Двери закрываются

☂       – Ну и куда ты собралась? – произнесла она однажды, увидев сквозь дверной проём кухни, как её дочь прошла в прихожую и сняла с вешалки курточку.       Маме лучше не выдавать подробностей.       – Я учиться, мам.       – Куда учиться? Что ещё за учёба, о которой я не знаю?       Надо срочно выдумать что-нибудь хоть каплю правдоподобное.       – У нас в школе решили организовать дополнительные занятия. Помнишь, я говорила? По химии. И физике… Ты сама сказала, что мне не помешает.       Хм. Откуда такое рвение? Когда у неё в руках в последний раз был учебник? Как ни зайду к ней – опять рисует. Скатилась в прошлом году до троек, оценки жуть, а ты тратишь время на живопись.       – Я ещё исправлю оценки, обещаю, – сказала девочка, закрывая за собой дверь.       Тамара и правда шла учиться. Даже не шла – неслась. Неслась к тому, кто сам сказал ей однажды:       – Я думаю, детей не должны учить в школах, или по крайней мере не в таких школах, какими я их у вас видел. Каждый ребенок – мечтатель, дайте ему немного свободы.       Пожалуй, только после его объяснений у неё в голове наконец отложилась ньютоновская механика. Когда она попросила понятно растолковать основные принципы её работы, он просмеялся и велел быстро достать блокнот и цветные карандаши.       – Для начала нарисуем человечка-плюшку, моя хорошая.       – Нарисуем? – недопоняла Тамара.       – Не задавай вопросов. Просто рисуй, – он заметил муху-журчалку, севшую на лацкан лабораторного халата, в котором она его видела во тьме ночной и при свете дня, – А ну брысь, – щёлкнул он пальцем рядом с мухой, чтоб та улетела. Опять напускали всяких летающих мерзавцев из оранжереи. Он, конечно, всё понимал, но и на цветок он был не настолько похож, чтобы на него садились вот так, без спросу.       Тамара изобразила на одной из страничек пухлого, словно хлебушек, человечка.       – А теперь нарисуй ему друга. Как ты видишь слово «ускорение»?       Ускорение… Персонаж, которого набросала Тамара, напоминал чем-то байкера, чем-то гонщика Формулы-1. Сзади него по небу летели метеоры, а на костюмчике красовалась молния.       – И что дальше?       – Тс-с.       Он взглянул на девочку сквозь цветные очки и два раза хлопнул в ладоши.       Едва она успела что-то понять, как рисунки ожили: толстый человечек, больше похожий на булочку с корицей, и гонщик подошли друг другу навстречу, улыбнулись и дали друг другу пять.       – Видишь, моя хорошая, масса и ускорение совсем разные, но дружить умеют, – улыбнулся учитель, – И их дружба называется «силой». Разве не восхитительно?       Да, вроде что-то такое было в формулировке второго ньютоновского закона. Только сейчас его объяснили куда веселее. Милых человечков и их дружбу запомнить проще, чем формулу с доски.       Масса и ускорение помахали девочке на прощание и вернулись в блокнот.       Тут не было скучно и никто не заставлял зубрить учебники. Можно было в свободном режиме пойти и понадувать пузыри во время лекций о поверхностном натяжении воды. Можно было случайно уронить на пол пластилиновые модельки молекул воды, а потом шутить про «осторожно, мокрый пол» – именно так однажды сделал учитель; они с Тамарой потом даже предупреждающую табличку рядом поставили. А такие пугающе завораживающие чёрные дыры становились лишь мячиками-попрыгунчиками, которые можно было бросить на космическое одеяло, чтоб те образовали в нём воронку. Будто ты сам управляешь маленькой вселенной, кидая сингулярности в усыпанную блестящими пайетками иссиня-чёрную бездну.       Даже в аудиториях вместо стульев были мягкие кресла, а вместо доски –интерактивный экран, который включался, стоило учителю Тамары взять в руки лежавшую на столе маленькую серебристую сферу и подкинуть, заставив её зависнуть в воздухе и вспыхнуть синим-синим презелёным красным огоньком.       – У вас тут не наука, а настоящая магия.       Он лишь улыбался и отвечал:       – А не одно ли это и то же, моя хорошая?       Всё, что мы делаем, есть магия. И всё, что делаешь ты – тоже магия.       