Мы построим наш собственный дом

      Итак, в те секунды, что оставались ей на размышление, Оливия Калибан подумала, что таким и будет ее конец. Во чреве зверя. Львы внизу, эти бедные голодные существа, рычали и неистовствовали, требуя пищи. Любой пищи. Трудно испытывать к ним неприязнь, даже когда они вот-вот тебя сожрут. Возможно, на их месте она поступила бы так же. По крайней мере Бодлеры избежали этой участи. Пускай она не воплотила в жизнь все задуманное, но хотя бы сейчас не подвела их. «Прости, Жак, — подумала она, — я сделала все, что смогла». Оливия ничего не могла с собой поделать, она закричала, когда Олаф перерезал канат, удерживающий платформу над ямой. Она закричала, когда гравитация сделала свое дело и потянула ее вниз. Но в этот момент произошло сразу три вещи: Олаф визгливо захихикал, толпа разразилась ликующими криками, а кто-то сильный и надежный врезался в нее, подхватил и в целости и сохранности перенес ее на другую сторону ямы, где они вместе упали на землю, не удержавшись на ногах. Оливии понадобилось всего мгновение, чтобы прийти в себя, проглотить прерванный крик, открыть глаза и увидеть, что же сбило ее с ног. Прямо ей в глаза смотрел… — Жак Сникет? — выдохнула она. Он нависал над ней, запутавшись в ее нелепых юбках. Руками он опирался о землю по обе стороны от ее головы, а его грудь вздымалась от напряжения. Он выглядел потрясающе, особенно с учетом того, что должен был быть мертв. Хвала небесам, он не мертв, он не… Он здесь, он спас ее, и он не мертв. Как и она сама, кстати. — Оливия Калибан, — произнес Жак вместо приветствия, и на его лице вспыхнула мягкая улыбка. Оливия почувствовала, как будто сильный удар в грудь лишил ее остатков воздуха, хотя уже через секунду все та же улыбка заставила ее дышать куда свободнее, чем раньше. Были сотни вещей, которые ей хотелось произнести, начиная с самых естественных «ты жив, ты здесь, ты спас меня», рациональных «как ты выжил, как ты здесь оказался, что мы будем теперь делать», восторженных «ты прекраснейший человек, как я могла сомневаться в тебе, ты самый храбрый, самый благородный человек, которого я когда-либо встречала» и заканчивая чем-то глубоким, искренним и сокровенным «я люблю, люблю, люблю», но Оливия знала, что сейчас для этого не самое подходящее время. Что-то, поселившееся глубоко в ее груди, отбросило все это в сторону, чтобы просто улыбнуться в ответ, несмотря на почти непреодолимое желание взять лицо Жака в свои руки и целовать его до тех пор, пока все их проблемы не исчезнут. — Ты припозднился, — вот и все, что она позволила себе сказать, вскочив на ноги, как только Жак выпутался из ее юбок. Толпа вокруг них улюлюкала, а циркачи и труппа графа Олафа медленно замыкали круг, приближаясь к Жаку и Оливии и по-видимому прикидывая, стоит ли попытаться оттеснить их обоих к яме и сбросить вниз. Лишь испепеляющий взгляд Жака удерживал их на месте, взгляд, который превращал черты его лица в камень и делал его похожим на героя легенд, во всяком случае, именно так описала бы его в тот момент Оливия. Из-за этого взгляда казалось, что он может уложить их всех разом и уйти без единой царапины, и, возможно, они чувствовали тоже самое, потому что никто не решался подойти к нему первым. Оливия на секунду задумалась о том, как много она о Жаке не знает и насколько грозным он порой может быть. Олаф же в этот момент, казалось, был слишком ошеломлен, чтобы вымолвить хоть слово. Оливия подумала, что он заслуживал испытать это чувство гораздо раньше. К сожалению, продолжалось это недолго: — Невозможно, — прошипел Олаф, наконец приходя в себя, — я убил тебя! Это какой-то трюк! — Это не трюк, Олаф, — возразил Жак. — Я в самом деле здесь, твоя затея не удалась, и скоро тебе предстоит провести немало лет за решеткой. С настоящим тюремщиком, — бросил он насмешливый взгляд на Эсме. Дискредитированный финансовый советник в ответ лишь презрительно