Маэстро

«Эта война положит конец войнам. И следующая — тоже.» Дэвид Ллойд Джордж 1945 год, первые дни марта. Финляндия. Солнце в этих краях заходит рано, а весна, как и любое другое время года, начинается холодным ветром и тяжелыми облаками, плотно затянувшими горизонт. Очередная ночь, наполненная колючим морозом, когда с неба валит снег — липкие холодные хлопья, и небо настолько тёмное, что даже лежащий долгими месяцами снег отливает в синий, будто бы он умер, чтобы воскреснуть на следующий день, но перед этим забрать за собой кого-нибудь. Страшная финская ночь. Воздух густой, как овсяный кисель и напряженный, как оголенный провод. Тяжёлая, подозрительно тихая, она будто никогда не закончится. С трудом пробираясь против ветра и сквозь сугробы, по темному лесу, постоянно спотыкаясь, шёл юноша в немецкой форме и с сумкой через плечо — его ноги почти что по колено утопали в тяжелом плотном снегу, а в лицо летели снежные клочья из сотен, возможно, очень красивых снежинок. Солдат ещё сильнее надвинул на лоб свою утепленную шерстью кепку, склонил голову вниз, и, придерживая рукой козырёк, двинулся дальше. Около двух часов назад, когда Ханнес, стоящий «на стреме» отошел по нужде, всем его спящим товарищам финны перерезали глотки во время сна, в памяти немецкого солдата осталось шесть лежащих бок о бок трупов со вскрытыми артериями и следы свежей крови на снегу. Ему удалось сбежать, прихватив с собой свою сумку, но у него не было оружия и какого-либо плана дальнейших действий. Ночь выдалась крайне холодной и Ханнеса уже не спасала его качественная, но, определённо, недостаточно тёплая шинель, как бы он в неё не кутался, вокруг не было видно ни зги, а разум потихоньку затуманивался от усталости, и единственным, что могло хоть как-то скрасить настолько неприятную ситуацию была… Песня, как ни странно. Примерно в то же время со своего очередного обхода возвращался в штаб старшина Элиас, для которого это скорее было как небольшая зимняя прогулочка, учитывая то, что не каждый немец даже знал о начале Лапландской Войны и о том, что какой-нибудь Пекка готов вставить им финку под кадык. Он выглядел весьма гордо с лёгкой ухмылочкой на губах, когда ловко вышагивал по сугробам, явно отчётливо зная направление. Тут ему на секунду показалось, будто он что-то услышал не так далеко от себя, поэтому финн тотчас остановился и очень внимательно прислушался, даже затаив дыхание. Да, он определённо не был салагой, не страх, а именно внимательность к мелочам и умение сосредоточится в нужный момент делали из него отличного штабиста. Мужчина сначала нахмурился, а потом вновь довольно ухмыльнулся, различив в голосе финской ночи, доносящийся не пойми откуда (деревья стояли так близко друг к другу, а воздух был настолько вязким, что эхо раздавалось со всех сторон и трудно было определить, где находится источник звука, не обладая нужной сноровкой), тихий юношеский свист на мотив песни «Wenn die Soldaten», который сам по себе был крайне не плох и мелодичен. — Знакомая песенка… Неужто фриц? В глазах Элиаса блеснуло навязчивое желание встретится с ним лицом к лицу и, обладая той самой сноровкой, он развернулся и заприметил в дюжине метров от себя силуэт немецкого солдата. Шаг, ещё шаг, и штабист решил дать о себе знать на ломаном немецком. — Sensoa, perkele! Стоять! Ханнес тут же замолчал и застыл на месте на пару секунд, но как только он смог разглядеть в темноте высокую фигуру иноземного солдата, то сразу в страхе попятился назад, но, наткнувшись на очередной сугроб, провалился в него и упал на спину, потеряв равновесие. Финн медленно подошёл вплотную к юноше, который широко распахнув глаза и приоткрыв рот, смотрел на него снизу вверх. — Ну. Давай, поднимайся. За мной иди, если жить хочешь. Что же все-таки страшнее — неизвестность или вражеская пуля в сердце? А может быть страшнее этого замерзнуть насмерть? Он не мог не согласится — за поясом не было даже вальтера, поэтому поспешно кивнул головой, с горем пополам поднялся на ноги, отряхнул свой зад и плечи, и, когда из рукавов его шинельки высыпался снег, он ощутил, насколько ему было холодно. «Бедняга, замёрз, наверное… А не дать ли ему нормальную шинель?.. А с чего бы