Маэстро

Оказавшись за пределами комнаты, предназначенной для допросов, а вместе с тем и за пределами поля зрения Элиаса, Тойво вновь грубо дернул Ханнеса за руку, желая еще раз продемонстрировать ему свое превосходство, будучи не в лучшем настроении после выговора от штабиста, но когда он расслышал приглушенный стон, зачатки души пробудились в нем, заставив мужчину слегка замедлить свой шаг. Шаги Ханнеса были очень медленными и узкими, он шел почти не дыша и наклонив голову. Был страх от незнания того, куда его ведет этот викинг. Но смертельная усталость и моральное опустошение были сильнее. Ханнес подсознательно понимал, что его уже не слишком сильно волнует, что будет дальше, это не сможет оказаться хуже той боли и унижения, которые он уже перенес. Остывшая жидкая рвота стекала по его волосам и щекам к подбородку, заслоняла глаза, или капала с кончика носа, и Ханнес искалеченными пальцами отбросил грязные пряди с лица, издав приглушённый стон отвращения, который он был не в силах сдержать, когда почувствовал, как они слиплись с другими на его затылке. Тойво сопроводил это снисходительным смешком, но решил не акцентировать внимание на несчастном юноше и отвёл свой тяжёлый взгляд в сторону. Штаб не мог похвастаться ни уютом, ни своей площадью, и двое быстро дошли до ванной комнаты. — Tule pese itseäsi, kusipää. Ханнес медленно поднял голову на своего спутника, по размерам напоминающего шкаф. Ему в какой-то момент показалось, будто он настолько огромный, что голова затерялась где-то в темноте под потолком, и видны только глаза, голубые, с маленьким черным зрачком посередине, и свирепые, как у волка, а вместо речи в голове прозвучало что-то на подобии белого шума, такого громкого, что тот даже немного скривился. Тойво выжидающе заглянул в глаза немца, но Ханнес смотрел в пустоту потухшим взглядом. — Tule sisään, — Тойво толкнул рукой дверь, за ней оказалось что-то на подобии ванной комнаты, — Tämä on kylpyamme. Ханнес сосредоточил взгляд и вопросительно взглянул на Тойво, который уже не казался ему таким ужасающим, как пару секунд назад. Когда тот сдержанно ему кивнул, немец медленно прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Умывальник, зеркало, нужник, предметы личной гигиены, какое-то сооружение, напоминающее душ. Казалось бы, дать Ханнесу возможность помыться было чем-то самим собой разумеющимся, но с другой стороны — чистая вода, мыло и двадцать минут это все о чем он только мог мечтать в данной ситуации. Разумеется, о водопроводе посреди леса в Лапландии не могло быть и речи, и самодельная душевая кабина представляла из себя керамический настил с продолговатым отверстием у самой стены, откуда проникал холод и в ванной комнате становилось прохладно, с небольшой душевой лейкой под потолком, которая в свою очередь соединялась шлангом с внушительных размеров канистрой, привинченной к стене. Этот нехитрый механизм начинал работать, если потянуть за колечко, и прекращал ровно тогда, когда колечко отпускали, все предельно ясно, и Ханнесу только оставалось надеяться, что воду нагрели перед тем как залить в канистру. Форма юноши была безвозвратна испорченна и, не найдя места, куда бы ее можно было положить, он не сильно разочаровался. Ханнес медленно (он пребывал в том упадническом состоянии, когда делать что-то быстрее просто не представляется возможным) расстегнул китель и сбросил его на пол, затем избавился от остальной одежды и встал на керамический настил, который оказался еще холоднее, чем он думал. Юноша выдохнул, встал под лейку и боязливо потянул за колечко, но, вопреки его опасениям, вода оказалась нормальной температуры, что, на самом деле, не сделало процедуру