Тишину не перекричать

В последнее время сон перестал быть для Манабу чем-то приятным – все чаще он закрывал глаза вроде бы всего на секунду, а когда открывал их, за окном уже сиял новый день. Однако сегодня все было иначе, Манабу снилось нечто бесконечно приятное, что-то из детства: руки матери, домашний пирог, покой и умиротворение. Которые в определенный момент начали нарушать неясные звуки. "Кто-то стучит, – встрепенулась в сновидении его мать. – Милый, почему никто не откроет?.." Манабу испытал секундное раздражение – кто посмел нарушить идиллию? – и в тот же миг греза начала истончаться, а он сам просыпаться. Изо всех сил Манабу цеплялся за этот удивительный, ускользавший от него сон, и когда открыл глаза, увидел посеревший от времени потолок своей комнаты и понял, что кто-то усиленно барабанит в дверь. Манабу чуть было не выругался вслух. Стучали так настойчиво, будто что-то случилось, и он даже подумать ни о чем толком не успел, когда, откинув одеяло, вскочил на ноги. Доски пола, плевать, что были деревянными, холодили босые ступни не хуже камня. Дрова в печи, скорей всего, выгорели еще до полуночи, а подкинуть новые было просто некому. Манабу хоть и спал в теплой пижаме, но поежился. Он схватил было одеяло, чтобы накинуть его на плечи, потом понял, как нелепо будет выглядеть перед незваным гостем, и бросился по широкому коридору в прихожую в чем был. – Кто-то стучит, – скрипучий голос из соседней комнаты был едва слышен, но Манабу все равно разобрал слова. – Иду уже, – пробормотал он, схватив с вешалки свое пальто, накинул на плечи и торопливо отодвинул засов. Как только дверь распахнулась, Манабу обдало холодным воздухом, что неожиданно даже не показалось неприятным. По ногами, по спине побежали мурашки, Манабу прищурился, потому что яркое солнце светило прямо в глаза, и он не сразу рассмотрел человека перед собой. – Эм... Простите, – весело произнес незнакомый голос. – Кажется, я вас разбудил. Никакого сожаления в интонациях говорившего не чувствовалось, и Манабу, несколько раз моргнув, наконец смог присмотреться к гостю. Не местный, точно не из деревни – Манабу, конечно, не знал по именам все две сотни живших в лощине односельчан, но то, что перед ним чужак, ощутил шестым чувством, прежде чем успел сделать выводы. Парень перед ним, высокий, красивый, с рыжеватыми волосами, был одет модно, "по-городскому", как говорили местные, и был настолько хорош собой, что, живи он поблизости, Манабу точно его запомнил бы. – Ничего, – буркнул в ответ он и переступил с ноги на ногу. – Вам бы обуться, – заметил гость, проследив его невольное движение. – Вам бы представиться, – не слишком любезно заметил Манабу. Желания расшаркиваться у него не было, да к тому же он уже понял, что разбудили его зря, гость просто ошибся домом. – Простите, – еще раз извинился тот и вопреки своим словам широко улыбнулся. – Меня зовут Казуки, я приехал из Жертона и искал постоялый двор. Думал, это он. Парень кивнул куда-то за спину Манабу, указывая на его собственный дом, как будто тот еще не понял, о чем идет речь. – Просто этот дом самый большой и на окраине. Вот я и подумал, – добавил Казуки. Чуть прищурившись, Манабу озадаченно посмотрел на своего собеседника, пока в голове крутилась навязчивая мысль: что-то здесь не так. Вот только что именно его смутило, у Манабу не получалось сформулировать. – Постоялый двор на соседней улице. Вон туда прямо, потом направо, потом сразу еще раз направо. С красными воротами. Ноги уже начинали примерзать к полу, да к тому же из недр действительно большого, как правильно заметил этот самый Казуки, дома его настойчиво звали: – Ката! Ката, где же ты? Но когда Манабу попытался невежливо захлопнуть дверь перед носом столичного гостя, тот неожиданно подставил ногу в проем, мешая