Дюжина Дней Чудес

Двадцать семь. Именно столько восторженных лиц насчитал Мелифаро в сумраке «Трехрогой Луны». Двадцать восьмое лицо было привычно спокойным, но блеск глаз все же выдавал заинтересованность Шурфа. Двадцать девятое лицо самозабвенно читало свои стихи с сооруженного на скорую руку (и всего лишь десятую ступень Черной магии) помоста. Тридцатое лицо было его собственным. Скучающее, корчащее гримасы, когда очередной поэт впадал в экстаз на «особенно эмоциональных моментах произведения, напоминающих раннее творчество леди Уттары Маи», оно достаточно точно показывало отношения своего хозяина к вечеру поэзии. На самом деле, Мелифаро неплохо разбирался в основных направлениях стихосложения, даже знал несколько особенностей ритмического строя в зависимости от эпохи, к которой принадлежал поэт. Но сейчас ему было плевать на это. Ведь когда Шурф наконец-то согласился пойти с ним на свидание, сказав,что сам выберет место, он просчитал множество вариантов (которые вполне его устраивали), но совсем забыл про эти грешные чтения!.. В голове Мелифаро потихоньку выстраивались планы мести каждому поэту, испортившему ему столь долгожданный вечер. Время шло, идеи становились все более изощренными, многоступенчатыми и сложными, вызывая мечтательную улыбку у их создателя. Легкое прикосновение чужих пальцев заставило его вздрогнуть и очнуться посреди опустевшего зала. – Не думал, что тебя настолько увлечет поэзия, – Шурф придвинулся ближе к покрасневшему Мелифаро. «Ага, поэзия» – пронеслось у того в голове, вызвав нервный смешок. – Спасибо, что разделил этот вечер со мной. Для меня действительно важно было совместить то, что по-настоящему люблю. После этих слов Мелифаро готов был уже сгореть со стыда, но прохладные губы Шурфа отвлекли его.