это. Не моя это забота. Раз на Родине так одели, то пусть так и ходит. Нет уж. Так и надо ему, фашисту эдакому». Пока мужчина несколько раз изменился в лице, обдумывая то, как ему лучше обращаться со своей находкой, зубы Ханнеса начали стучать, как бы тот не пытался это предотвратить, чтобы не выглядеть настолько беспомощным и ничтожным перед потенциальным врагом. Штабист приостановился, снял с себя шинель, вздохнув, и молча накинул на Ханнеса. — С…Спасибо. Ханнес слегка улыбнулся от неожиданной доброты со стороны этого финна и всю оставшуюся дорогу шёл в приподнятом настроении, подгоняемый постоянными упреками Элиаса. С каждой минутой путь становился все более цивилизованным, и вот на горизонте уже показался штаб. Как только они вошли, Ханнес тут же впился взглядом в Элиаса. Всю дорогу он ждал, когда наконец сможет увидеть его лицо. Перед ним стоял высокий статный мужчина тридцати пяти-сорока лет, с зачесанной назад копной густых каштановых волос и модными, ухоженными усами. Красивый ровный нос и тонкие губы. Само лицо было румяным, подтянутым, излучающим жизнь. Рыхлые брови Элиаса оттеняли его впалые небольшие глаза неопределённого сероватого цвета, которые вопреки своей казалось бы обыденности, выражали каждую эмоцию, которая рождалась у него в голове. Суровые и в то же время такие добрые глаза Элиаса, воистину, не умели врать. Времена меняются, меняются войны и тактики их ведения, но одно остаётся навсегда — красивые солдаты. Элиас отряхнул китель от снега и, не успел Ханнес прийти в себя, как финн снял с него не только свою шинель, но и его собственную. Он повертел её в руках и провёл пальцами по шву, как бы оценивая качество, после чего отбросил её вместе с сумкой на ближайшую лавку и, молча расставив руки Ханнеса в стороны, принялся за, так называемый, обыск. Юноша не сопротивлялся. Затаив дыхание, он стоял и смотрел в стену пустым взглядом, пока старшина ощупывал его своими большими жилистыми ладонями сквозь влажный китель. Не обнаружив абсолютно ничего из оружия, Элиас лишь хмыкнул и отошел к табурету, покосившись на мальчика. Затем он принялся рассматривать походную сумку немца, и пока мужчина не без видимого удовольствия изучал качественно пошитую вещь, Ханнес успел ознакомится и со скудным интерьером — домашние ковры на дубовом полу, убогая жестяная печка, чтобы не замерзнуть, парочка повидавших виды лавок и сколоченные по-спартански стол с табуретками посреди комнаты, ничего особенного. Глазу было не за что зацепиться — голые стены не украшало абсолютно ничего кроме помятой фотографии с какой-то финской девушкой, возможно, чьей-нибудь сестрой или женой. Гудящий голос Элиаса вытянул юношу из раздумий. — Так, ну. Садись. Рассказывай. Кто такой? Откуда пришёл? Зачем? — Я ничего Вам говорить не намерен. Немец похлопал голубыми глазами, стараясь не отрывать взгляда от мужчины, хотя ему в самом деле было боязно. А как ещё, если ты сидишь на допросе своего врага? — Ещё один герой нашелся… Ну и куда нам их закапывать, Аатос? Ханнес взглянул на человека, к которому обратился штабист. Им оказался коренастый темненький финн, присутствие которого он упорно не замечал до этого момента, с весьма узкими черными глазами, наверное, самый что ни на есть чистокровный саам. Несмотря на свои размеры он выглядел абсолютно не доброжелательным, особенно если брать во внимание его, кажется, сломанную переносицу. Немец почти сразу отвел от него свой взгляд. Элиас впервые с момента встречи с фрицем удосужился внимательно и даже немногим пристально осмотреть Ханнеса. Это был откровенно молодой юноша, почти подросток, с прямым длинноватым носом, угловатыми скулами и ясными голубыми глазами — весьма типичная арийская внешность. Красивая, но увы, совершенно невзрачная. Сам он был по-немецки ухоженным, что лишь дополняло этот образ. Влажные от снега и пота, лежащие поверх выбритых висков чистые волосы, гладкая и светлая кожа, слегка раскрасневшаяся на морозе, но всем своим состоянием намекающая на то, что этот солдат, как свойственно многим немцам, скорее всего умывался с мылом. Торчащие из-под манжетов длинные изящные пальцы с коротко подстриженными ногтями, в сочетании с худым понурым лицом и небольшими