сделать это. – Извините еще раз, – попросил он, теперь уже действительно немного виновато. – Я вижу, вы сердитесь, а мне не хотелось бы начинать знакомство вот так. – Какое еще знакомство? – нахмурился Манабу. – Не собираюсь я с вами знакомиться... – Я просто проведу здесь какое-то время. Здесь – у вас в поселке. Я художник... – на этих словах Казуки дернул за широкий ремень объемную сумку, которую все это время держал на плече, но которую Манабу даже не заметил. Похоже, там был сложенный мольберт. – Мне бы не помешала компания. – При постоялом дворе есть кабак, один единственный тут, там и познакомишься с кем-нибудь. Ногу убери? – Ладно-ладно, – сдаваясь, Казуки поднял вверх руки и отступил. – Все равно было приятно познакомиться, Ката. – Я не Ката, – больше неосознанно, чем желая представиться, огрызнулся Манабу. – Так это не тебя зовут? – вдруг улыбнулся Казуки. – Это моя бабушка, – зачем-то ответил Манабу. – И зовет она не меня. Самое время было захлопнуть дверь, только гость улыбался так доброжелательно и немного смущенно, а сам был настолько хорош собой, что в последний момент Манабу все же смягчился и приоткрыл дверь чуть шире. – Меня зовут Манабу, – примирительно сказал он. – И сейчас мне действительно надо идти. – Очень рад, Манабу, – старательно закивал в ответ Казуки. – Ну вот и отлично! Только приехал, а у меня уже есть друг. "Чокнутый какой-то", – сделал вывод Манабу, когда дверь наконец захлопнулась. Художник из Жертона, чтоб его. Что тут рисовать? Есть немало куда более живописных мест поближе к столице... – Ката? Кто приходил, Ката?.. Вздохнув, Манабу двинулся по коридору к приоткрытой двери комнаты, откуда его звали. И вдруг с запозданием понял, что его смутило в словах утреннего гостя. От Жертона было не меньше двенадцати часов пути дилижансом или девяти часов верхом. Так или иначе, гости издалека прибывали, как правило, к вечеру. Этот Казуки, что ли, всю ночь по лесным дорогам трясся? Весьма рискованное занятие, надо заметить. Или же ночевал где-то поблизости? Второе предположение было абсурднее первого – их тихая деревенька, носившая неожиданно красивое название Атория, затерялась в горах и до ближайшего жилого дома от нее были десятки миль пути. Красавец на пороге появился словно из ниоткуда. Будь у Манабу чуть получше настроение, это его даже позабавило бы. ~ Дом у Манабу был и вправду большой – шесть просторных комнат, расположенных в два ряда по три, и широкий коридор между ними. И ни одной проходной. Для большинства местных семей, часто ютившихся на двух десятках квадратных ярдов, это показалось бы роскошью. – А Манабу живет в хоромах с одной только старой бабкой, – иногда шептались односельчане, мечтавшие о таком же богатстве Впрочем, так рассуждали далеко не все, потому как зависть до чужого добра – явление неизбежное, но и учителем мог быть далеко не каждый. А Манабу именно им и являлся. Когда прежний, разменявший девятый десяток школьный наставник ушел на покой, Манабу заступил на должность, и деревенский староста выделил ему этот дом, построенный еще во времена жизни ландграфа как раз для подобных случаев. В отличие от большинства местных, Манабу получил образование – он учился в самой столице, но после того, как окончил университет, куда его взяли исключительно за способности, ведь денег на учебу у Манабу не было, он вернулся в родные края. То, что местных детей будет учить человек ненамного их старший, сперва вызвало насмешки и стало причиной многочисленных шуток. Манабу к тому же был невысоким, худым, белокожим и длинноволосым – ничего общего с местными крестьянами. Когда он приступал к работе учителя, ему было двадцать четыре, но незнакомые с ним люди на первый взгляд давали хорошо если восемнадцать. – А где взрослые? Учитель вышел? – иной раз добродушно, как