улыбнулась, обнажив свои идеальные зубы. Оливия никогда не была жестоким человеком, но представившаяся ей картинка, как эта жемчужная улыбка искажается после удара, казалась заманчивой. У Олафа имелось немало (целое множество) недостатков, среди которых: серьезное отсутствие личной гигиены и садистская жилка шириной в милю, но было и одно досадное достоинство – он никогда не медлил: — Еще посмотрим, Сникет, — выплюнул Олаф и снова поднял свой устрашающий нож. Жак хотел поступить благородно, хотел закончить войну с Олафом здесь и сейчас. Оливия чувствовала это так же хорошо, как она чувствовала ритм своего собственного сердца, знала это так же определенно, как знала, как Жак заваривает чай и как то, что — неважно умрет она через десять секунд или через пятьдесят лет — она никогда не сможет полюбить кого-то так же сильно, как его. Оливия с той же полной уверенностью знала, что их серьезно превосходят в численности, и что трое испуганных сирот, которых они не имеют права снова оставить одних, все еще недалеко от этого шатра, и что если они вдвоем будут сражаться здесь и сейчас, они проиграют. Поэтому она сделала единственное, что пришло ей в голову. Оливия дернула Жака за руку, мягко, но достаточно, чтобы он посмотрел на нее. Пристального взгляда хватило, чтобы Оливия смогла передать ему, что она думает о сложившемся положении. В этот момент что-то едва заметно надломилось в душе Жака, вероятно, от понимания того, что ему и дальше придется нести это бремя, что все эти годы боли и отчаяния не закончатся здесь, на что Жак очень надеялся. Оливия прочла эту боль в его глазах так же легко, как читала судьбу по чаинкам. Нет сил идти дальше. Но я пойду.* Мы пойдем. Вместе. Она сжала его теплую и сильную руку в своих, чтобы он понял ее еще раз. И Жак действительно все понял мгновенно и правильно — не мог не понять — в следующую секунду его лицо осветила одна из тех коронных мягких улыбок, которые заставляли бабочек в ее животе отплясывать ватуси. А потом он развернулся на пятках, все еще держа Оливию за руку, и помчался к выходу. За их спинами раздался вопль негодования, Оливия не поняла — Олафа или Эсме, а затем послышался резкий свистящий звук. Жак отдернул ее в сторону за секунду до того, как нож Олафа прорезал воздух там, где была ее голова. Время как будто замедлилось, и Оливия, хоть это и казалось невозможным, на долю мгновения поймала в блестящем металле свои собственные широко распахнутые глаза, — лезвие пролетело так близко от ее головы и было таким острым, что, на лету отхватив прядь волос, глубоко вонзилось в трибуну справа, к ужасу все еще голосящей толпы. — Слишком близко! — выдохнула Оливия, не в силах сказать ничего другого, когда Жак, откинув полог шатра, вытащил ее в душный воздух пустоши. Оливия изо всех сил старалась не споткнуться о подол своих юбок — по правде говоря, отсутствие маневренности в этом наряде поражало, если учесть, что он был сшит для секретного агента. Оливии определенно больше нравились те кожаные обтягивающие штаны, в которых она карабкалась на многоэтажный дом, когда они с Жаком искали Квегмайров, и причина заключалась не только в том, что ему тогда стоило большого труда не пялиться на нее. — Бодлеры! — позвала она, заставляя себя отвлечься от мыслей о потрясающем и совершенно-не-мертвом человеке, который все еще крепко держал ее за руку, и вернуться к событиям настоящего. — Бодлеры! — Оливия! Сначала она заметила Клауса, или, точнее, его голову, высунувшуюся из ее шатра — как же хорошо, что они сообразили вернуться за собранной ей провизией, прежде чем бежать к вагончику. Умные ребята. Похоже, она в них уже души не чает. Головы Вайолет и Солнышко появились рядом с головой их брата, и во взглядах всех троих детей читалось одинаковое изумление, когда они заметили Жака. — Как?.. — только и успела спросить Вайолет, когда Жак вбежал в шатер, но тот лишь махнул рукой