промывки ни приятной, ни романтичной, напор буквально отсутствовал, а диаметр лейки был таким маленьким, что Ханнесу потребовалось более пяти секунд только на то, чтобы намочить волосы. Он закрыл глаза, как можно ровнее встал под теплый душ и подумал о том, что с ним сегодня произошло. Шесть мертвых товарищей со вскрытыми глотками, морозная ночь в лесу, сугробы, финский штаб, комната для допросов, эти здоровенные негодяи — все казалось таким далеким и неправдоподобным сейчас, кроме высокого шатена с бесцветными глазами. Ханнес испытывал к старшине симпатию еще с того момента, как тот дал ему шинель в лесу. То есть, эти чувства были смешанными. Может быть, благодарность, вполне обоснованный страх и немного интереса так будоражили его разум? Разве возможно испытывать симпатию к кому-либо в подобной ситуации? Из раздумий Ханнеса вытянула боль, боль по всему телу, начиная от щиколоток и заканчивая ключицей, от синяков, ожогов и ссадин, особенно болезнетворными в области запястий, судя по всему усилившаяся под струями воды и субстанции из мочи и блевотины. Ханнес вздрогнул, с ужасом осознав, что теперь эта дрянь растеклась по всему его телу, и ему следовало наклонить голову, чтобы помыть ее, но разве можно было вспомнить о таком, когда тебя только что довели до полу-смерти вражеские солдаты? Он отпустил колечко, представив, как вода в баке закончилась, а он так и не отмылся и стоит на убогом холодном кафеле. Ханнес не шевелился и лихорадочно думал, что ему делать, хотя такая проблема еще не возникла. Спустя минуту ему стало холодно, а тело стало липким, тогда он снова потянул за колечко и принялся сквозь боль и усталость как можно быстрее смывать с себя рвотную массу и направлять ногой к отверстию, выдавив в правую руку остатки какого-то шампуня, тюбик с которым стоял на узком подоконнике, «напор» тем временем становился все более унылым. В итоге ему удалось это сделать. Когда Ханнес почувствовал себя достаточно чистым, для того, чтобы находится в забытым Б-гом финском штабе, он с облегчением отпустил колечко. Это привело его в чувства, а успех даже немного поднял настроение. Ханнес без особого энтузиазма обтерся общим полотенцем, висящим на крючке у раковины и только сейчас взглянул на себя в зеркало. Он подумал, что было бы неплохо хотя бы причесаться и тут же усмехнулся, но, опустив взгляд, увидел на умывальнике свой гребень, который до этого лежал у него в сумке. Юноша повертел его в руках и прощупал зубчики, будто бы видел его впервые. Неужели Элиас принес его сюда для него? Конечно, нет, это было бы фактически глупо. Просто гребень был хорошим, и у штабиста не было ни одной причины его выбрасывать. Ханнес не спеша расчесал волосы и, прикрыв достоинство маленьким сырым полотенчиком из хлопка, со скрипом приоткрыл дверь и тут же вздрогнул, обнаружив, что Тойво стоит чуть ли не в самом проеме. Здоровяк всучил ему финскую форму, которая, как оказалось, была ему так велика, что китель пришлось заправить в штаны и посильнее затянуть ремнем. Чья это была форма он даже не хотел знать. На этот раз амбал с волосами цвета меда, который при детальном рассмотрении напоминал викинга еще больше, не сжимал ручищей тонкое запястье Ханнеса и даже не подталкивал его каждую секунду, но, разумеется, ни о чем больше не могло идти и речи. Молча они прошли прямо по коридору, повернули направо и, оставив позади вход в прихожую, достигли двери в кабинет старшего. Указав фрицу, что ему следует войти внутрь, Тойво скрылся за углом. Ханнес проводил его взглядом и опасливо прошел в комнату. Он ощутил, как его бросило в жар, а сердце на мгновение прекратило свою непрерывную работу, перед ним снова был этот человек — его убийца и спаситель. Элиас сидел, раздвинув ноги, за габаритным письменным столом в своем кабинете, который судя по его внушительным размерам, был переоборудован в него из казармы. Сомнительной была не только площадь, но и сама обстановка — дубовый пол покрыт листом старого грязного паркета, поверх него — ковер с убогим ворсистым краем, видимо, отрезанный от одного из тех, что находятся в прихожей, стол у окна, зашторенного многократно стиранным покрывалом, установленный так, что сидящий был повернут к окну спиной, грубо сколоченная не заправленная кровать в углу с мятым бельем, комод, на крышке которого лежало не больше пяти книг, из освещения только пыльная переносная лампадка на столе. Финн измученно и шумно выдохнул, издав звук, характеризующий как правило высшую степень усталости или апатии, закрыл глаза и почесал мошонку через карман. Оставив правую руку в штанах и еще раз вздохнув, на этот раз уже не сдерживая сетования, он подпер лоб ладонью, затем, посидев так несколько секунд, запустил пальцы в волосы, и, выбив из прически несколько прядей, устало уронил руку на столешницу. Поднял на немца потупленный сонный взгляд. — Пришел? Молодец… Молодец, раз пришел, — Элиас «вдумчиво» покачал головой и несколько раз стукнул пальцами по столешнице, — Подойди поближе, дружище, посмотрю на тебя. Да не бойся ты. Ханнес неуверенно подошел к письменному столу, попутно озираясь по сторонам, и уставился на Элиаса, когда тот сложил руки в замок и облокотился на столешницу. — Ну что, немец, у нас тут конечно не Германия, но, я надеюсь, что душ тебя устроил. Жаловаться Элиасу на напор в душе, холодный настил и общее полотенце — это самое последнее, что Ханнес сейчас мог делать, с ужасом представляя, что они имели право не предоставить ему и этого, поэтому он лишь кротко кивнул головой, не отрывая испуганного, но абсолютно изнеможенного взгляда со штабиста. — Да? Замечательно. А мои ублюдки, наверное, неплохо тебя поколотили. Как себя чувствуешь? На самом деле чувствовал Ханнес себя отвратительно, тело болело изнутри и снаружи, жгло, ныло, каждая рана давала о себе знать, пустой желудок скручивало, а почка по ощущениям вообще находилась не в том месте, но Ханнес был готов провалиться в сон в любую секунду, чтобы дать организму немного долгожданного покоя, и поэтому он терпел боль, не отвлекался на нее, чтобы не потерять последние силы. -Какого черта ты молчишь? Запомни, фриц, в моем кабинете нельзя молчать, если я задаю вопрос. Мне нужно хотя бы примерно понимать, насколько все плохо, — речь Элиаса звучала абсолютно нейтрально и даже обходительно, скорее всего под действием валерьянки, но прояснившийся взгляд выражал суровость, что придавало этой эмоции какую-то пугающую неопределенность. — Все… Все нормально. Элиас со всей силы ударил кулаком по столу, так, что лежащие на нем бумаги, книжка и даже лампадка подскочили над столешницей. Ханнес вздрогнул всем телом. — Врешь! — Да. Да, Вы правы. Мне очень плохо сейчас. Я бы хотел поспать, если у меня есть такая возможность. Элиас встал со стула, задвинув его к самому окну, подозрительно осмотрел Ханнеса сверху вниз, а затем вышел из-за стола к нему. — Мы здесь не звери. — Правда? — А ну заткнись, мальчишка! Что, поинтересовались твоим самочувствием и сразу расхрабрился? Мало тебе на сегодня геройства? Не обольщайся, — взгляд Элиаса в этот момент резко проникся какой-то нежностью, он облокотился на стоящий позади письменный стол, — Но и не пугайся сильно. Спать ты будешь, также как есть и мыться — регулярно. До поры до времени, разумеется. — Пока война не кончится? — Ханнес с надеждой заглянул в глаза штабиста. Усталость на одно мгновение пропала с