им казалось, подтрунивали деревенские мужики, когда входили в класс исключительно с целью посмеяться. Манабу зеленел от злости и до белизны сжимал губы, но стоически молчал, пока его авторитет в глазах учеников подрывали их же родители. Но как часто говорил уже покойный отец Манабу, вода камень точит, и вскоре шутки прекратились. Молодому учителю удалось завоевать авторитет самым банальным в его случае способом – ученики быстро осваивали науки, за несколько месяцев начинали считать и читать, а двое из них уже через год уехали в соседний городишко искать себе лучшей доли. С тех пор прошло четыре года, и новый учебный, который начался осенью, был для Манабу уже пятым в Атории. – С твоими мозгами, Манабу, в Жертоне бы жить, а не здесь тухнуть, – часто говорил его лучший друг Юуто. – Что тебе тут торчать? – Мне не нравится в столице, – скучающим голосом неизменно отвечал Манабу. – Я там и так слишком долго жил. – Зато сколько там всего, – мечтательно отзывался Юуто, который до Жертона ни разу в жизни не доехал, но почему-то свято верил, что все блага мира сосредоточились именно там. – Женщины, деньги, слава... – Какая еще слава? – устало возводил глаза к потолку Манабу. – Деньги там заработать даже сложнее, чем тут... – Тут вообще ничего не заработаешь, – решительно отвечал Юуто. И был отчасти прав – деревенька редела и загнивала, большей частью оставались старики, молодые уезжали, а Манабу считался редким исключением из общего правила. Впрочем, Юуто тоже, можно сказать, попал в Аторию не по рождению, а по желанию. Родной для него была какая-то еще более глухая деревня дальше в горах, а в Аторию он пришел и задержался надолго лишь потому, что богатые леса в округе приносили стабильный заработок. Юуто был охотником на лис, причем достаточно ловким и, что немаловажно в его ремесле, везучим. Лисий мех пользовался широкой популярностью у столичных модниц, и друг Манабу неплохо зарабатывал, отправляя ежемесячно в Жертон свои трофеи. Попутно Юуто ставил силки и приторговывал еще заячьими шкурками – одним словом, на жизнь не жаловался. Тот день, когда в дверь постучал незнакомец, был для Манабу выходным. В школе четыре дня учились, потом три дня отдыхали, если так можно было сказать – дети, помимо того что знания получать, должны были еще помогать родителям по хозяйству. Однако часто в свои выходные Манабу все же приходил в школу – полусарай, по сути, на две комнаты, классную и подсобную, – чтобы позаниматься с отстающими или же, наоборот, с наиболее любознательными. На дополнительных уроках, как правило, собиралось до пяти-шести учеников, особенно в холодное время года, когда работы на виноградниках и жалких клочках земли, что местные отвоевали у гор, не оставалось. За свою инициативу Манабу пользовался особым уважением, потому что никакой доплаты к жалованью не получал. Сам же Манабу с любовью отдавался делу, да и, по правде сказать, в Атории было не так уж много развлечений, чтобы скоротать досуг. Когда Манабу вошел в залитый холодным осенним солнцем класс, его дожидалось трое учеников. – Доброе утро, – поздоровался он, и его подопечные дружно поднялись на ноги. – Доброе утро, учитель, – нестройным хором ответили они. Двое из них, брат и сестра пятнадцати и шестнадцати лет, расхворались на целый месяц и много пропустили. Третий ученик, любимец Манабу, приходил в школу всякий раз, когда учитель давал дополнительные уроки, чтобы попросить книги. Обычно в течение всего занятия он тихо читал и лишь в конце задавал вопросы. Без слов кивнув своему любимчику, чтобы тот брал любые книги с полки, Манабу обратился к отстающим ученикам: – Сегодня мы повторим правописание сложных слов, которое разбирали на прошлом уроке. Записывайте... Ученики старательно заскрипели мелом по своим досточкам – обеспечить