и, несмотря на спешку, подмигнул старшей из Бодлеров: — Я все объясню позже. Сейчас мы должны поторопиться, — Жак отпустил руку Оливии, чтобы получше ухватиться за коробку с едой, и Оливия сразу же остро ощутила нехватку его тепла. Клаус уже поднял коробку с книгами, а Неполный Перечень Тайных Организаций схватила сама Оливия. Вайолет взяла на руки Солнышко, и все они взглянули на Жака, который быстро кивнул: — Вперед. Когда они вышли наружу, карнавал уже горел. Пламя стремительно охватывало новые шатры, так что дыма между ними становилось все больше. Люди толкались и наступали на ноги друг другу в паническом бегстве от опасности. Оливия свободной рукой схватилась за пальцы Вайолет, та ухватилась за Клауса, крепко прижимавшего к себе коробку, а Жак положил руку ему на плечо. Вместе они образовали нерушимую линию, которую не удавалось разбить потоку людей, всего несколько минут назад призывавших к кровавым развлечениям, а теперь боровшихся за свои жизни. В этом была горькая ирония, которую Оливия, занятая совсем другими вещами, так и не смогла сформулировать. — О, нет! — воскликнула Вайолет, глядя на американские горки в дальнем конце карнавала, голосом, в котором сквозило отчаяние слишком сильное для девочки ее возраста. Вагончики, которые она всю ночь ремонтировала для путешествия в горы, теперь исчезали в огне. — Мы не сможем уехать! — Без паники, — сказал Жак, уже спеша к противоположному концу карнавала. — Мы возьмем такси. И действительно, подойдя ближе, они увидели его верное желтое такси, припаркованное там, за неприятным плакатом с клоуном, который плакал и улыбался одновременно. — Как ты...? — начала было Оливия, но тут же оборвала себя на полуслове, сама обо всем догадавшись. Предыдущая мадам Лулу взяла такси, чтобы отправиться за сахарницей — очевидно, Жак, к счастью для них, успел перехватить ее. Дети юркнули на заднее сидение, а Жак исхитрился засунуть припасы в багажник, несмотря на лежащие там книги, и быстро сел за руль. Как раз вовремя, потому что Оливия, осматривавшая окрестности в свою подзорную трубу, в этот самый миг заметила навевавший не самые хорошие воспоминания автомобиль Олафа, увозящий смерть от объятого пламенем карнавала к горам Мертвой руки. — У него преимущество во времени, — предупредила Оливия, проскальзывая на пассажирское сидение. Она почти наверняка знала, куда поедет Жак. — Я знаю короткий путь, — ответил он, переключив передачу и давя на газ. Оливии подумалось, что было бы славно, сумей они сэкономить достаточно времени, чтобы Жаку не пришлось поступаться своим принципом не нарушать ПДД, но будь это не так, он бы, скорее всего, и не упомянул об этом коротком пути. — Жак, как тебе удалось выжить? Мы же видели твое тело! — наконец задал давно назревший вопрос Клаус, выглядевший довольно взбудораженным от всего произошедшего за день. Оливия повернулась к сидящему от нее по левую руку мужчине, тоже ожидая ответа. По ее венам все еще бежало немало обрывков недавней глухой тоски и огромного облегчения, поэтому в ее глазах в этот момент блеснули слезы. Подумать только, всего час назад она была уверена, что больше никогда его не увидит! — У нас, Сникетов, своего рода талант к имитации собственной смерти, — небрежно проговорил Жак, — особенно у моего брата. Но я понятия не имел, что Олаф решит обвинить вас, дети, в моей смерти, иначе я бы нашел другое решение. Я надеялся, что мои коллеги получат новости как раз вовремя, чтобы успеть перейти к этапу deus ex machina и вытащить вас оттуда. — Они успели — вздохнула Вайолет, — только это не сработало. — Да, я слышал об этом. Простите, Бодлеры. Мы словно нарочно подводим вас раз за разом, — Жак на мгновение замолчал и встретился с детьми глазами в зеркальце заднего вида. — Как мне передали, вам удалось спасти Квегмайров. — Рибо! — воскликнула Солнышко. — Моя сестра хочет сказать: так и есть. Олаф прятал Квегмайров в Вороньем