Про любов

Я прокидаюсь, коли ти зі мною, Небом живу, тобою живу, Торкнешся мене — я божеволію, Щастя немає меж, немає меж!

«Ты — любовь всей моей жизни», — шепчет он, и она смеётся, прижимается крепче, зарывается лицом в его футболку. Он чувствует себя большим и сильным, запуская пальцы в её волосы, почему-то совсем не такие, как у него, если и отдающие в рыжину, то лишь самую малость. Он и правда так думает, обнимая её, он сейчас самый счастливый, — сейчас, когда у него на коленях сидит лучшая на свете девушка. Они друг для друга — целый мир. Они могут часами разговаривать обо всём и обо всём же молчать. Это — самое искреннее и самое светлое чувство, что он когда-либо испытывал. Иногда ему кажется, что только оно рождает в нём всё хорошее, что у него есть. Наверное, это нормально; ведь нормально же, что любовь вызывает тёплые чувства... Ненормально лишь то, что единственный источник его радости, единственное, что даёт ему сил, вдохновляет и толкает вперёд, к мечте — любовь, которую вряд ли оценят его друзья и родные. Она лежит головой на его коленях и листает ленту Инстаграма, смеётся над очередным постом, подпевает чему-то, льющемуся из динамиков его телефона, щёлкает пальцами другой руки в такт мотиву, ногами елозит по дивану, а он поражается, как у неё хватает энергии. Они же встали в одно время, весь день провели на ногах, тренировались, и теперь у него есть силы только на то, чтобы, так и не переодевшись, сидеть и гладить её по голове, стараясь разглядеть родные черты в темноте, разгоняемой лишь светом экрана. Такие моменты нужно ценить, они ведь недолговечны. И он ценит, стараясь запомнить, впитать в себя каждую частичку этого тепла, прежде чем его снова отбросит от неё, унесёт круговертью зла и разврата, творящегося в большом мире, упорно противостоящем их уютному маленькому. Она не думает об этом. Она — маленькое, светлое существо, дарящее покой, расслабление своему уставшему и изодранному этим миром брату. Они сидят так каждый вечер. Это как негласный ритуал, как момент единения — один из многих, что у них есть, один из немногих, который бы не осудили люди. В отличие от него, ей необязательно доказывать свою любовь; ей не нужно целовать его и прижиматься к нему, как к последнему оплоту надежды. Она и так знает, что он рядом, что он — внутри неё, пусть и не в том смысле, в котором это понимает он. Он — в её душе. Она чувствует его каждую минуту, хотя они и не близнецы, подсознательно угадывая его желания: обнимает, крестит на удачу, повязывает свой платок под пальто — просто потому, что ему так спокойнее. Так он ощущает себя защищённым, хранимым, так ему кажется, что она рядом. Она не понимает, почему он просит об этом, как не понимает того, что его так пугает, ведь сама она одинаково чувствует его близость и наедине с ним, прижимаясь так сильно, насколько это вообще возможно, и разминаясь в зале среди друзей; ей достаточно знать, что он есть, что он будет рядом, как только сможет. Ей хватает и этого. Возможно, она взрослее, чем кажется, потому что, задумываясь об этом, он чувствует себя мальчишкой — и злится сам на себя. Это глупо, но он ничего не может с этим поделать. Он — кинестетик, он зависит от этих ощущений, и, может, когда-нибудь ему просто будет достаточно помнить, что где-то в этом мире есть она, что она его ждёт. А пока он не способен на это, ему нужно быть рядом. Нужно касаться её, нужно доказывать прежде всего самому себе, что она всё ещё есть у него, что он всё ещё самый счастливый. Его профиль в Инстаграме пестрит комментариями, среди которых встречаются и те, что вгоняют его в бешенство, а её — в хохот. «Инцест — дело семейное», «Ланнистеры», «Совет да любовь»... Он злится, она смеётся, и пока всё это остаётся на уровне шуток от удивительно проницательных незнакомцев из Интернета, он может быть относительно спокоен. Иногда он задумывается о будущем, и перспективы его не радуют. От