всех воспитанников бумагой и чернилами Манабу не мог, да и не имел смысла такой перевод дорогих материалов. Как бы Манабу ни любил свою работу, он прекрасно понимал, что большинству его воспитанников едва ли пригодится даже чтение. – Баснописец. Зверолов, – на ходу сочинял Манабу, меряя шагами небольшой пятачок свободного пространства у доски. – Тина, не подглядывай. Я все вижу. Продиктовав десяток слов, Манабу дал ученикам пару минут перечитать написанное, а сам остановился у окна, глядя, как тусклое солнце светит, но не греет пожухлую на школьном дворике траву. Решив, что сегодня он добрый учитель, Манабу сделал вид, что не заметил, как брат чуть приподнял свою доску, показывая написанное сестре. У Манабу была девушка – или невеста, как считали все деревенские. Порядки в селе были простыми: если барышня приличная и сама из хорошей семьи, любые отношения с ней могли вести лишь к одному – к свадьбе. В свое время Манабу, после приезда из невысоконравственной столицы толком не разобравшись в местных негласных правилах, оказал несколько знаков внимания красивой и скромной Иминии, дочери одного из богатых аторийцев. Иминия была чем-то похожа на Манабу – невысокая, изящная, со смоляными волосами и такими же черными глазами. Единственное, фигурой не вышла, злословили другие девушки, но недостаток в виде худобы и какой-то мальчишеской угловатости в их глазах только радовал Манабу. Он и начал глупый флирт лишь для того, чтобы не выделяться – у любого приличного селянина должна быть подруга. Меньше всего Манабу хотел, чтобы о нем подумали что-нибудь, тем более, что основания для нехороших мыслей существовали. Манабу даже воображать не хотел, что бы о нем сказали соседи и даже тот же Юуто, если бы узнали, что чем целоваться со своей невестой, ему куда приятнее наблюдать, как местный кузнец подковывает лошадь, как бугрятся мышцы на его руках или как на празднике весны молодые парни устраивают шуточные бои за соломенное чучело, символизирующее приход тепла, валятся на землю, душат друг друга и хохочут, словно ненормальные. К счастью Манабу, Иминия оказалась на редкость холодной, лишенной эмоций и страстей особой. – Только после свадьбы, – заявила она, стоило Манабу впервые прикоснуться к ее губам. – Даже поцелуи? – вопросительно поднял брови он. – Поцелуи можно, – чуть поразмыслив, уступила Иминия. – Но только недолго и без языка. Неприлично. По закону жениться на девушке можно было только после ее двадцатилетия. Этим летом Иминии исполнилось девятнадцать, ее родители уже смотрели на Манабу со сладким предвкушением – жених завидный, куда там, сам учитель, образованный муж да с приличным доходом. В такие моменты Манабу снедала тоска. До следующего лета надо было что-то решать, и ничего, кроме как уехать подобру-поздорову, он придумать не мог. Одно знал точно: жениться на ледышке Иминии он ни за что не станет. Правда, также Манабу знал еще кое-что: отказ от женитьбы селяне ему не простят. И все же случались редкие моменты, когда Манабу сожалел о том, что его невеста была столь неприступна. Если закрыть глаза и немного пофантазировать, можно было представить, что острые коленки Иминии и тощие локти, худые бедра и прочие прелести принадлежат вовсе не девушке. Тогда Манабу смог бы снимать напряжение хотя бы изредка и не воображать невесть что из-за такой ерунды, как явление красивых незнакомцев ранним утром. – Учитель? Очень красивых незнакомцев. Такая улыбка не забывается, даже если видел всего раз. – Учитель! – А? – резко обернувшись, Манабу моргнул. – Да. Вы закончили? – Ну это... Как бы ага, – старательно закивали головами брат с сестрой, не оставляя Манабу сомнений, что отвлекся он надолго, и все, что можно было списать, они списали. – Что ж, тогда проверим. Марис, ты начинаешь. Читаете по два