08:24
Кто-то рьяно звонит в квартиру Дани, чуть ли не выламывая входную дверь. У Бурцева раскалывается голова, но он всё-таки поднимает тяжелую голову от подушки и медленно шаркает к входной двери, забывая предусмотрительно взглянуть кто пришёл. Он, как будто вечность пытается открыть дверь и когда, наконец-то, получается, в квартиру просто фурией влетает Олег, чуть ли не крича на напарника: — Что ты, блять, натворил, Даня?! Сейчас же докажи, что не ты убил свою мать! Тишина звенит в ушах. Сердце колотится бешено. Нет… Чёрт возьми, нет! Этого же быть не может. Люди, блять, так не уходят. Так просто быть не может. Пожалуйста… Хочется верить, что это всё шутка нелепая. Гринберг придумал, а Олег ему проспорил, но… Серьёзный взгляд Тернового заставляет отойти на шаг назад и ухватиться рукой хоть за что-нибудь, ибо дыхание у Дани учащается до невозможного и глаза слезами медленно наполняются. — Что ты сказал, Олеж?..., — шёпотом спрашивает Бурцев, смотря в карие глаза так, что у Тернового мурашки пробегают. Он понимает, что этот мальчишка не натворил ничего, и ему самому тошно становится. Из зелёных глаз пошли слёзы, а у Олега просто сердце разорвалось. И если минуту назад он сам хотел разорвать Бурцева, то теперь ему хочется лишь вмазать тому, кто «ребёнка» обидел. Боится Олег сказать что-то не то, но успокоить пытается. — Бурц… Дань, послушай меня, — и пытается Олег ближе к напарнику подойти, а тот лишь на пол садится от отчаяния, отчего Терновой к нему рядом садится и приобнимает нелепо, а Даня и держаться больше не может. Быть сильным не способен. Не сейчас. Не сегодня. Сильный «мальчишка» не выдерживает. Он в плечо напарнику утыкается, отчего тот в оцепенении сидит, но крепко Даню обнимает, чтобы понял, что он не один. Одним никогда не будет. Слёзы горячие на футболку падают и моментально впитываются. Невозможно представить, что родная мать сейчас где-то мёртвая лежит. С еле приоткрытым ртом и с глазами открытыми, но не выражающими ничего. Страшно представить, что вы не встретитесь больше, не будете праздновать Новый Год и проживать момент вместе. Невыносимо представить, что родного сына в её убийстве обвиняют. Понимает Олег, что не может это быть не связано. Убийства слишком близко с их участком вертятся. Людей просто так не забывают. Людей просто так не убивают. И сидят они в обнимку, но не от любви сильной, а от боли общей.Следующим любой стать может.
***
В участке день необычный. На взводе все, но у каждого причина своя. На Гринберга все бумаги мира, кажется, навалили. Кримлидис хмурый, как и всегда, но всматривается во всех по-новому, словно в первый раз. Никита смотрит на Илону завороженно и каждый раз, когда их взгляды пересекаются, быстро делает вид, что документы важные подписывает. У Илоны глаза красные настолько, что кажется, что проплакала она всю ночь, но запах духов её разлетается по всему кабинету, показывая, что всё и хорошо должно быть. Но быть и должно быть — по-настоящему разные вещи. Илоне везде хочется выйти воздухом подышать. На работе, дома и даже с «любимой». Но если воздухом подышать хочется, то значит там, где ты сейчас, ты просто задыхаешься. Илона готова возвращаться к этому прошлому бесконечно. Готова снова задыхаться и захлебываться. Снова и снова глотать смертельные клубы дыма. Разбиваться о каменистое дно ради одного лишь прошлого. Ей разбиться хочется, чтобы закончилось всё поскорей. Ибо терпеть уже сил нет. Она уже давно в сорока градусах. Если бы Илона знала, как тяжело любить будет, она бы не любила. Если бы Никита знал раньше, что так тяжело любить будет, он бы любил всё равно. Если бы Софи знала, как тяжело её любить будет, она бы всё равно осталась, ведь любить не ей, верно?***
