Атланты держат небо. Мафия — все остальное.

      — Алло, уснула, что ли? — голос управляющей вытащил меня из раздумий. — Клиент пришёл.       На самом деле в моей голове нет ни единой мысли, я просто на автомате протираю деревянные обшарпанные столы в дешёвом пабе, где изо дня в день слоняются местные алкоголики, а также бывшие и действующие бандиты, считающие себя авторитетом для всех. Тоже мне, «крутые парни». Смотреть тошно на их побитые лица и огромные перстни на средних пальцах. Им бы напиваться где-нибудь в дорогих городских клубах да снимать фотомоделей на ночь, а не на окраине, в захудалом подобии бара, потягивать кружку пива, хоть и очень даже вкусного, наверное, самого вкусного в городе.       Здесь не бывает драк или скандалов по той же причине, почему здесь постоянно тихо, и на удивление мирно проводят время всё те же мнимые крутые ребята. На самом деле кажется, что только я их не уважаю, но об этом никогда не говорю — не факт, что, выйдя из бара, я дойду до дома целой после высказывания своего мнения. Живой, само собой; район хоть и с виду довольно опасный, но спокойный. Среди ночи, когда я возвращаюсь со смены, могут посвистывать вслед местные малолетки или отморозки, но даже они уважают законы района и не подойдут ближе, чем на милю. А уж к сотруднице паба тем более.       Всё дело в баре: здесь в подсобке не хранится алкоголь или прочее барахло, которое принято там держать, а общак авторитетных бандитов штата. Большой серый сейф, код от которого я, конечно же, не знаю, содержит миллионы долларов и порой даже слитки золота. Это место едва ли граничит с заводом по производству пиломатериалов, но является своеобразным центром и при этом не привлекает лишнего внимания яркими вывесками.       Признаться честно, поначалу меня пугало это место и заходящие сюда ребята. Больше всего я боялась быть не убитой, а изнасилованной кучкой бандитов, которые могли себе позволить всё, что угодно; полиция на всё посмотрит сквозь пальцы. А после закроет в сырой камере тюрьмы какого-нибудь невиновного пьянчугу. Я прекрасно знаю, что такое быть изнасилованной, причем неоднократно. Не повезло мне в детстве: попала в детский дом, куда меня не совсем осознанно отправили родители, но, стоит отметить, не сразу. Сначала они обменяли меня на ящик дешёвого, палёного виски у какого-то мужика. Мне было одиннадцать, а он оказался педофилом. Благо я много времени проводила на улице, поэтому с детства знала врага в лицо. Именно это спасло меня от липких лап извращенца. В первый же день я сбежала от него, но, хоть была и маленькой, прекрасно понимала, что родителям нет до меня никакого дела, и домой возвращаться попросту бессмысленно. Мои скитания долго не продлились: эффект виски, сделанного и разлитого в каком-то подвале, долго себя ждать не заставил. Родители умерли от тяжёлого отравления, а полицейские нашли меня спящей на автовокзале и, не церемонясь, сдали в самый настоящий ад, который показал мне, насколько люди могут быть жестоки.       — Уже иду, — прервав размышления, ответила я управляющей.       Мисс Клара Даллас — женщина добрая, даже слишком добрая для управляющей. Именно она увидела меня двенадцатилетнюю за забором приюта, в рваной куртке и грязных джинсах на три размера больше, нелепо держащихся на мужском коричневом ремне, и стала моим опекуном. У неё были деньги, но жили мы всегда скромно, всё из-за её скупости. Двухкомнатная квартира была для меня всегда настоящим дворцом, хоть тот и был обставлен минимально. Ничего лишнего, только необходимая для жизни мебель и техника, включая пару тренажёров.       Сейчас мне остаётся снова надеть этот глупый передник в стиле баварских официанток с пивного фестиваля и, напевая песню под тихую музыку, медленно идти к гостям, чтобы принять заказ. Поющая официантка — единственный мой вариант работы, пока я учусь в академии. На самом деле это не худшая работа, ведь никто меня не достаёт. Я бы даже сказала, что мне нравится тут работать, если бы не одно «но»: скалящиеся стариканы в золоте и кожаных куртках, не подходящих им по размеру. Могу представить, что у них в голове.       — Что будете пить, мистер Стерн? — обращаюсь я к нашему постоянному клиенту.       — Пожалуй, я буду «Каллахан», — произнёс он и чуть ближе придвинул к себе чёрный, мусорный пакет.       «Каллахан» — это вовсе не напиток, а кодовое слово обозначающее, что общак сегодня снова пополнится. Даже не нужно быть гением, чтобы понять, что он принёс в этом самом чёрном пакете.       Клара меня зарекомендовала как надёжного человека, и не дай бог я где-то взболтну лишнего — тогда мне точно конец. Мафиози к этому привыкли и доверяют мне, поэтому я, убрав блокнот в карман передника, увлекаю за собой мужчин в сторону подсобки. Как только я открываю дверь, должна сразу же уйти, таковы правила. Лишь раз за два года работы здесь я случайно стала свидетелем открытия сейфа и несколько месяцев не могла уснуть, ожидая, что вот-вот кто-то постучит в дверь и воткнет мне нож под рёбра.       