Фонтане, но у нас получилось их вытащить, и Гектор улетел вместе с ними на своем автономном летучем доме. Олафу теперь до них не добраться, — рассказал Клаус. Оливия и Жак переглянулись. Гектор не раз разочаровывал волонтеров, не в последнюю очередь тем, что падал в обморок, когда нужно было защитить ребенка от обвинений в убийстве, но сейчас, по крайней мере, он наконец что-то сделал. Оливия попыталась, учитывая сложившиеся обстоятельства, не винить Гектора слишком уж сильно, но это было не просто. Неудивительно, что он уже больше десяти лет не принимал участия ни в одной операции ВПД! — Вы очень умные дети. Родители бы вами гордились, — произнес Жак. Тишина, которая в следующее мгновение повисла в салоне автомобиля, была такой вязкой, что Оливии стало трудно дышать. — Жак... — прервала затянувшееся молчание Вайолет таким тихим голосом, что на переднем сидении ее было едва слышно. Она не смогла договорить, и Жак обернулся к ней через плечо: — Да, Вайолет? Она не отзывалась довольно долго, и Оливия уже было подумала, что Вайолет так и не задаст свой вопрос. Впрочем, она и так наверняка знала, о чем хочет спросить девочка. И Оливию тоже очень интересовал ответ. Наконец, Вайолет сглотнула, сжала руку Клауса, притянула к себе поближе Солнышко и спросила: — Кто-нибудь из наших родителей выжил в пожаре? Это не ошеломило Жака, но на его лице появилось выражение замешательства: — Почему ты решила... А-а-а, — уже через полсекунды морщины на его лбу разгладились, — вы были в госпитале Геймлиха. И видели наше с братом и сестрой дело, над которым я работал в Библиотеке Записей, — это не было вопросом. — На пленке, которую мы нашли, ты сказал, что есть доказательства, что кто-то еще пережил пожар, — проговорил Клаус. Жак тяжело вздохнул. Он взглянул на Оливию, и она поняла. Всего лишь недоразумение, недоразумение, которое так много значило для этих детей, что сердце Оливии болезненно сжалось от жалости к ним. — Мне очень жаль, Бодлеры... — тихо сказал Жак. Кто-то из детей, она не смотрела на них, поэтому точнее сказать не могла, издал резкий, болезненный вздох, похожий на оборванный всхлип. Они поняли, что их надежды разбиты, еще до того, как Жак закончил говорить. Оливии сейчас хотелось только одного — остановить машину и утешить их. Она знала, что надежда подобна огню: она светла и прекрасна, и, кроме того, часто без нее не выжить, а когда человек долго живет с ней, как и случилось с детьми, ее пламя разгорается вдвое яростней. Бедняжки, думала Оливия, пытаясь найти в бардачке бумажные салфетки. — Все больше пожаров пылает, а нас так мало, что не получается ни отслеживать их все, ни удостоверяться, кто выжил, а кто нет, — быстро говорил Жак, так напряженно глядя в лобовое стекло, что у Оливии возникло сомнение, действительно ли он видит дорогу, — но в той записи я говорил не о пожаре, уничтожившем ваш дом. В машине снова повисло молчание, более вязкое и гнетущее, чем жаркий воздух пустошей снаружи. — Гах, — тихо произнесла Солнышко, но брат и сестра лишь спустя некоторое время нашли в себе силы перевести ее вслух. — Солнышко спрашивает, кто это был, — проговорил наконец Клаус. — Выживший, о котором ты говорил на записи. Оливия наконец нашла бумажные салфетки и протянула их Бодлерам, но обнаружила, что никто из детей не плачет. От этого ее сердце болезненно сжалось больше, чем от самой печальной правды, — сколько потерь пережили эти дети, сколько раз их надежды разбивались, если подобные новости они научились принимать со стоической покорностью, никак не выражая свое горе? Я должна была зарядить своим хрустальным шаром прямо Олафу по голове, — яростно пронеслось в голове Оливии, и Жак, словно поняв, о чем она думает, наклонился и взял ее ладонь в свою. Оливия стиснула его пальцы так сильно, как могла. — Пожар, о котором я говорил, осиротил тройняшек Квегмайров, — проговорил Жак, — и выживший — это их брат, Куигли.