На его уроках ей нравилось, пусть они и не всегда шли по плану. Однажды она сидела с краю стола в одной из аудиторий и рисовала в блокноте сказочные цветы и грибы, когда учитель, проходя мимо, нечаянно опрокинул пробирку с какой-то жидкостью рядом с её блокнотом, забрызгав изрисованную страницу, в результате чего и страница, и половина стола вмиг поросли лисичками и перламутровыми ромашками.       – Что происходит?! – вырвалось у девочки; она ещё не до конца привыкла, что в университете Гвинн и не такое бывает. Тут и рисунки оживают, и цветы цветут среди зимы, и снег за оконными стёклами падает вверх, и физикам есть дело до лирики, и школьная домашка становится совсем лёгкой, словно ответ на детскую загадку.       – Упс. Моя вина, – сразу ответил он, подбирая опрокинутые пробирки.       – Мистер Гэвин…       – Учёный, моя хорошая, – он поднёс к губам палец; глаз было почти не видно из-за разноцветных очков и густой чёрной чёлки; – В широких кругах я Учёный. А ты зови меня просто учителем.       Тебе пока стоит знать только это.       Он ещё не говорил ей, что от него напрямую зависела жизнь не только на этой планете, но и везде, куда только способны долететь старчейзеры. Да и надо ли о таком говорить? Для неё я – лишь тот, кто понимает её чуть лучше школьных учителей и даёт шанс наслаждаться учёбой, а не ненавидеть её.       – Ты настоящий мечтатель, моя хорошая, – сказал он как-то раз, когда Тамара увлечённо разрисовывала стену в одной из университетских аудиторий и превращала её в окошко с видом на Столпы творения, – Я вижу радугу в твоих глазах.       Однажды ты станешь прекрасным видящим. Ты уже видящая.       Возможно, девочке в лицо тогда попал преломившийся и распавшийся на семь тонов лучик, отсвечивавший от находившегося рядом зеркала. А может это и правда светились её собственные глаза. Она не могла сказать наверняка – себя со стороны не увидишь.       Порой Тамара думала, что новый учитель понимал её даже лучше собственной матери.       – Вы так добры ко мне, – повторяла она время от времени, если у него вдруг появлялась возможность проводить её до станции, где её поджидал поезд по–имени Аваланш. И задачки помогает решать, и рисунки мои ему нравятся… И ни одного выпада о том, что они отвлекают меня от занятий.       Вот бы мама однажды поняла, как мне важны мои рисунки, размышляла однажды девочка, в полудрёме сидя в поезде метро. Неужели этого никогда не приключится?...       Сейчас что в южном полушарии Земли, что в северном полушарии Летты начинается последняя учебная четверть. Буквально прошлым летом в середине января Тамара могла лишь выдумывать и представлять себе идеальную учёбу. Ещё чуть-чуть и наступит осень, март, а там и День Рождения, но на первом плане стояла школа – и первым делом надо вновь пережить февраль и въехать в учебный ритм. Вот бы помог кто. Мама только наезжать умеет. Опять будет кричать, что я занимаюсь не тем, что мою бы энергию да в полезное русло...       Тамара и не предполагала тогда, что нужно было всего лишь чуть-чуть потерпеть – и дождаться всего одного зимнего дня в середине июля.       …А её будущий учитель в тот уже кажущийся таким далёким момент наверняка сидел в тишине вечера, когда аудитории давно опустели, а лишнее освещение было уже выключено.       Я тебя слышу. Я всё знаю,– говорил он тихо, блуждая по снившемуся Тамаре идеальному миру вдоль медового берега молочной реки, не вставая при этом с рабочего места и не выпуская из рук листка розовой бумаги с ручкой, – Не торопи события.       Скоро встретимся, моя хорошая. Я не знаю, где ты, но я вижу твой внутренний мир. Если я тебя встречу, то обязательно тебя узнаю.       Немного погодя он черкнул в углу листка подпись.       ʒẞœλœ∻∻æ☊. - - - [от аффтара] Два чая тому, кто расшифрует написанное Учёным в конце странное слово %) Пока не буду пояснять, почему оно написано странными значками, а не просто буквами. Этот момент будет ещё много раз всплывать и однажды будет объяснён в сюжете.