возлюбленным, а с принцем. Наполеона это раздражало, так как для него был только один вариант, даже будь на выбор иные. — Это ты ничерта не понимаешь. Думаешь, тебе одному все известно? Я будущий король, все запрещённое можно разрешить, а разрешенное запретить. — Но вы ведь ещё не король, а значит, все ещё должны подстраиваться под обстоятельства. — И как же наш договор? Зачем мне корона, если тебя не будет рядом? На шее Баля дернулся крошечный кадык, совершая при сглатывании движение вверх и вниз. — Быть рядом как лекарь, а не как ваша пара. — Да что случилось-то? Раньше тебя это не волновало, не в такой степени уж точно. Вместо ответа Бальзак неожиданно поцеловал Наполеона. Через секунду принц почувствовал солоноватый привкус и понял, что это из-за слез Бальзака. Он отстранился, чуть не выронив письмо из руки, и только тогда вспомнил, что всё дело в нем. Наполеон развернул письмо и стал вчитываться в строчки. Как он понял, адресантом была бабка Бальзака. В письме она говорила, что некий добрый человек взял на себя смелость отыскать отца Баля и узнал, что в браке тому не удалось обзавестись потомством, а потому Бальзаку выпадает прекрасная возможность хотя бы частично отбелить память матери, став членом совершенно незнакомой ему семьи, зато признанным отцом. Для этого всего-то требовалось до совершеннолетия прожить в чужой стране под другой фамилией, и бонусом ко всему получить наследство, которое тут ему не светило. Далее шло упоминание, что выехать домой ему лучше на следующий же день после получения письма, чтобы подготовиться и не затягивать знакомство с ожидающими его новыми родителями. Возможность действительно казалась прекрасной, если бы не два "но". Во-первых, появление таинственных добрых людей говорило как раз о том, что от добра там кот наплакал. А во-вторых, Бальзак, судя по его попыткам отдалить от себя Наполеона, уже все единолично решил. — Если тебе настолько важнее наследство, я мог бы… Бальзак яростно замотал головой. — Я действительно больше не смогу оставаться тут. Семья моей матери скрывала, что я незаконнорожденный, выдавая меня за брата моей матери. Были те, кто догадывались, чей я сын на самом деле, но доказательств не было. Теперь есть. Это шантаж, и моя семья согласна с условиями. Кроме тебя и фамилии у меня ничего нет, и когда все узнают, с кем ты водился все это время, нам не позволят даже смотреть друг на друга. Внутри Наполеона с каждым словом ломались кирпичики прежних принципов. Если найти того, кто все это затеял, медленно и с удовольствием выпотрошить, как дичь перед жаркой, то все может остаться, как прежде. Придётся ещё убрать директора, который явно в курсе и готов оградить принца от «негативного» влияния. И ещё кого-нибудь, кто в этом замешан. — Ваше Высочество? Наполеон? Принц расслабил руку, наблюдая, как краснеют следы от его пальцев на ладони Бальзака. Вместо извинений он поцеловал тыльную сторону кисти возлюбленного. — И только после своего совершеннолетия ты сможешь ко мне вернуться. Это был не вопрос, а констатация факта, но Баль ответил: — Да. Времени до следующего дня оставалось не так много, и Наполеон не собирался тратить его, ратуя на судьбу. Выплеснуть свою ярость он мог и после отъезда Баля, и пока он не стал королём, Бальзак был прав — им обоим оставалось лишь подстраиваться под обстоятельства. До наступления темноты они проговорили на отвлеченные темы, прерываясь на взаимные ласки. Когда стал слышен шум караульных, Наполеон ушёл, попросив оставить этой ночью открытым окно. Бальзак отговаривать от этой опасной затеи не стал, целый час после Наповского ухода стуча зубами от страха из-за малейших окриков на улице. Помимо дворца, из которого надо незаметно улизнуть, принцу было необходимо преодолеть улицы столицы, школьную территорию и подняться на второй этаж без лестницы. Пожалуй, эти стены ещё не видели подобных подвигов. Решив уже, что принца все же схватили где-то по пути обратно, Баль с облегчением услышал за окном шорох вперемешку с подавляемыми ругательствами. Первыми показались руки, и Бальзак с готовностью помог ввалиться принцу в своё окно. В зубах Наполеон держал сорванные с чьей-то клумбы незабудки. Он взял протянутые цветы, зажег свечку и принялся бережно укладывать подарок в книгу, которую планировал забрать с собой. — Довольно символично. — Что именно? — не понял Наполеон. — Цветы, что ты только что принёс. — Аааа, я не в курсе, плохо их рассмотрел в темноте. Хозяин комнаты сощурил глаза и посмотрел на гостя. — То есть, тебе все равно, что срывать? — Почему же. Только красивые и вкусно пахнущие, прямо как ты. Нап притянул к себе Бальзака, укладываясь с ним на кровать и утыкаясь носом в волосы. Он собирался заниматься этим до самого рассвета — нюхать и обнимать Бальзака в надежде, что они к друг другу прирастут. — Это незабудки. Даря их, ты просишь помнить тебя. Но я и не собирался забывать. Бальзак выпутался из сдерживающих его рук, задул свечу и улегся обратно. В капкане Наповских рук было очень уютно и клонило в сон, хотя тратить на него уходящие часы не хотелось совсем. Говорить тоже не хотелось, зато хотелось сохранить в памяти первую совместную ночь в одной кровати. По тихому сопению Наполеон понял, что Бальзак уже на грани сна и яви. Сочтя это удобным моментом, Нап попросил: — Скажи, что любишь меня. Ответом же ему было: — Дождитесь меня, Ваше Величество.