***
Два дня, прошедшие после возвращения из тюрьмы, Белов провел в прощальных встречах и делах, которые услужливо отвлекали его от тягостной отстраненности жены. Этот срок, отведенный на сборы в важную для Отечества экспедицию, предполагал ослабленный домашний арест. К дому был приставленный скромный служащий для соглядатайства, но осуждённый имел все же право ненадолго оставлять дом. Но что ему был этот арест, когда он был чужим в родных стенах! Несколько раз неудачно попытавшись остаться наедине и поговорить, уже сам не зная зачем, Александр услышал просьбу оставить в покое "со своими чудными сказками, которые уже не годны даже для Павлуши". Он отстранился и хранил мрачную вежливость, оживляясь только в присутствии других. "Муж уезжает сопровождать Северную экспедицию, а женщине, когда-то уверяющей, что не может без него жить, безразлично... А чего ты хотел, так и не дождавшись в тюрьме весточки, наивный? Может, оно теперь и к лучшему, моя экспедиция на край земли..." — думал с горечью Александр, со стороны наблюдая за женой. Казалось, Анастасия вообще не замечает этой его прощальной предотъездной суеты, разве что иногда, да и то в присутствии слуг. Их семейные обеды напоминали переговоры в посольствах, в которых лишь их дети владели обоими языками. Сын, будучи слишком мал, еще не понимал причин, а вот 10-летняя дочка частенько пыталась их сблизить, хотя бы своими вопросами: "Почему мы не едем в путешествие вместе? Почему родители сообщают друг другу о чем-то через них или слуг? Да отчего отец ночует в кабинете?" — казалось, от ее бдительных глаз не укрывалось ни одно свидетельство их разбитой любви. Вопрос с кабинетом удалось уладить, сказав про необходимость сбора вещей, о невозможности совместного путешествия объяснить было просто. Но неугомонная девочка, будто нарочно, испытывала их обоих, придумывая все новые ловушки, чтобы наладить рухнувший мир. И одна из них, на третий день короткого семейного воссоединения, оказалась причиной скандала. — А почему вы теперь сидите за столом так далеко друг от друга? — осмелилась спросить София родителей, когда им только подали первое блюдо и уходить было некуда. Увидев мрачный взгляд матери, девочка отнюдь не смутилась, а принялась объяснять. — Маменька, ну... я хотела сказать, что... Вы раньше сидели совсем рядом, и все время следили, чтобы папа кушать не забывал... И вы улыбались, а сейчас у вас обоих будто зубы болят... Воцарилось молчание. Белов собирался сказать, что нынче ему не нужно ни о чем напоминать, дабы успокоить настойчивую дочь, а там, глядишь, и смягчится его супруга... Но не успел он открыть рот, как услышал процеженную злым голосом фразу: — Да как ты смеешь так говорить с матерью? — Разве я спросила что-то дурное? Это потому что вы поссорились, да? — Ты немедленно отправляешься к себе! И пока не обдумаешь свое поведение, будешь еду принимать отдельно! — Ну и пожалуйста! Скорей бы вырасти и тоже куда-нибудь уехать! Хоть насовсем! Софи быстро выбежала за дверь, чтобы не разреветься при всех. Тут же Павлуша отставил свою наполовину полную тарелку, сполз со подушки на кресле и обратился к отцу: — А можно мне тоже с Софией кушать? Я хочу помочь ей думать... — Разумеется, сынок, ступай. Нам поговорить надо. Белов сняв с себя салфетку и резко вскочил, перевернув нечайно кресло. Ранее Анастасия ни разу не позволяла так говорить с детьми и тем более их наказывать, не обращая на него внимания. Но можно ли считать себя теперь главой семьи, покинув их вот-вот на годы? — Вот что... дорогая. Я не стану бить по столу, за то что ты выгнала дочь, в присутствии меня, ее отца. Верно, я для тебя уже утонул где-то в Северном море. Но, полагаю, до отъезда мне тоже стоит принимать трапезу где-то у себя. — Что опять за лицедейство, дорогой? Ты отказываешься от второго блюда из-за дерзкой девчонки, которую, видимо, сам и разбаловал? — Благодарю, но я уже сыт, даже по горло. Полагаю, следить за моим питанием тебе уже ни к чему. Впрочем, и раньше не стоило фальшивить! И... да, ребенок не виноват, просто я ее учил правду говорить, видишь ли! — Ха, ха! Правду?! Кто бы говорил о правде?! — Кто б ее хотел слушать! А сейчас извини, у меня встреча... "Ведь он прав, до противного прав... Я вышла из себя, только опозорилась перед детьми, и все из-за моей обиды. — думала Анастасия, оставшись в столовой одна.— А все из-за него!!!" От злости она схватила пустую, невостребованную вторым блюдом тарелку и запустила ею по стене, оставив вмятину. Звон разбитого фарфора был отчетливо слышен в кабинете. Через минуту муж стоял в дверях. — Успокойся, прошу тебя, нам все же надо поговорить. — он приблизился, сам при этом распаляясь: — В конце концов! Променяла на другого — что ж, земля ему пухом! Не потрудилась в тюрьме навестить — пускай, переживу! Но то, что ты считаешь меня лжецом и предателем — просто невыносимо! Услышь, наконец, того, которого недавно близким называла! Хоть ради себя и детей, Настя!!! Ведь ты же сама страдаешь, они страдают, возможно, даже больше, чем ты думаешь... — Это ты подговорил детей мне перечить? — выпалила она и испугалась. Белов в бешенстве взглянул ей глаза в глаза, отчаянно желая потрясти как следует и вытрясти всю эту упертость. "Ты с ума сошла, скажи мне?" — Ты меня точно с кем - то путаешь, Анастасия. Интригам... ты, как и я, обязана... другим людям. — сказав это, он быстро вышел, пытаясь не показывать дрожь в руках и лице.***
Встреча с Лядащевым была назначена тремя часами позже. Но, будучи не в силах находиться более в этих стенах, Саша решил единственно для себя верным воздать благодарность всем, кто поддержал его в трудный момент, а заодно самому успокоиться. За время его заключения полк с двором уже перебрались обратно в столицу и перед встречей в трактире у него ещё было достаточно времени, чтоб навестить некоторых преданных ему сослуживцев. Со двора было видно, как муж оседлал коня и куда-то направился. "Конечно же, к кому-то из друзей, напоследок. Непременно на семейную жизнь будет им жаловаться..." — подумала Анастасия с досадой.