Признаться, я всегда немного им завидовала: куча денег, интересная жизнь. Мне тоже грех жаловаться: спасибо, что живая осталась после всех приключений детства. Хотя я, даже будучи удочерённой очень любвеобильной женщиной, всегда нуждалась в улице и уличных забавах. Меня привлекала свобода, ночной воздух и переливающиеся огни города, вид на который открывался со склона горы. Клара на всё всегда закрывала глаза. Даже на то, что я, по юношеской прихоти, сделала пару татуировок в каком-то захудалом тату-салоне, кресла которого ужасно скрипели и едва ли не разваливались. Тату-мастеру было абсолютно наплевать на то, сколько мне лет, и он без лишних слов сделал то, что я просила. Даллас тогда лишь слегка меня потрясла за плечи, пытаясь вбить в пустую, детскую голову, что меня легко там могли заразить чем-нибудь. Я сдала все необходимые анализы, но в шестнадцать лет мне это показалось унизительным и тошнотворным. Врачи не выявили ни одной страшной болезни, лишь небольшое отклонение показателя гемоглобина от нормы. Спустя несколько лет тату-салон неожиданно стал популярен среди жителей и превратился в самую настоящую студию создания шедевров на теле человека. Я вновь туда обратилась, но уже для того, чтобы закрыть старые рисунки на коже чем-то более привлекательным. Клара снова лишь покачала головой, а вот окружающие, в том числе и преподаватели в академии, отнеслись к этому с недоверием: стали считать меня оторвой. Но профессора каждый раз удивляются, когда я не оправдываю их нелепых ожиданий и выполняю все задания.       — Ну ладно, Хлоя, сейчас Стэн Стерн уйдет, и будем закрываться, — села за барную стойку Даллас. — Понедельник всегда не самый прибыльный.       Не успела я настроиться на ранний уход домой, как колокольчики над входной дверью неожиданно зазвенели, и вглубь бара прошёл мужчина. Я его никогда раньше здесь не видела. Заблудился, скорее всего, ведь все в штате знают, что это за бар, и редко когда зеваки или просто любопытные прохожие здесь бывают. Он медленно подошел к барной стойке, при этом осматривая паб, и сел на высокий стул. Я набрала в лёгкие воздуха, чтобы вновь начать выполнять свои рабочие обязанности, но он махнул рукой, чем остановил меня.       — Даже не думай, — произнёс он грубым, хриплым голосом. — Голова и так болит.       — Что будете пить? — вежливо и спокойно спросила я, сдерживая пламя внутри груди, которое разожгла грубость этого неотёсанного болвана.       — Колу, — коротко ответил незнакомец.       — Виски-колу? — переспросила я, потому что в нашем пабе обычно люди стараются напиться вдрызг. Здесь не семейное кафе для душевных посиделок с детьми.       — Ты же ведь поёшь, верно? — прищурился он и, не дождавшись ответа, продолжил: — Значит, слух должен быть превосходный.       Хотелось налить колу в высокий стакан, насыпать побольше льда, а затем со словами: «Подавись, козел» — вылить её ему на голову. Уж не знаю, почему я так реагирую: то ли потому, что прежде здесь мне никто и никогда не хамил, то ли потому, что я с детства привыкла давать отпор. С виду миловидная — главная причина, почему Даллас меня удочерила. Она не смогла устоять перед моими большими серо-зелёными глазами, но внутри меня всегда жил самый настоящий уличный пацан, готовый сломать нос любому обидчику. Конечно, носы не ломались, но синяки я оставляла на телах мальчишек и заносчивых девчонок. Целый год, проведённый в стенах детского дома, заставил меня научиться быть сильной. Да, год — звучит не очень много, но там каждый день как неделя, особенно если ты слаб и немощен. Правда, мои попытки дать отпор делали только хуже, именно поэтому меня утащили мальчишки за территорию детского дома в сторону каких-то заброшенных полуразрушенных домов, и сделали то, о чем в приличном — да и вообще в любом — обществе не принято говорить. Я могла бы рассказать кому-то, пожаловаться, и меня бы выслушали, а подонков бы посадили, но они меня припугнули тем, что забьют камнями до смерти прямо на глазах у остальных ребят, если я скажу хоть кому-то. В силу детской глупости и наивности я им поверила, а когда поняла, что это не больше, чем обыкновенный шантаж, уже было поздно кому-то рассказывать, да и ни к чему уже, ведь в тот день я впервые познакомилась с Кларой. На тот момент мои раны и синяки уже сошли, потому что ребята, которые время от времени удовлетворяли своё желание на мне, защищали меня от нападок других. Всё это было странно и жестоко.       — Долго ждать-то? — съязвил мужчина и демонстративно громко цокнул языком.       Скрипнув зубами, я натянула улыбку и выполнила свою работу. Но что-то в этом незнакомце мне не дает покоя. Он подозрительно озирается по сторонам, при этом стараясь это скрыть, однако у него выходит плохо. Когда он переминается на стуле, его кожаная куртка жалобно скрипит в плечах. Она явно не того размера. Стерн не заставил себя долго ждать: громко хохоча, он и его двое верных друзей вышли из-за двери с надписью «Служебное помещение. Посторонним вход воспрещен». Грубый клиент проводил их взглядом до выхода и, небрежно кинув в меня пятидолларовую купюру так, что та упала прямо в ноги, молча покинул заведение.       — Гусь ощипанный, — пробурчала я и подняла деньги.       Стакан колы стоит доллар двадцать, а незнакомец оставил неплохие чаевые относительно суммы заказа. Но всё равно он какой-то странный.