слова по слогам. После занятий Манабу предстояло свидание с невестой. Обычно он считал такие встречи повинностью, но сегодня был даже немного рад. Не придется коротать вечер в одиночестве. ~ Отец Иминии был владельцем того самого постоялого двора, а заодно единственного деревенского кабака, расположенного при нем же. Тоже своего рода причина, почему приличным молодым людям стоило бы проводить свои вечера именно там, под бдительным оком родителя. Но даже если бы не этот момент, мест, где можно скоротать время, в Атории больше не имелось. Особенно если подруга не склонна уединяться со своим избранником на сеновале. Вопреки сложившемуся правилу трактирщиков жить там, где работаешь, большой дом зажиточной семьи Иминии находился в противоположной стороне Атории. Манабу пришел, вежливо поздоровался с матерью своей невесты, попросил разрешения прогуляться с ней этим вечером, посмотрел, как носятся вокруг пятеро младших братьев и сестер Иминии, после чего они отправились на прогулку. Иминия как обычно была молчалива, а Манабу, раздраженный и накрутивший сам себя в течение дня, думал о том, что его благоверной надо было родиться не в глухом селе в горах, а в семье столичной знати. Там бы она смотрелась гармонично со своей чрезмерной чопорностью и манерностью. – Хорошо сегодня, – первой нарушила молчание девушка. – Не холодно. – Да, не холодно, – согласился Манабу. Погода и правда радовала, нередко в это время года уже падал снег. – Как твой день прошел? – Как обычно. Трое учеников. – Как бабушка? Подавив вздох, Манабу покачал головой. Об этом ему говорить не хотелось. – Завтра утром придет лекарь, осмотрит ее. Но и так видно, что ей все хуже. – Она совсем тебя не узнает? – Совсем. И уже больше месяца не встает с постели. – Очень жаль, – Иминия говорила искренне, Манабу слышал печальные нотки в ее голосе. Сострадание, в отличие от некоторых других качеств, было не чуждо его невесте, и Манабу мысленно укорил себя за все упреки, что успел сочинить для девушки за сегодняшний день. Дорога до трактира заняла от силы четверть часа, Атория была совсем невелика. Когда они пришли, сумерки сгущались над горами, зажигались первые звезды. Перед тем как Манабу толкнул дверь, он чуть поднял голову и бросил взгляд на дом на холме – отсюда его было хорошо видно. Одинокий, заброшенный, но все еще красивый. Порой Манабу приходила в голову странная мысль, что дом был живым и следил за деревней внизу, в лощине... Зачем? Дожидаясь чего-то? Передернув плечами, он потянул дверную ручку и сразу же утонул в звуках, запахах и тепле. Ближе к зиме все больше завсегдатаев собиралось по вечерам в единственной пивнушке, чтобы пропустить по стаканчику и посплетничать. В Атории считалось в порядке вещей и женщинам приходить сюда, посидеть с деревенскими и поужинать, если заявлялись они в компании мужчин, разумеется. Оттого жены не особо пилили загулявших мужей и в трактире было многолюдно. Но в этот вечер вокруг творился какой-то необычайный даже для питейного заведения кавардак: люди смеялись особенно громко, а общее веселое возбуждение ощущалось в самом воздухе. – А можно меня? Меня, Казуки?! – звонкий голос оглушил Манабу, и на мгновение он растерянно замер, подумав, что слишком много думал о нежданном госте. – Чего ты? – спросила Иминия, чуть подтолкнув его сзади, и Манабу, опомнившись, вошел внутрь. Он успел забыть, что сам порекомендовал заезжему художнику вечером посетить кабак, а тот, видимо, решил воспользоваться советом. Манабу сразу стало неуютно, хотя вряд ли он смог бы объяснить, почему от одной мысли о столичном госте ему становилось не по себе. Вместе с Иминией они подошли к свободному столу, и Манабу помог девушке расположиться, приняв из ее рук теплую мягкую шаль. – Здравствуй, Манабу, – трактирщик, уже мнивший