его юношеского лица, сменившись наивным восхищением. — Не думаю. Ваши взяли в плен одного из наших лучших снайперов — Вилли. В 39-ом снимал красноармейцев только так. Завтра напишем твоему фюреру, предложим тебя взамен на Вилли. Согласится — отправишься на Родину есть свои колбаски и запивать светлым, откажет — значит застрелим. Без боли, ничего даже понять не успеешь. Пока письмо не придет, будешь здесь убираться. Заметил, наверное, грязновато. Мы все-таки делом тут все заняты, нам не до уборки. А вот тебе такое занятие — в самый раз. Наблюдать за тем, как охотно бравые финны меняют союзников и непринужденно об этом говорят — отдельный поджанр комедии, но юному Ханнесу было совсем не до смеха. Он простоял молча около двадцати секунд, переваривая условия, данные Элиасом, после чего покорно кивнул, уставившись в пол. А что если этот Вилли случайно окажется полезнее, чем он? Финн легонько хлопнул его по плечу и направился к выходу из кабинета. — Пошли, покажу тебе твое спальное место. Жить будешь отдельно, в казарме нет свободных мест, да и потом тебе, наверное, будет комфортнее без моих сателлитов. Элиас провел Ханнеса в противоположную часть здания через соединяющий их обеденный зал (зал, включающий в себя и обеденную зону, и кухню, и относительно симпатичную буржуйку, а также один удобный, но потрепанный диванчик, если быть точнее), надеясь не встречаться лишний раз с другими членами штаба. Тот даже не старался запоминать, где что находится, по причине смертельной усталости, которая сейчас, когда все угрозы уже миновали, и ему оставалось только упасть лицом на подушку и заснуть, как убитому, ощущалась с новой силой, и Элиас открыл перед ним дверь. Это оказалась небольшая комнатка с окном без штор, пустым письменным столиком, стулом, разобранной раскладушкой в углу, и каким-то хламом, который, однако, Ханнес был не в состоянии сейчас рассмотреть. — Вот здесь ты и будешь коротать ночи. Ханнес поднял голову на Элиаса и попытался изобразить что-то, отдаленно напоминающее улыбку. Его искусанные пересохшие губы дрожали, юноша из последних сил напрягал мышцы лица и это выглядело просто жалко. — Спасибо Вам… — Ложись давай, спи, тебе нужны силы. Бездельничать ты у нас не будешь. Элиас не стал улыбаться ему в ответ, потому что видел это совершенно неуместным в данной ситуации, он лишь кивнул Ханнесу на прощанье и ушел. Юноша проводил его взглядом, бесшумно закрыл дверь, повернув к низу ручку, и с облегчением выдохнул оставшись в полном одиночестве в своей маленькой комнатушке, освещенной тусклым лунным светом — этот день кончился. Наверное, самый изнурительный, самый унизительный и жуткий день в его жизни. Немец посмотрел в окно. Снаружи стояла глубокая финская ночь — самое черное небо и самый мертвый снег под голубоватым лунным диском. Затем, когда веки уже было тяжело держать не сомкнутыми, он, сбросив сапоги, но не раздеваясь (не только из-за того, что сил совсем не осталось, но и по причине какого-то первородного страха раздеваться на чужой территории), улегся на раскладушку, закрыл глаза и моментально провалился в глубокий сон. Завтра должно быть лучше. Элиас ударил кулаком по баку, он пошатнулся и раздался глухой стук, сопровождаемый унылым всплеском на самом дне. — Так я и знал, трехдневный наш запас за двадцать минут выльет, фриц, — Элиас махнул рукой и, убрав руки в карманы брюк, по коридору направился в прихожую — комнату с жестяной печкой и столом посередине, — Ладно уж. Сегодня ничего не буду говорить, раз такое дело с ним приключилось. Это все-таки Финляндия — вышел, снега набрал, растопил и будь здоров. Тут с этим проблем не возникает… О, Ян. Ты что ли? На печке грелся таз с