Часы размеренно тикают практически в такт сердцебиения Олега. Его пальцы медленно перебирали волосы напарника, пока тот умиротворённо сопел. Терновому пришлось слишком долго успокаивать Даню, ибо тот был буквально в оцепенении. Страх за мать, страх за себя, стыд за их последнюю встречу. Это всё навалилось на Бурцева отчего тот просто не справился с огромным давлением и истерика накрыла его с головой. Не сказать, что Олег являлся лучшим психологом в городе, но страх за всего лишь напарника был явно сильнее собственной гордости. Капитан написал несколько сообщений Трущёву, по которым тот должен был поверить в невиновность мальчишки. Почему-то Терновому искренне хотелось, чтобы Бурцева признали невиновным, хотя совсем недавно хотелось, чтобы он и не появлялся больше никогда в жизни. Но сейчас хотелось лишь вечность играть с его волосами и слушать луну с тиканьем часов. Помните про адскую целеустремленность Тернового? Даня стал его второй целью.***
Максим будто и не спал вовсе, но причина тут есть, ибо Трущёву тут, кажется хуже всех. Телефон у Серёжи разрывается буквально, а генерал сидит за столом своим, пытаясь спасти всех вокруг, и себя в том числе. Звонки от правительства, из других участков, звонки от Тернового, звонки, кажется, от всего мира. — Ебаное триста девятнадцатое… — агрессивно шипит Серёжа, на что Анисимов подходит ближе, и, нежно приобняв за шею, обиженно говорит: — Ты мне из-за этого 319-го ночью спать не давал. Так что давай не ной, а лучше послушай… — Макс всё-таки отпустил Трущёва и уже хотел продолжить, как генерал решил его нагло перебить: — Но… Анисимов буквально затыкает рот болтуна своей крепкой рукой и уже более уверенным тоном продолжает, постепенно освобождая уста узника: — Тише, если хочешь услышать, почему твоя крыша по вечерам съезжает. Серёжа устало вздыхает и позволяет Максиму продолжить заученную речь, которая не меняется. Максим очень довольный собой начинает: — Честно говоря, я давно считаю, что твоего Кримлидиса давно надо проверить, а то он подозрительный, ты хоть камеры посмотри… Смотрит так, что мурашки по телу бегут. Чувствую я, что знает он что-то, — Трущёв удивлённо смотрит на парня, ибо речь была абсолютно новая и решает всё-таки рассказать о том, что в участке происходит: — Если сам не участвует… — на эту фразу, произнесённую Серёжей, Максим резко охает и садится в кресло напротив, дабы ему всё скорее рассказали, — Люди все с нашим участком связаны, не находишь? — Давай, генерал, не затягивай. Рассказывай скорее! — восклицает Анисимов и нагло «пиздит», ибо это даже близко не кража, так как слишком «интеллигентно», американо со стола Трущёва. — Ночью сегодня грохнули мать новенького, и, естественно, его же и подозревают в убийстве, — Максим фыркнул, ибо новенького он не взлюбил и понял, что проблем от него будет много, но продолжил слушать, — Так я об этом доложил Олегу, как его напарнику, чтобы он разобрался. Ну, а капитан поклялся мне несколько раз, что это не «Данечка» убил свою мать. Тут у Анисимова глаза округлились по пять копеек, ибо он за всё время работы в этом участке не помнил, чтобы Терновой защищал кого-то из своих напарников и даже напарниц. Поэтому то, что он клялся за какого-то Бурцева ввело его в дичайший шок. — А мне абсолютно нет смысла не доверять капитану, — продолжил Трущёв, — И в это же время Илона говорила, что он признавался Лукашеву о том, что хотел убить свою мать за тиранство и отсутствие свободы, да, к тому же, алиби у Бурцева буквально никакого. — Что за санта-барбара? — искренне спросил Анисимов, ибо казалось, что ещё немного и его мозг взорвётся от количества информации за последние пять минут. Серёжа лишь разочарованно пожал плечами, попутно принимая очередной звонок, даже не подозревая от кого. А в кабинет Трущёву без стука зашли Олег с Даней. Причём оба взбудораженные своими идеями и мыслями, а Даня, смотрящий в глаза Олега с излишней нежностью, наконец-то поворачивается к генералу и говорит: — Кажется, мы знаем, кто замешан в триста девятнадцатом. Макс залпом допил отвратительный кофе и сказал: — А вот тебе и 11 сезон начался…