них, казалось бы, впору выпрыгивать из штанов от счастья, а он раз за разом просыпается в ужасе и готов отдать всё на свете, чтобы такого счастья не знать. Он не только отказывает «Селтику», что ещё объяснимо, он даже не хочет думать о «Роме», сбивая всё своё окружение с толку — неужели он и правда собрался повторить судьбу игроков, уважаемых, но не вполне оценивающих современные реалии и потому забывающих, что развиваться можно, только если есть, куда. Он прекрасно знает, что в «Динамо» больше некуда. Он достиг потолка, он даже стал капитаном, и теперь с ним будет то же, что и с предыдущим. Так говорят болельщики, да он и сам это чувствует. Но он не уедет без неё, а забрать её с собой значит навлечь на себя подозрения. К тому же, он просто не имеет права всё решать за сестру: у каждого из них своё дело всей жизни, и пока есть хоть крохотный шанс, что у них всё останется так же, он будет прикладывать все усилия, чтобы это хрупкое равновесие не нарушилось, чтобы сохранить хотя бы иллюзию того, что всё хорошо. — Давай поедем, — говорит она, сидя на диване по-турецки, с пилочкой для ногтей в руках. Впрочем, кажется, она уже и забыла, что собиралась делать маникюр, опять с увлечением терзая свой телефон. — Рони, — он поднимает голову от ноутбука, укоризненно смотрит. — Мы же договаривались! — Просто поужинать, Вить, мы уже вторую неделю здесь сидим! «Вторую неделю здесь сидим» на её языке означает: «Ты был на выезде, три дня не ночевал дома, я ходила к подруге, в понедельник мы всей командой репетировали до половины четвёртого, но у родителей мы были в прошлую среду и мне это не нравится». Он бы и рад, но боится. В последнее время у него такое ощущение, что они что-то подозревают. С одной стороны, он кажется хорошим братом, живёт в престижном районе, содержит себя и сестру сам и вполне способен о ней позаботиться. С другой — то, о чём никто не знает, то, что все сочли бы гадким и омерзительным. То, что она — единственная женщина в его жизни, его принцесса, его любовь. Она говорит, что у него развилась паранойя, но он-то знает: в глазах людей он всегда будет маньяком и насильником, отвратительным типом, которого нужно изолировать от общества. Если бы они только знали, что это — единственное по-настоящему чистое, тёплое чувство в его душе; если бы они только знали, как сильно он любит её, как он счастлив, когда она радуется, и как ему больно, когда больно ей; если бы они только знали, если бы каждый из тех, кто так безрассудно осудил бы его, однажды почувствовал то же самое, они никогда не сказали бы ему ни слова. Он много думал об этом, и ему кажется, что любовь — любовь стоит над всем, она сильнее морали и закона, и чёрта с два они вообще имеют значение, когда в дело вступает настоящее, искреннее чувство. Его невозможно запачкать, невозможно опошлить, как бы оно ни проявлялось. Именно поэтому он не чувствует стыда, когда она целует его на ночь; не ощущает ничего, кроме блаженного предвкушения, когда, стоя под горячим душем и смывая с себя грязь и пот прошедшего матча, вдруг замечает, как тянет по ногам холодком от распахнувшейся двери в ванную; не корит себя за то, что, подвозя её на очередную тренировку, чуть дольше чем нужно задерживает ладонь на её бедре, прежде чем она выйдет из машины. Он не понимает, чего должен стыдиться, хотя и знает, что делает вещи, которые многим покажутся неприемлемыми. Он боится, что отец каким-нибудь образом узнает, но ему не стыдно за это. Ему страшно, что это однажды закончится. — Принцесса, с днём рождения. Очень сильно тебя люблю! — Спасибо, мой родной чемпион… Он с улыбкой смотрит в телефон, ставит «лайк», и откладывает его в сторону. Подождать ещё пятнадцать минут, и она покажется в дверях, живая и весёлая, с кучей пакетов, полных подарков, сбежит вниз по ступенькам и сядет в машину. Он сожмёт её руку в своей, поднесёт к губам, будто бы согревая, и будет совершенно, абсолютно счастлив.