водой, рядом стояла еще пара таких же, а на убитой лавке рядом, прислонившись телом к срубу, развалился Ян — рыжеватый мужчина помоложе и пополнее Элиаса, тот человек, которого никто, как правило, не замечал, но который всегда был рядом. Он никогда не требовал чего-то сверх, и отличался от Тойво и Аатоса своей благоразумностью. Поэтому Элиас очень ценил его. Вот и сейчас он в очередной раз облегчил штабисту жизнь, заготовив воду для душа, пока тот был в своем кабинете. Спустя примерно полчаса Ян и Хувяринен (тот самый помощник штабиста) приготовили душ для старшины, наполнив канистру снегом и горячей водой, и сели играть в домино в прихожей — Элиас по каким-то причинам последние несколько недель был беспокоен и обязал их не засыпать раньше него. Старшина достал из комода свое большое банное полотенце и не спеша направился в душ. Он находился в том около расслабленном состоянии, когда прекрасно осознавал все происходящее, но не мог сосредоточиться на чем-то откровенно негативном — не позволяла сонливость, вызванная действием валерьянки. По пути он почувствовал тяжесть в области паха, а под плотной тканью штанов его поджидал крепкий стояк. Ну какой мужчина не сталкивается с подобным периодически? Элиас не растерялся, а даже слегка возрадовался тому, что у него впервые за долгое время появилась весомая причина заняться онанизмом, накинул одежду и полотенце на крючок возле умывальника и ступил на ледяной керамический настил, к температуре которого он тоже привыкал не за один раз. Он обхватил член средним и большим пальцами правой руки ближе к основанию, а указательным провел по крайней плоти, возле самой головки, отчего его фаллос тут же поднялся еще выше, как будто получив зеленый свет. Элиас блаженно выдохнул, потянул левой рукой за колечко и вода, которая оказалась горячее обычного, потекла по его плечам и спине, приятно разморяя его тело и разум. Мужчина закрыл глаза, предвкушая увидеть роскошные женские груди — большие, упругие, с розовыми стоящими сосочками, заключенными в ровные окружности из пупырышек, не важно чьи, готовые заменить его жилистую руку. Но он увидел Ханнеса. Он стоял примерно в десяти метрах от него, посреди весеннего леса. На Ханнесе была надета дымчато-синеватая форма финского офицера, кропотливо сшитые по размеру китель, штаны, сапоги и кепка сидели на нем безупречно. Юноша затянул нежными руками плотный кожаный ремень с тяжёлой пряжкой, повязанный вокруг талии кителя и облизал губы влажным языком, подмигнув Элиасу. Мужчина испугался, но приятное, тянущее вниз чувство усилилось, и он решил, что не будет противиться. Это же всего лишь его воображение. Он может в любой момент подумать о чем-то другом, это ведь понарошку. Финн начал не спеша потирать свой пенис от основания к головке. Ханнес стоял на одном месте и, ни разу не моргая, всматривался издалека в член штабиста, подобно первоклассному снайперу уровня какой-нибудь Белой Смерти (впрочем это было так неважно...), в каждый его изгиб и неровность, в его розоватую аппетитную залупу. Он восхищенно улыбнулся, вскинул голову и заглянул прямо в глаза Элиаса, который не заметил, как застегнутый под горло китель голубиного цвета, подвязанный несколькими кожаными коричневыми ремнями, стал элегантным черным мундиром поверх белой рубашки и галстука, а место действия перенеслось внутрь Рейхстага, по крайней мере, как это здание представлял сам Элиас. Невесомым лаконичным движением Ханнес набросил фуражку с блеснувшим на ней черепком на макушку и уверенным, но несколько женственным шагом направился навстречу Элиасу, его высокие начищенные сапоги гулко стучали о невидимый паркет, заглушая шум воды,

все его мысли, весь мир.