себя его будущим тестем, удостоил гостей вниманием, поставив перед Манабу кружку пива. Иминии как женщине подобные напитки не полагались – в семье с этим было строго. – Что тут происходит? – спросила девушка, вытягивая шею и пытаясь рассмотреть причины гвалта в другом конце зала. – Шут какой-то приехал, – усмехнулся в усы ее отец. – Художник из столицы. Теперь веселит народ – каракули малюет. Оглянувшись через плечо, Манабу поглядел в нужном направлении, но ничего, кроме спин других посетителей, сгрудившихся у одного из столов, рассмотреть не смог. – Каракули? Какие еще каракули? – удивилась Иминия. – Портреты как будто. Только смешные. А ты не лезь, негоже без пяти минут замужней женщине заниматься такими глупостями. Если бы Манабу хотел, он бы мог ответить, что такие, как Иминия, глупостями заниматься не станут даже в случае, когда им посулят за это все богатства мира. Но ее отец не понял бы иронии, а Манабу не хотелось начинать разговор, кроме того, ему почему-то так же не хотелось, чтобы приезжий Казуки его заметил. Было тошно от самого себя: за день он так часто вспоминал о человеке, которого видел утром в течение трех минут, что теперь был совершенно не готов встретиться с ним в действительности. Отчего-то казалось, что Казуки может догадаться, о чем он фантазировал. "С приезжим можно было бы... – совершенно неуместно с тоской подумал Манабу. – Он все равно уедет. Никто не узнает..." Все же в его возрасте оставаться без личной жизни так долго было решительно нельзя. – Вчера ко мне заходила Палана, – сообщила Иминия. – Да? И что? – попытался изобразить заинтересованность Манабу. – Ее муж опять уехал на месяц. Мы с ней целый вечер вязали. – Вот как. – Это будет подарок. То, что я вяжу. Для тебя, к зимним праздникам. – Здорово, – Манабу бледно улыбнулся. Вечер тянулся долго и скучно, уже через час Манабу чувствовал настойчивое желание убраться домой – у него и предлог был, больная бабушка, но почему-то он продолжал тянуть. Подходили поздороваться знакомые, ненадолго за их стол подсел Юуто, тут же продемонстрировав листок дешевой желтоватой бумаги, на котором черным грифелем был наспех нарисован человечек с неестественно торчащими зубами и выпученными глазами. – Это ты, что ли? – поразился Манабу. Несмотря на свою комичность, у намалеванного персонажа явно были общие черты с Юуто: длинные руки и ноги, такие же ровные волосы и даже нос как будто его. – А то! Скажи, похож? – с непонятной гордостью Юуто выпятил грудь. – Как ни странно, – покачал головой Манабу, а Иминия поджала губы: Юуто она терпеть не могла. – Парень приезжий нарисовал, Казуки. Тебе надо познакомиться с ним, может, он и тебя нарисует... – Еще чего не хватало, – сердито вставила Иминия. – Мы уже знакомы, – ляпнул, не подумав, Манабу. – Да? Когда успел? – удивился Юуто, и невеста тоже перевела на него подозрительный взгляд, будто Манабу в чем-то перед ней провинился. – Он утром спрашивал у меня дорогу на постоялый двор. – А, ну ясно, – к теме разговора Юуто тут же потерял интерес. – Слышали новость? В столице опять какие-то стачки. Теперь докеры недовольны. – Чем недовольны? – Своим рабочим днем вроде. Говорят, работать по шестнадцать часов – много. Хотят по четырнадцать... Решив, что еще полчаса – и домой, Манабу сказал Иминии, что хочет уйти пораньше – неизвестно, как там без него бабушка. Для его невесты семья стояла на первом месте, потому она сразу засобиралась. – Только к отцу на минуту подойду, – добавила она, вставая из-за стола. Бездумно Манабу водил пальцем по краю кружки и ждал, когда вернется девушка, не замечая, что гул вокруг постепенно утихал, часть гостей разошлась, а те, кто оставались, разделились на небольшие компании и расселись за столами. – Привет, Манабу. Давно не виделись. От неожиданности Манабу