***

       После этого разговора на заднем сидении воцарилась та беспробудная и глухая тишина, которая приходит с физическим и эмоциональным истощением. Оливия задумалась, сколько времени прошло с тех пор, как кто-нибудь из детей спокойно спал целую ночь, и ее подозрения, что это было очень давно, подтвердились, когда Бодлеры один за другим заснули под мирный шелест шин такси, равномерно карабкающегося в гору. Жак, уставившись в лобовое стекло, все еще держал ее ладонь в своей, время от времени рассеянно поглаживая по тыльной стороне большого пальца. Порой он бросал взгляд в зеркало заднего вида на детей, словно хотел убедиться, что они никуда исчезли, а потом, качнув головой, снова принимался следить за дорогой. Если не считать короткого телефонного разговора с Жаклин, в котором, кажется, каждое предложение было кодовой фразой, то Жак после того, как дети уснули, едва ли вымолвил хоть слово. — Где сейчас Куигли? — спросила Оливия, когда прошло уже около двух часов. Она старалась говорить тихо, чтобы не беспокоить детей. Жак вздохнул, покачав головой: — Неизвестно. Похоже, во время пожара он смог спастись, спустившись в туннель, соединяющий их дом с домом доктора Монтгомери, но к тому времени, как мы это выяснили, его там уже не было. Моя сестра занята поисками, но пока у нее нет никаких зацепок. — А он не мог вернулся к дому доктора Монтгомери? — предположила Оливия. — Может быть, оставить там смотрителя? — Там некуда возвращаться, — вздохнул Жак. — Его дом тоже сожгли. Разумеется, его сожгли, я могла и не спрашивать, — мрачно подумала Оливия, впрочем, понимая, что говорить этого вслух не стоит. События и без ее пессимизма имели достаточно мрачный и безрадостный окрас. — Ты должна отдохнуть, — проговорил Жак, бросив на Оливию такой нескрываемо любящий взгляд, что она почувствовала, какая теплота поднялась и затопила ее, окрасив лицо румянцем. — Дорога впереди неблизкая. Это и правда было неплохой идеей. Уже почти целая неделя прошла с тех пор, как она спала больше двух часов в сутки, а в последние два дня прилечь и вовсе не удалось ни разу. Кивнув, Оливия закрыла Неполный Перечень Тайных Организаций (она бросила попытки читать его, как только они достигли подножия гор) и подтянула ноги к себе на сидение. Правда для этого ей пришлось изрядно побороться со своими ужасными юбками, которые Оливия решила сжечь, как только появится возможность. Или, — она мысленно одернула себя, — не сжечь. Может, сбросить с обрыва. Пока Жак краем глаза следил, как Оливия выпутывается из сложившейся ситуации, его губы сложились в широкую улыбку. Увидев это, она сощурилась и быстро придвинулась поближе, кладя голову ему на плечо и сворачиваясь на кресле калачиком. Жак застыл лишь на долю секунды, больше от удивления, чем от неловкости. Хотя несмотря на его лихой внешний вид и железный характер, у Оливии сложилось убеждение, что с тех пор, как кто-нибудь касался его руки ласково и без задней мысли, прошло немало времени. Эта мысль заставила ее придвинуться и прижаться к нему как можно крепче, словно одно ее желание сделать все наперекор и сила воли могли восполнить несправедливость его одиночества. Жак, крепкий и надежный, как всегда, пах чаем, пылью и кожей. Спустя пару секунд он слегка повел плечами, но только для того, чтобы освободить руку и обнять ее, коснувшись щекой ее головы. Не заснуть в таком теплом и надежном объятии было бы сложно. — Разбуди меня, когда устанешь, — сказала Оливия, позволяя глазам закрыться, — и я тебя сменю. — Конечно, — ответил Жак, и это почти наверняка означало, что он разбудит ее только у самых дверей штаб-квартиры ВПД. — И не думай, что у тебя получится увильнуть от разговора о том, что случилось в Деревне, — сонно прошептала Оливия, чувствуя, как ее захлестывает волна усталости, мешая чувства, пытаясь утянуть в небытие. — Я хочу во всех подробностях узнать, как ты выжил и как мы изменим тот план, чтобы в следующий раз мне не пришлось неделями думать, что ты мертв. — Конечно, — повторил Жак гораздо тише и мягче, и в полудреме ей то ли показалось, то ли он и правда быстро и тепло коснулся ее макушки, целуя. Позволяя темноте наконец окутать себя, Оливия улыбнулась, засыпая без страха, убежденная, что на этот раз где бы она ни проснулась, Жак будет рядом.