Горячая вода текла по телу Элиаса, заставляя полностью отдаться эйфории. Ханнес был так прекрасен в этом образе, он выглядел таким жестоким и порочным. Он будто бы мог хоть поставить на место целую роту, хоть встретить прямо в этом зале целый батальон распутных девиц или решить судьбу какого-нибудь государства вроде Румынии. Но это было не так, он все еще тот наивный солдатик, молодой и невинный, он играет с Элиасом, дразнит его. Стоит сказать ему грубое слово, как в его глазах мелькнут страх и обида, а движения станут скованными, но разве кому-то нужно это делать? Элиас начал интенсивнее тереть член кверху и книзу, ближе к головке, чем к яйцам. Фриц остановился в нескольких шагах и кончиками длинных пальцев, которые, кажется, были сейчас еще длиннее, чем на самом деле, провел вдоль всего своего тела почти до колен, начав от плечей. Каждое его прикосновение к себе заставляло Элиаса ощущать такие щекотливые чувства, будто бы он ласкал его мошонку, а не себя. Дыхание немца было горячим, громким, прерывистым, оно раздавалось у самых ушей штабиста, отчего тот ощущал что-то на подобии мурашек на затылке и блаженно выгибал шею, подставляя лицо под воду, которую давно перестал замечать, но продолжал лить на себя, чтобы как можно дольше оставаться именно в этом состоянии, с наслаждением сводить лопатки и выгибать торс. Ханнес забросил руки за голову и медленно согнул колени, присев как можно ниже, почти касаясь ягодицами пола и плашмя провел ладонями между ног, слегка надавливая на пах через ткань. Элиас обхватил свой фаллос всей рукой и начал тереть быстрее, немного оттягивая на себя, чтобы не отвлекаться на лишние движения. Бесконечный цветущий луг, шелест травы, шум ветра и чистое безоблачное небо, самое голубое, которое только бывает на свете. Ханнес беспечно смеется, кружась вокруг себя, сбрасывает с головы фуражку, бежит вдаль и зовет за собой Элиаса. Тот не отстает от него, но не пытается поймать. И вот он отточенным движением развязывает галстук, бросает его ветру и падает в ромашки, изящно, как танцовщица из кино, расстегивая воротничок рубашки. Он лежал на зеленой траве, беспечно забросив руки за голову, волнующе сгибал правую ногу, касаясь безукоризненно чистой подошвой сапога черных, заправленных в них брюк, а потом отводил ее в сторону, открывая взору небольшой бугорок под штанами, поглаживая его кончиками пальцев и неотрывно смотря на Элиаса смеющимся взглядом. Как он был близко.

Так близко.

Вот уже! —Ааах!.. Элиас раскрыл глаза и не увидел ничего, кроме убогой гнилой стены, забрызганной его свежей спермой, поросшего черной плесенью угла и самодельного умывальника с пыльным зеркалом без рамы над ним чуть дальше. Финн отпустил колечко и с ужасом схватил стоящее возле настила ведро с холодной талой водой и, быстро сделав глубокий вдох, опрокинул его себе на голову. Ледяная вода с грохотом ударилась о пол и мгновенно привела его в чувства. Он прерывисто дышал, интенсивно потирая плечи и стараясь не издавать никаких звуков, которые могли бы услышать Ян и Хувяринен, которые абсолютно точно еще не легли. — Слыхал, прапор, не? Ян настороженно выпрямил широкую спину и покосился в сторону выхода в коридор. — Да нет вроде. Если что-то в ванной, то все в норме, это он себе контрастный душ, наверное, устроил, — сонно произнес Хувяринен, выкладывая на стол очередную фишку домино, — надеюсь, он скоро, а то мне опять придется терпеть поражение. Сауны в их штабе предусмотренно не было и, наверное, это как раз то, по чему все пятеро здесь тосковали больше всего. Однажды Ян собрался ее построить, но никто не изъявил желания ему с этим помочь, поэтому все остановилось на прозрачной идее о том, как хорошо бы всем было с сауной. Элиас