вздрогнул и тут же мысленно отругал себя за это, потому что от Казуки, хлопнувшегося на стул рядом, не укрылось его дерганное движение. – Ты меня напугал, – недовольно оправдался Манабу и уставился в пустую кружку. Смотреть на Казуки было сложно. То ли три выпитые пинты забористого пива сыграли со зрением Манабу злую шутку, то ли раскрасневшийся в тепле, с блестящими от выпитого темными глазами, Казуки был и правда невыносимо хорош собой. – Почему же? По-моему, я совсем не страшный, – Казуки чуть понизил голос и через стол склонился к Манабу, который недовольно воззрился на него в ответ. Для едва знакомого человека Казуки вел себя слишком фамильярно. – Смотря как посмотреть, – парировал он, и Казуки не обиделся – напротив, заметил в его словах что-то забавное и рассмеялся. – Я все надеялся, что ты тоже подойдешь. Хочу тебя нарисовать, – объявил он. – Я не любитель карикатур. – Тебя я хотел нарисовать всерьез. В смысле, сделать нормальную зарисовку, не шуточную. – С чего вдруг? – нахмурился Манабу. – Ты красивый, – простодушно пожал плечами Казуки, глядя ему прямо в глаза. Надежда оставалась только на тусклый свет в зале трактира, иначе Казуки точно заметил бы, что к щекам Манабу прилила кровь. Как все белокожие люди, краснел он быстро и нередко до пунцового оттенка. – Спасибо, конечно, но я не хочу, чтобы меня рисовали, – как можно спокойнее отчеканил Манабу. – Очень жаль, – его собеседник словно ожидал такого ответа. – А можно я тогда нарисую твои руки? – Что?.. – Только руки. В смысле, кисти рук. У тебя такие пальцы... Как будто на одну фалангу больше, чем у обычных людей. Я еще утром заметил – никогда такой красоты не видал. Не веря своим ушам, Манабу ошарашенно отметил, что Казуки, о котором он вспоминал так часто за этот день, уже второй раз за две минуты употребил слово "красота". И вдруг понял, что ему не мерещится – к нему пытаются "подъехать", как говаривали местные. Пока Манабу пытался собрать разбегающиеся мысли, Казуки нахально подмигнул ему: – Договоримся? Чего Манабу терпеть не мог, так это нахрапистости. Если бы красавец перед ним был не настолько наглым, возможно, он и потерял бы бдительность, но флирт на грани хамства отрезвил Манабу. – Нет. Не договоримся, – холодно произнес он. – Сушеная треска не узнает, – не отступал Казуки, выражением лица напоминая хитрого лиса из сказки, и было непонятно, говорит он о рисунке или о чем-то ином. Чутье подсказывало, что речь вовсе не о живописи. – Кто? – чуть не поперхнулся Манабу. – Страшненькая девчонка, которая сидела на этом самом месте. Я весь вечер ждал, когда она наконец отойдет. – Вообще-то это моя невеста, – Манабу хотел, чтобы его голос звучал гневно, но получилось скорее глухо и сдавленно. – Сочувствую, – на лице Казуки расцвела улыбка, показавшаяся Манабу откровенно издевательской. И это наконец отрезвило его. – Не знаю, что ты за придурок такой, – Манабу тоже наклонился вперед, приближая свое лицо к лицу Казуки. – Но если в следующий раз решишь разыграть меня, мою девушку не впутывай. Он не понял точно, что именно отразилось в глазах Казуки. Тот хотел ответить, но не успел. – Манабу? – послышалось нерешительное из-за спины. – Мы идем? – Идем, – с шумом отодвинув стул, он поднялся, даже не удостоив Казуки взглядом, и, взяв Иминию за руку, потянул к двери. – Что-то случилось? – растерянно спросила та, на ходу набрасывая на плечи шаль. – Ничего не случилось, – отрезал Манабу, и его невеста не стала допытываться. "Так или иначе, события вечера сложились к лучшему", – думал Манабу, шагая по темным улицам под руку со своей невестой. Свинское поведение красавчика Казуки вправило его поплывшие было мозги. Манабу всю жизнь воротило от людей безобразного пьяного поведения, а в том, что Казуки был вусмерть пьян, он не сомневался.