***

По рассказам Жака Оливия легко представляла себе те времена, когда в штаб-квартире ВПД и днем, и ночью кипела жизнь, и со всего мира собирались волонтеры, посвятившие себя сбору всех знаний, которые только можно было заполучить, и тушению как буквальных, так и образных пожаров. Теперь штаб-квартира пустовала, а за порядком следили несколько смотрителей, оставленных там, чтобы передавать информацию. Раньше их было гораздо больше, но из-за раскола и поджогов немногие новые добровольцы не могли восполнить пробел. Именно по этой причине, как только Жак въехал в гараж штаб-квартиры и провел их мимо не менее чем десяти уровней безопасности, связанных с биозамками и кодами доступа, ссылающимися на неясные литературные источники, не оказалось никого, кто поприветствовал бы их, а залы были почти такими же темными и холодными, как гора снаружи. — Мы останемся здесь, пока не получим сообщение, что стало безопасно, — объяснил Жак, но он не уточнил, кто должен прислать им сообщение, или куда они направятся, как только его получат. Оливия вздохнула и добавила еще пару вопросов к своему постоянно растущему мысленному списку вещей, которые она задаст ему, как только дети будут в безопасности. Уже давно стемнело: часы на приборной панели такси показывали полтретьего ночи. Несмотря на то, что дети проспали большую часть дня, они все еще двигались, словно зомби в снегу. Оливия не винила их. Бедняжки, их последние несколько месяцев то и дело что состояли из постоянного бегства от врагов и эмоциональных американских горок, все время перебегая от жестоких, небрежных опекунов к искренне добрым, которые либо умерли, либо были слишком напуганы, чтобы бороться за них. «На этот раз все совершенно иначе, — подумала Оливия решительно, ловя взглядом их лица, все еще измазанные грязью после их маскировки в цирковую труппу, — на этот раз все будет совершенно иначе». Как обычно, Жак подготовил все заранее — один из волонтеров, размещенных здесь, подготовил для них номер, поэтому сейчас они пробирались по темным, жутким коридорам, чтобы передохнуть. Дети шли с ошеломленным взглядом на их лицах, то и дело бросая взгляды на величественное, хоть и тусклое и слегка пыльное окружение. Оливия делала то же самое, по крайней мере, лишь на короткое время, больше сфокусировавшись на Бодлерах, поэтому когда Вайолет споткнулась, то Оливия была первой, кто отреагировал. Она поймала Вайолет как раз вовремя, чтобы та не упала на пол и не приземлилась в процессе на все еще спящую Солнышко. Младенец издал короткий испуганный крик, резко пробудившись от внезапного движения и крепче прижавшись к сестре. — Осторожно, — сказала Оливия, откидывая волосы старшей девочки от ее тяжелых ото сна глаз. Известие о том, что их родители действительно никогда не вернутся, должно быть, повлияло на них гораздо сильнее, чем она ожидала, и есть что-то в этом освобождении, которое приходит с возможностью скорбеть, находясь рядом с людьми, которые, как ты знаешь, не будут использовать эту ситуации себе на пользу. Это приносит облегчение также, как и утомляет, и у этих детей в запасе имеются еще целые месяцы боли, через которую им нужно будет пройти. — Хочешь я понесу Солнышко вместо тебя? — предложила Оливия, преодолевая внезапное отчаяние сделать что-нибудь, что угодно, чтобы помочь облегчить даже немного бремени, которое эти дети несли слишком долго. Оливия не была готова к тому, что Вайолет просто... замрет на месте, широко раскрыв глаза, и посмотрит на брата, словно прося у него помощи. Клаус в свою очередь тоже повел себя странным образом, и между ними разыгралась какая-то война . Рука Вайолет сжала свитер Солнышко слегка сильнее, и Оливия подумала: "О!" Они вежливы, когда дело касается их личной травмы, эти дети никогда не грубят даже перед лицом смертельной опасности. Оливия знала, что у них нет желания отказывать ей, но столь же сильным являлось и их желание не отдавать Солнышко. Оливия не знала точно, почему, но, учитывая их ситуацию, она могла догадаться. Они берегут друг друга, подумала Оливия с уколом любви, таким острым, что слезы почти навернулись ей на глаза. — Все в порядке — ответила Оливия искренне, — давайте просто уложим вас, детей, в настоящую кровать, хорошо? Оливия сделала вид, что не заметила с каким облегчением провисли плечи Вайолет, и подстроилась к детям немного ближе, готовая поймать их, если они снова споткнутся. Оливия задалась вопросом, не было ли это тем, что им было нужно с самого начала. Жак, находясь немного впереди их, остановился, вежливо дожидаясь, пока Оливия и Бодлеры его не догонят. Когда они все же нагнали его, то Жак продолжил вести их по ряду извилистых коридоров, каждый из которых был таким же величественным и просторным, как и предыдущий. Они шли до тех пор, пока Жак не привел их к коридору, состоящему из ряда пронумерованных с обеих сторон дверей, которые простирались так далеко, насколько только может видеть глаз. Жак остановился у седьмой двери справа и на мгновение нахмурился в замешательстве, глядя на странно спроектированный запорный механизм, который обвил дверную ручку, словно паук. Затем Жак повернулся к Оливии с игривым блеском в глазах и поманил ее вперед: — Вернакулярная Прочная Дверь, — объяснил он, и Оливия с трепетом вспомнила, что читала о ней в Неполном Перечне Тайных Организаций. — Каков ключ? — Волонтер, который выделил нам комнату, сказал мне, что это название книги, тема которой заключается в том, что сельская жизнь и нравственная простота, несмотря на свою монотонность, является наиболее предпочтительным личным повествованием о бесстрашии и импульсивной страсти, что в данном контексте приводит лишь к трагедии. Оливия моргнула, посмотрев на Жака: — И ты знаешь ответ? Жак ухмыльнулся, заставляя бабочек в ее животе снова танцевать: — Его знают все волонтеры. Вопрос в том, знают ли его все библиотекари? — Это Анна Каренина, — сказал Клаус из-за спины Оливии, срывая слова прямо с ее языка. — Наша мама читала мне ее несколько лет назад. Она сказала, что книга — это единственная тяжесть, которую она не прочь таскать в жару. — Очень хорошо, Клаус, — сказала Оливия с, как она надеялась, утешительной улыбкой, вводя код. Дверь отворилась с небольшим шумом и отчасти с жутким скрипом, и все пятеро просочились внутрь. Они вошли в большую, но уютную гостиную, в противоположном конце которой находилось широкое окно с видом на утес, на котором располагалась штаб-квартира. Как и практически везде, где они успели побывать, вещи в комнате были покрыты тонким слоем пыли, но это никак не умоляло ее привлекательности. Сбоку находилась хорошо оборудованная кухня, а за ней — еще один ряд дверей, которые вели в спальни. В три спальни, если быть точным, и Оливия направила девочек в одну, а Клауса в другую. Дети остро нуждались в душе и чистой одежде, но, хоть и с последним ничего нельзя было поделать до самого утра, Оливия все же настаивала, чтобы дети принялись душ, прежде чем лечь в постель. — Но у нас все еще есть вопросы, — произнес Клаус, останавливаясь у двери в свою спальню. — Множество вопросов, — настаивала Вайолет. Они оба сдержали зевок, а Солнышко вновь была мертва для мира на плече своей сестры. — Я знаю, Бодлеры, — сказал Жак мягко и серьезно, пересекая комнату, чтобы посмотреть им в глаза, — и я знаю, что обещал вам ответы еще до того, пока это обещание не было нарушено каким-то намерением или обстоятельством. Но если вы потерпите еще одну ночь, то утром я расскажу вам абсолютно все, что вы хотите узнать, хорошо? Трое детей посмотрели друг на друга долгим, размеренным взглядом, который, казалось, говорил о многом. Вайолет была той, кто решила наконец ответить, и когда она посмотрела на Жака, то произнесла твердым голосом: — Мы доверяем тебе, — это было не столько уступкой, сколько предупреждением, из-за этого грудь Оливии раздулась от гордости. — Идите отдохните, — сказала она, обнимая каждого ребенка по очереди, потому что это было тем, что она, по крайней мере, могла для них сделать, — увидимся утром. Дети пожелали им спокойной ночи, и Оливия осталась в гостиной наедине с Жаком, чувствуя себя еще более измученной и еще более живой, чем за всю свою жизнь. Это было странное чувство, но чем больше времени она проводила рядом с ним, тем более привычным оно