Виртуозный скрипач и филантроп Маэстро Бауэмгартен
дает концерт с оркестром в ДК и впервые в истории исполняет «Вальс Смерти» Джона Стампа в переложении для скрипки9 мая!
Просьба приобретать билеты заранее.
Элиас не осмелился бы взять билет в первый ряд, даже если бы свободные места остались, поэтому он сел в середине зала, там, откуда он сможет получше рассмотреть Ханнеса, но тот в свою очередь абсолютно точно его не заметит. До начала концерта оставались считанные минуты, Элиас не мог найти себе места. Его бросало в жар, нога нервно подергивалась, руки то и дело меняли свое положение. Концерт начался, когда оркестр расселся, а маэстро под восторженный гвалт вышел на середину сцены, заставив всех мгновенно затихнуть. Элиас жадно хватал каждый звук, упивался каждой секундой, пока он может наслаждаться этим зрелищем. Ему не верилось, что перед ним действительно его Ханнес. Но здесь, в переполненной светлой зале, он впервые за долгие годы почувствовал себя по настоящему счастливым и обезопасенным. Он так не хотел, чтобы этот концерт кончался. Но вот наконец со сцены пронзительно зазвучало самое знаменитое детище Стампа. Поразительное мастерство и умопомрачительный талант сошлись в отшлифованных движениях мужчины. Люди внимали звукам этой музыки с замиранием сердца и восторженными взглядами. Маэстро не давал ни единой фальшивой ноты, его движения были четко выверенными, из-под смычка, зажатого между длинных пальцев, струилась пленительная мелодия, безукоризненно организованная и в то же время душераздирающе выразительная. Но он был не здесь. Никто никогда не узнает, где был Ханнес в эти минуты. Маэстро дал последнюю ноту, раскрыл глаза и направил безразличный холодный взгляд в зрительный зал, после нескольких секунд гробового молчания разорвавшийся аплодисментами. Группа из нескольких молоденьких девушек, вероятно, старшеклассниц, с восторженными криками взбежали на сцену, держа в руках букеты свежих цветов, вручили их солисту и на перебой лезли ему на шею, пока их не оттащили со сцены, заломав их тонкие ручки, и не вытолкнули из зала люди в военной форме. Ханнес одернул пиджак и, сдержанно поклонившись, поспешил скрыться отсюда, пока аккомпаниаторы только начинали складывать свои инструменты. Бросив какой-то дерзкий комплимент, вручил цветы гардеробщице, чуть не потерявшей сознание от этого жеста, — тучной молодой женщине с сальными волосами и в старомодной блузке, пуговицы которой еле сходились на ее груди, взял с крючка свою шляпу и, набросив на затылок отточенным жестом, покинул Дворец Культуры. На улице было темно и по-весеннему прохладно, воздух свеж после вчерашнего дождя, луна и звёзды спрятались за серо-бурыми облаками и улицы освещали только фонари, отражающие свой синтетический желтоватый свет в лужах. Элиас бесшумно следовал за ним уже более пяти минут на расстоянии не более десяти метров, сосредоточив взгляд и периодически сгибая и разгибая вспотевшие от волнения пальцы. Он представлял, как странно это выглядит со стороны, но не мог заставить себя сказать ему хоть что-то. — Да что Вам от меня надо в конце концов? Вы идете за мной с самого порога дворца культуры, — бросил Ханнес с небольшим предыханием и не без раздражения, резко обернувшись на Элиаса — хотите автограф? Так бы и сказали, для этого не обязательно меня преследовать. Ханнес больше не был тем человеком, которого он приютил в штабе, тем наивным испуганным мальчиком в промокшей от снега шинельке, но он все ещё был Ханнесом. Его светлые волосы были безукоризненно уложены воском, лицо, гладко выбритое (к этим годам у него уже начала появляться растительность на лице), выглядело не уставшим, а скорее таким, будто бы он экономил на собственном питании, приторно правильным, и оттого совершенно невзрачным. Да, это был Ханнес. Элиас знал этого человека слишком хорошо для того, чтобы напущенная на его прекрасное лицо надменность могла устранить восхищенную улыбку с лица финна, однако, ему было непривычно видеть своего немчишку со вздернутой головой, плотно сжатыми губами и бесстрастным изгибом бровей. Он стоял, распрямив плечи, которые как оказалось были не такими уж и узкими и скрестив руки на груди. Элиас по-доброму усмехнулся, когда осознал, что Ханнес выше его почти на пять сантиметров, и ему приходится смотреть на него снизу вверх. — Это я. Элиас. Бывший штабист произнес это тихо, по крайней мере, ему так показалось. В своей голове он слышал, как шумит его кровь и волнительно бьется сердце, это было похоже на шелест крыльев сотен бабочек. — Кто, простите? — Как… Ты что, Ханнес, не помнишь? — Нет, — Мужчина произнес это пренебрежительно спокойно, лишь слегка подбросив левую бровь, отчего бабочки Элиаса, кажется, передохли одна за другой, а их трупики растворились, исчезли, как первый снег, как неловкая, но самая искренняя фраза, которую никто бы не хотел слышать, будто бы их никогда и не было, оставив после себя только всеобъемлющую пустоту, — Такое случается. Я не лишаю Вас права напомнить, если, конечно, мы знакомы. Элиас опустил печальный взгляд маленьких бесцветных глаз и наткнулся им на пальцы Ханнеса. Такие же длинные, изящные и ухоженные, с красноватыми кончиками, какими ещё им быть, даже после всего, что было. — Я не верю тебе, Ханнес… Это невозможно. — Вы тратите мое время. Ханнес уже хотел было развернуться, и навсегда оставить этого странного мужчину в темном пустынном переулке, но что-то неведомое помешало ему это сделать. Он почувствовал, что этот акт ещё не окончен. — Я… Попал в госпиталь после войны, где мне диагностировали диссоциированную амнезию. Я не помню ничего с момента моего призыва и до того, как я оказался на больничной койке, но, как мне сказали, я был вроде как героем. Прошу прощения, должно быть Вы мой товарищ по службе?.. Хотя, Ваш немецкий, честно говоря, оставляет желать лучшего. — Да, Вы правы, подучить бы не было лишним. Я… Румын, — Элиас сглотнул комок, вставший поперек горла, — А как Вы догадались, что мы служили вместе? — Ну, как. У Вас взгляд, как у солдата. Элиас еще раз внимательно посмотрел на Ханнеса и только сейчас заметил, что его голубоватые глаза, полные строгости, сарказма и безмолвного потаенного сумасшествия, которое овладевает любым, кто посмел сунуться в это гиблое дело — войну, были лишены всякого блеска, в них застыла насмешка и безразличие. Каким он был жестоким и порочным. На него смотрел мужчина, самый сильный и самый безнадежный во всем его мире, и он чувствовал, как внутри него растекается приятное умиротворяющее тепло. — У Вас тоже.