отеками под глазами, выдавали его как щепетильного к своему внешнему виду юношу, но что интересно, абсолютно не чопорного. Эта ухоженность была будто чем-то самим собой разумеющимся, и было понятно, что мальчонка скорее бы пренебрег своевременным питанием, чем гигиеной. Или же он просто был очень рационален и экономен в этом вопросе. Элиас, забыв об этикете, так не уместном в данной ситуации, прищурил свои маленькие, но не по размеру выразительные глаза и слегка подался вперёд, облокотившись на столешницу. У немца была тонкая алебастровая шея и маленький подбородок. Он заметил, как совершенно не солдатские юношеские пальчики Ханнеса, ровно лежащие на его коленях, тут же нервно впились в ткань брюк, а в его глазах блеснул страх. Голубь мира с гранатой, Ханнес был тем, на кого можно было взглянуть и с болью осознать всю пагубность войны. Элиас снисходительно усмехнулся и, решив лишний раз не нервировать мальчишку перед настоящим допросом, вновь не спеша выпрямился. — Ну так что. Говорить будем? — Скоро сюда… Придут наши. И убьют вас. Ханнес сам не верил в то, что говорил. — Возможно. Но ведь это вы проиграли войну. Если ты сейчас нам скажешь что-нибудь, то мы любезно тебя отогреем и отпустим прочь с наших глаз долой, шкет арийский. А если ты ничего не скажешь… То значит выложишь. Это наши обязанности. Все просто как суп из пареной репы. Во взгляде финна пропало какое бы то ни было сострадание, оно резко сменилось безжалостностью, а возле зрачка промелькнул блик коварства. Теперь, когда он был рассержен, то лицо его стало совсем другим — впалые скулы, почти дьявольские брови и маленькие, бегающие, серые глазки, жутковато и навязчиво заглядывающие в душу, так и норовя вывернуть её наизнанку. Он пренебрежительно усмехнулся, отчего Ханнес, уже запланировавший что-то ему сказать, прикрыл рот и стыдливо уставился на стол, но не прошло и минуты, как не особо воинственный и сильный, но все еще гордый немецкий юноша вновь заглянул в глаза Элиаса. — Да. Мы проиграли. Но мы хотя бы не предали своих союзников как последние сволочи… К концу этой фразы он говорил уже менее громко и уверенно, чем в начале, скорее всего вспомнил, что в комнате есть еще этот Аатос, который здорово его напрягал. — А, вот как. Понятно-понятно. Мы тоже никого не предавали. Просто вы разочаровали нас. Рейх оказался жалким, беспомощным, и абсолютно не изобретательным. Вы, немцы, всегда действуете по шаблону. Поэтому мы и напали на вас. В этом плане мы даже больше уважаем Советский Союз, ясно? В глазах Элиаса вспыхнул огонь ярости. — Увезти его в комнату и бить, пока чего-нибудь не скажет — упертый слишком, подозрительно. Не угробьте только. Тойво пусть поможет! От брошенной штабистом фразы на финском в адрес Аатоса, юноше стало не по себе. Он вопросительно и испуганно уставился на Элиаса, когда этот самый финн грубо схватил его за запястье и повел в соседнюю комнату, но старшина в ответ на этот взгляд лишь промолчал, сделав вид, что он вообще не замечает Ханнеса. Аатос толкнул фрица в дверной проем и захлопнул за собой дверь. Ханнес оказался в пустой комнате, помимо него и Аатоса здесь был только ещё один амбал, по-видимому — Тойво, и торчащий откуда-то из-под пола массивный железный штырь. Ханнес растерянно взглянул на Тойво, тот сразу же подошёл к нему с каким-то куском каната, и не успел юноша ничего сообразить, как оказался лежащим на полу — Тойво подкосил его худые ноги своей огромной ступней в не менее огромном ботинке. Ханнесом овладел панический страх, он понял, что его ждет нечто ужасное, но решил, что ничего не скажет и не заплачет до последнего. А в лучшем случае вообще даст им всем по первое число. Ханнес был верным родине, строптивым и стойким морально, но чертовски наивным малым. Тойво бесцеремонно обмотал запястья солдатика своим канатом, заломал его руки за голову и привязал их к штырю. Мальчишка уже чувствовал боль, дискомфорт и унижение, но старался держать на лице безразличную мину. Тойво сел возле его ног и огромными ручищами обхватил их чуть выше того места, где кончаются его армейские утепленные берцы, за что тут же получил от Ханнеса по носу. Тойво с приглушенным стоном закрыл нос руками. — Не смейте меня