становилось. — Чаю? — предложил Жак и она кивнула. Для чая всегда найдется время, да и он делает самый лучших чай, который она когда-либо пробовала. Это и не удивительно. Жак исчез на кухне, и прошло некоторое время, прежде чем Оливия посмотрела в окно, находящееся на дальнем конце стены. Там практически не на что было смотреть: новолуние и чернота, вот и все, что виднелось снаружи. Однако если она правильно помнит чертежи, то прямо под ней находится обрыв, — она должно быть стоит на том, что по существу является краем бездны. Идея была смутно захватывающей, тем более что на дне ее не поджидали львы, и потому что Жак не мертв. Оливия обнаружила, что многие вещи становились лучше просто потому, что Жак не мертв. Где-то позади нее заиграла тихая мелодия. Оливия обернулась, чтобы отыскать источник звука и когда она сделала это, то заметила свое отражение с отдаленным толчком ужаса. Макияж от ее маскировки под мадам Лулу растекся по ее лицу, а ее волосы находились в полном беспорядке. Оливия решила, что похожа на какого-то зомби, и отвернулась, чтобы пойти умыться, но лишь заглушила крик удивления, обнаружив Жака, стоящего там, где он был всего полсекунды ранее. Для кого-то его размеров Жак двигался слишком тихо, чуть ли не как кошка, и Оливия сделала себе мысленную заметку казаться раздраженной некоторое время, когда он не будет стоять так близко и смотреть на нее, как... как она... как он… — Оливия, — сказал Жак. — Да, — произнесла она не как вопрос, а как ответ, и он улыбнулся ей быстрой игривой улыбкой, прежде чем взять ее за руку и вовлечь ее в медленный, равномерный вальс. Музыка исходила из граммофона в углу, играя тихий фрагмент джаза, который Оливия узнала, но не могла вспомнить название. Вместе они кружились, раскачивались и вращались в идеальной, легкой гармонии, и вот так, подумала она, вот так я хочу провести вечность. Жак притянул ее еще ближе, и Оливия положила голову ему на плечо, когда они медленно остановились в центре комнаты. Какое-то время они просто стояли вот так, мягко покачиваясь в такт музыке. — Олаф едет сюда, — напомнила она ему. Оливия ненавидела тот факт, что поджигателю удается вторгнуться в этот частный момент, даже не находясь рядом с ними, но ей нужно быть уверенной, что они здесь в безопасности. Точнее, она должна быть уверена, что дети здесь в безопасности. Не то, чтобы она думала, что Жак привел бы их сюда, если бы это было не так, но все же. — Он не сможет сюда попасть, — ответил Жак. Она подумала о пепле, оставшемся от особняка Бодлеров, и о том, как быстро пламя охватило карнавальные шатры. — Возможно ему и не придется. — Я позвонил Жаклин, — сказал Жак, — по всей горе расположены свирепые и грозные волонтеры, которые только и ждут, чтобы схватить этого негодяя вместе с его труппой. Если он приблизится к штабу В.П.Д., его поймают. Это... на самом деле было большим облегчением, подумала она. Оливия закрыла глаза и постаралась не задрожать под тяжестью своих чувств к нему. Где-то позади них засвистел чайник, но они проигнорировали его. — Я думала, что больше никогда тебя не увижу, — прошептала она и почувствовала, как его рука поднялась от нижней части ее спины, обхватывая ее голову. — Тысяча извинений, мэм, — проговорил Жак низким, мягким голосом, словно бы молясь, — я не хотел вас напугать, и я никогда себе этого не прощу. Оливия фыркнула, а затем тихо засмеялась, прежде чем поднять голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза: — Никогда? Жак открыл было рот, но Оливия уже знала, что он собирается сказать, поэтому вместо этого она дала ему свое собственное обещание, встав на носочки, чтобы отрезать его слова поцелуем. Не оставляй меня больше, подумала она, сжимая его куртку и желая, чтобы он понял. Наша история еще не закончена, казалось, ответил он, запуская пальцы в ее волосы, чтобы приблизить ее еще ближе к себе. И Оливия улыбнулась ему в губы, потому что на этот раз она поверила. --------------- Примечания: * — " I can’t go on. I’ll go on." — цитата Сэмюэла Беккета (последние слова романа "Безымянный"), Вайолет просит Клауса произнести их в 01х08 и продолжает: "Let's go on. Together"