перебежал по холодному полу на другой конец тесной комнатки, схватил полотенце и тщательно им обтерся. Когда штабист активно стирал сперму с поросшей плесенью стены старой мочалкой, в его голове путались десятки беспорядочных мыслей. Его взгляд был потерянным, будто он только что стал свидетелем полового акта между двумя мужчинами. С какой-то стороны именно так оно и было. Элиас жалел о том, что он наделал, и чувствовал, что эта фантазия еще не скоро его покинет, что он невозвратно вовлек себя во что-то аморальное, а первым шагом к этому была шинель, наброшенная на плечи продрогшего немецкого юноши. Закончив с этим, финн отбросил волнения в сторону и принялся за действия. Он небрежно натянул форму: только потому, что в штабе было еще двое бодрствующих мужчин, совсем не из-за прохлады. Повесил полотенце на плечи и покинул ванную. В несколько щагов достиг кухни и взял оттуда чайник кипяченной воды, вспомнив о том, что Ханнесу было бы желательно попить еще после «допроса». Задумался на долю секунды, потом направился к пленному. Элиас бесшумно приоткрыл дверь, проник в подсобку, ставшую комнатой немца. Тот неподвижно лежал в форме на своей раскладушке, свернувшись калачиком на левом боку, его посиневшие запястья безучастно валялись у подушки в неестественном положении. Брови юноши скривились в эмоции близкой к отчаянной тоске, а дрожащие искусанные губы, еще больше потрескавшиеся от обезвоживания, не были сомкнуты, он прерывисто дышал и даже произносил что-то невнятное. Шаг, еще шаг. Элиас поставил чайник с водой на пустой письменный столик у окна, наклонился над Ханнесом, и ему в нос ударил приторный сладковатый запах рвоты, от которого немец точно не отделается в ближайшее время. «Бедный, бедный мальчик… Сколько же он сегодня натерпелся». Элиас, едва касаясь, провел костлявыми пальцами по щеке Ханнеса. Определенно, тот еще не знал, что такое щетина. Финн почувствовал, как его сердце стянули невидимые нити, когда с губ Ханнеса сорвался приглушенный стон. Он испуганно обернулся, будто бы ожидал увидеть кого-то в дверном проеме, но там не было ровным счетом никого, и это открытие заставило штабиста облегченно выдохнуть. Элиас аккуратно накрыл немчуренка одеялом, про которое тот, скорее всего, забыл, когда свалился от усталости. Мужчина выпрямился и с тоской посмотрел в окно — стояла все та же непроглядная темень, видны были только пролетающие снежинки, некоторые из которых подсвечивались мертвой луной. «Да кому он там сдался взамен на нашего Вилли. Мне нужно что-то придумать. Нужно сделать так, чтобы письмо не дошло. Затерялось где-нибудь, может быть…» Мужчина покинул комнату также тихо, как и вошел, закрыв за собой дверь, и направился к своей спальне, предварительно заглянув в прихожую. Его товарищи сидели за спартанским столом и попивали кофе. Глаза у них слипались, особенно заметно у Хувяринена. — С головой на плечах, значит, прапор? Чтобы обсуждать с ней свои книжки и смотреть кино? Дурак ты прапор. Нет таких здесь. — Иди ты, Ян. Не здесь… — Хувяринен зевнул, -…Так еще где-нибудь. Не одной Йюваскюлей мир богат. Ну, а ты сам каких девушек любишь, Ян? —Ну так это. Горяченьких и таких чтобы… — Доброй ночи, — штабист кивнул Яну и Хувяринену на прощение и поспешно удалился. Иногда ему было неловко оттого, что он вынуждал их сидеть здесь до глубокой ночи, особенно перед пожилым Хувяриненом. Оказавшись в своем кабинете Элиас сразу разделся, расстелил по подушке полотенце, юркнул под старенькое одеяло, дернув его на себя и укрывшись почти с головой, и перевернулся на левый бок — лицом к стене. — Дрянная ты сука, Война. Проткнуть бы пикой твоего рыжего коня к чертовой матери, да мужика тебе подыскать нормального, что ли…