трогать, уроды. На секунду Ханнес ощутил себя победителем, но быстро утерял это чувство, когда в его живот прилетел первый удар ногой от Аатоса. Немец скривился от боли и прикусил нижнюю губу, чтобы не закричать. Горячая струйка свежей крови потекла по подбородку. За ним же последовал второй удар, третий, четвёртый… Аатос бил ногами по груди, животу и солнечному сплетению, а иногда и по ногам, чтобы немчура ещё раз не ударил держащего его Тойво. Он делал это не в полную силу, чтобы, как изъявил старший, пленник вышел отсюда живым, но каждый удар все же заставлял Ханнеса чувствовать дикие боли в костях, или то, как трясутся его органы. Все началось слишком быстро. Удары сыпались один за другим, и Ханнес даже не заметил, как из его глаз ручьем покатились слёзы. Кричать он не мог - дыхание то и дело перехватывало. Через некоторое время рослый блондин перестал прижимать к полу его ноги, которыми ему уже было очень проблематично пошевелить и присоединился к Аатосу. Удары Тойво оказались более грубыми и тяжелыми, он явно получал недюжинное наслаждение от своей «мести» Ханнесу. Когда финнам наскучило махать ногами и они решили попробовать что-то поинтереснее, Ханнес чувствовал жуткие боли по всему телу и уже не плакал, а тихо стонал — слёзы уже закончились. Аатос достал сигарету и протянул её приятелю, тот с удовольствием её принял и они закурили. Ханнес тоже курил, поэтому запах дыма его не смущал и он даже немного расслабился, в надежде, что на этом его пыткам пришел конец, но как же он ошибся… Докурив свои сигареты, мужчины затушили их о тело Ханнеса, который к тому моменту мирно и неподвижно лежал, почти заснув от смертельной изнеможенности, но разорванный воротник кителя, а также огненный пепел на подушечках его пальцев и в ямочке между ключицами заставили его пробудиться. Он вскрикнул сильнее, чем когда-либо от такой неожиданности, дёрнул на себя руки, забыв о канате, что принесло ему только большую боль. Ханнес плотно стиснул зубы и зажмурил глаза пытаясь не закричать во все горло от боли и несправедливости. Тойво и Аатос переглянулись, после чего почти синхронно расстегнули ширинки и окружили мальчишку с обеих сторон, чего тот даже сначала не заметил за своими жалобными постанываниями и зажмуренными от боли глазами, пока горячие желтоватые струи не орошили его ожог на яремной вырезке. Фриц тут же распахнул глаза и вздрогнул всем телом от резкой ожоговой боли, которая теперь ощущалась с новой силой, но получив в лицо упругую струю мочи Тойво, он вновь зажмурил глаза и принялся отчаянно отплевываться, пока финны мочились на его волосы. Когда они закончили, последние капли упали на несчастного солдата, и с неприятным пощелкиванием застегнулись ширинки их поношенных брюк, Ханнес с огромным омерзением тряхнул головой, но тут же пожалел о том, что сделал — несколько мокрых прядей прилипли к его лицу и единственным, что ему оставалось делать, было приглушенно стонать, вертя головой и выгибаясь от жуткого дискомфорта (ведь для Ханнеса, который привык следить за собой даже в военное время, это было особенно унизительно и обидно), но и эту возможность он утерял, когда Тойво плоснул подошвой по его тазобедренной кости, отчего тот с грохотом опустился на пол и почувствовал первые рвотные позывы. Тем временем в соседней комнате, куда почти что не проникали вскрики, стоны, сами по себе уже не такие громкие, и гулкие хлопки ударов по живой плоти, из-за толстых сосновых стен, уже угомонившийся Элиас вдумчиво рассматривал вещи из походной сумки, которую имел при себе немецкий солдат, и раскладывал их на столешнице в разношерстный ряд. Он достал последнее, что в ней было — небольшой деревянный гребень, покрытый лаком, повертел его в руках, зачесал им назад волосы, после чего также положил его к остальным личным вещам немца и окинул взглядом этот небольшой замысловатый набор. Помимо гребешка, в кармашках его сумки лежали лезвие и крем для бритья (чему Элиас весьма удивился, ведь был уверен в том, что Ханнес ещё не в том возрасте, чтобы иметь растительность на лице), а также почти что пустой тюбик крема для рук от фирмы «Nivea», полу-использованный брикет мыла, щипчики для ногтей, самый простой бинт, портсигар, спичечный коробок, мундштук и запечатанная консерва. Он по-доброму усмехнулся, вспомнив свои собственные размышления по поводу рациональности этого юноши, но добродушное умиление тут же исчезло из его взгляда, сменившись тоской. — Как я мог... Понятно же все. Никакой он не диверсант. Обычный фриц-горемыка. Взгляд штабиста устремился в пустоту. — Почему же он молчал? Дурак!.. Никому бы вреда здесь ни причинил. Эх, мальчишка… А вдруг убили его эти то амбалы?! Срочно, за прапорщиком! За это время рвотные позывы, возникшие из-за ужасной боли, достигли своего апогея, когда Тойво в очередной раз со всей силы ударил ногой по его животу. Немцу не хватало сил приподнять голову, он кашлянул, его горло тут же наполнилось рвотой, отчего тот начал захлебываться и ему пришлось разжать крепко сомкнутые искусанные губы, дав жидкости возможность вытечь наружу. Еще один позыв и водянистая бежевато-серая рвота вперемешку с желудочным соком выплеснулась из его рта вместе с хриплым кашлем и залила собой все лицо и светлые волосы молодого солдата. Омерзительно тёплая, зловонная жидкость растекалась по его красноватым то ли от холода, то ли от стыда ушам и некогда чистым прядям, и тонкой струйкой лилась на паркетный пол. Ханнес скривился от отвращения, что-то неприязненно вскрикнул и отчаянно попытался высвободить руки из невыносимо жёсткого каната, чтобы хотя бы протереть глаза от заслонившей их рвоты, но, как ни странно, ему это не удалось. Более того, после предъявленной Ханнесом попытки выбраться, на его худосочных запястьях образовалось несколько кровоточащих ссадин, отчего солдат в очередной раз прикусил нижнюю губу, не дав вырваться протяжному стону отвращения, но тут же брезгливо провел языком по верхнему небу и сплюнул на пол. Аатос и Тойво гулко рассмеялись, когда здоровый блондин схватил немца за ухо, опустившись на корточки, и несколько раз провел его головой по грязному заблеванному паркету, сначала затылком, а потом наклонив ее набок, отчего тот уже не смог сдержать стон, оказавшийся ещё более беспомощным и жалким, чем он предполагал. Но чувство отвращения Ханнес терпел не долго, потому что его опять сменила боль, самая унизительная и неблагодарная. Страдания ради страданий. Ханнес только что понял, что Тойво и Аатоса уже не волнует ответ, они перестали им интересоваться еще после перекура. Они были не такими, как Элиас, их жестокость поражала. Наверное, осознание этого факта окончательно изнурило его, и Ханнес резко перестал издавать какие бы то ни было звуки и предъявлять бесполезные попытки встать или освободиться от каната. Он устал бороться и осознал всепоглощающую бессмысленность этого. Под град из ударов тяжелых солдатских ботинок, в комнату неожиданно ворвались Элиас со своим помощником. Взгляд штабиста на несколько мгновений, достаточных ему для осознания того, что только что имело место быть, стал напуганный и даже каким-то разочарованным. До того, как началась Лапландская война, он самолично удосужился стать свидетелем того, как СС-овцы издевались на советским солдатом. Они извращались и унижали его как только могли, и то, что только что предстало перед его глазами, ясно освежило в его памяти те самые события. Ханнес выглядел просто жалко. Он лежал, будто не подавая признаков жизни, грудь почти что не поднималась во время слабого дыхания, помятая голубовато-зеленая форма с разорванным воротником кителя уже далеко не так хорошо сидела на нем, и лучшее, чем она служила ему в данный момент — прикрывала многочисленные кровоточащие ссадины и синяки. Его ослабшие худые руки, задранные за голову и перевязанные в области запястий, безжизненно лежали на полу, лишь длинные изящные пальцы, изодранные в кровь в области фаланг, изредка подрагивали от боли; еще час назад такие чистые и красивые пряди светлых волос сейчас слиплись друг с другом из-за мочи и рвоты, и свисали сосульками с его головы; а его лицо… Его лицо было смертельно измученным: аккуратные бровки застыли в эмоции средней между злостью и отвращением, обветренные и искусанные в кровь губы, на которых почти не осталось кожи, были не сомкнуты, и по ним легко можно было проследить за редким прерывистым дыханием солдата. Он медленно, с видимым трудом разомкнул веки, и на Элиаса из-под грязных ресниц потеряно уставилось два глаза с блекло-голубой помутневшей радужкой. — Вы… Вы что, perkele, совсем с ума съехали?! Да кто… Элиас широко раскрыл глаза и в состоянии близком к гневу провёл жилистыми пальцами сквозь свои волосы, недоумевающе поматывая головой. — Да кто вот так с пленными поступает, а?! Кто вам позволял?! Здесь вам не Рейх, мать вашу! Под трибунал захотели? Посмотрите, что вы с ним сделали!.. Я же припугнуть велел немного, а не вот это все... Так, Тойво, а ну быстро поднять его на ноги, отмыть, привести в порядок и отправить в мою казарму. Живо я сказал! Штабист метнул строгий безжалостный взгляд в сторону Аатоса. — Ну, а ты что стоишь, как истукан? Быстро швабру в руки взял и убрал здесь все, вот тебе наряд вне очереди! Старший вроде, мог бы и проследить за процессом! Не выполните поручения — будете расстреляны. Им же! Элиас с негромким звуком выдохнул накопившейся в широкой груди воздух, прикрыл веки усталых глаз и слегка оттянул пальцами горловину своего свитера, чтобы перевести дух. Финны стояли в бездействии, скорее всего просто не желая выполнять поручения старшего и оттягивая это как можно дольше, несмотря на предостережение, но как только помощник штабиста, до сих пор не сказавший ни слова, одарил их отнюдь не дружелюбным взглядом, те с явным недовольством переглянулись и без особой спешки принялись устранять последствия от всего, что они натворили. Пока Аатос поплелся в соседнюю комнату, по всей видимости за шваброй, Тойво демонстративно подошёл к штырю, к которому был привязан несчастный немец и уже было присел на корточки так, чтобы его пах оказался напротив лица Ханнеса, но поймав ассистента Элиаса на том, что тот до сих пор неотрывно наблюдает за каждым его действием, Тойво сместился в сторону и своими здоровыми ручищами быстро развязал тугой узел. Предплечья Ханнеса безучастно упали на пол. Его иссиня бордовые кровоточащие запястья были совершенно не подвижны, фриц медленно протянул руки вдоль туловища, и, согнув их в локтях, попытался привстать, но попытка не увенчалась успехом и он потерянно взглянул на Элиаса. Немец понятия не имел, о чем переговаривались эти финны, но сочувствующий взгляд Элиаса вкупе с его грубыми упреками подчиненным слегка обнадежили мальчика. — Какой кошмар. Какой кошмар… До чего же вы его довели! И не стыдно? Элиас приоткрыл глаза и покачал головой, присоединяясь к наблюдению помощника за финским боровом. Объект интереса мужчин максимально снисходительно подал руку Ханнесу, и когда тот с трудом обхватил ее, цепляясь за грубую ткань кителя искалеченными пальцами, Тойво настолько пренебрежительно, насколько это было вообще возможно, потянул на себя Ханнеса, тем самым не оставив ему никакого выбора, кроме как встать на слабые ноги и поплестись за финном, пару раз чуть не подскользнувшись на грязном полу из дубовых досок. — Чертовы дегенераты… С кем мне приходиться служить. — Элиас испепелял взглядом вернувшегося в комнату Аатоса со шваброй и ведром мыльной воды, -Как вы могли? Он же совсем юный. Думаешь, это проходит бесследно? Аатос презрительно прищурил и без того узкие глазки, плеснул на пол воды и принялся орудовать шваброй, не обратив никакого внимания на штабиста. Элиас вздохнул и печально уставился на половицы. — Меня не особо интересует, что здесь было, но если это вышло не из его желудка, то можете мысленно вычеркнуть меня из списка друзей, это ясно? Элиас отвел потерянный взгляд на штырь, обвитый толстым канатом, на котором виднелись кровавые ворсинки. Он знал, что сам виноват в этом. Однако, штабист претерпевал трудности с самообладанием. — А как же мог я это допустить… Дьявол. Я сыт по горло всем этим, Аатос. Ордена я получал за то, что защищал Родину и свой народ, а не за это! Голос мужчины сорвался на последних словах, а в глазах мелькнула ярость, он был готов наброситься на Аатоса, готов был вбежать головой в стену, но до ныне бездействующий помощник обхватил его плечи. — Успокойтесь, товарищ старшина, я Вас прошу! Пойдемте, я налью валерьянки. Элиас еще раз смерил суровым взглядом Аатоса, покинул комнату после своего помощника и направился с ним в зал.