Индиго и сирень

Глаза Рейегара густо-индиговые — чернильные сумерки, расползающиеся над Дорнийском морем. Глубокие, они затягивают Элию в день свадьбы, и она чувствует себя почти счастливой. На ее сутулых плечах черно-красный плащ Таргариенов — и Элия забывает, что темные цвета не идут смуглой солено-дорнийской коже. В ее убранных на южный манер волосах цветки померанцевого дерева, гладко-белые, пятиконечные, чей фруктово-сладкий аромат чует сама Элия. Мирийское кружево льнет к груди, а нити розового жемчуга обжигают кожу, когда она проходит мимо стройного ряда королевских рыцарей. И даже сквозь забрало Элия узнает мягкую сирень глаз Артура — подобно ирисам, что цвели в Водных Садах в их общее на двоих лето. Счастливой Элия чувствует себя в день рождения дочери. Безмерно уставшая, с мокрыми волосами и пятнами крови на белом шелке — но счастливая, счастливая, счастливая. Рейенис смуглая и с черными глазами-бусинками, и Элия чувствует себя почти дома. Но шторм, бьющий о скалы Драконьего Камня, быстро возвращает ее в действительность. Как и сжатые в немом неодобрении губы мейстера. Как шепот, крупицами рассыпающийся средь знати в день ее прибытия в Королевскую Гавань. — От нее несет дорнийским отродьем, — Эйерис с отвращением воротит нос от внучки, но это колет не так больно, как молчаливое согласие Рейегара. — Она похожа на моего сына, — тихо говорит Рэйла, заявляясь в покои невестки на следующий день. Облаченная в черное и с тусклым серебром в волосах, она больше тень, чем королева. С безумным мужем никак иначе. «И я тоже скоро стану ею, этой тенью», — с горечью про себя думает Элия. С красивым, бездушным мужем никак иначе. — Да, похожа, — честно соглашается она, качая колыбель. И пусть Рейенис по-дорнийски смугла, ее волосы не вьются кудрявой, колючей проволокой, как у Элии и ее братьев, а на свету карие глаза отдают амарантом. И взгляд у Рейенис не по годам и по-отцовски серьезен и печален. Это видят и Элия, и Рэйла — подобно внимательным матерям. Но не видит Эйерис в приступе безумия и знать — в любви к недобрым слухам. Элия чувствует себя самой несчастной женщиной в Семи Королевствах, когда ее безупречный супруг с венцом из зимних роз направляется к Лианне Старк. Больно быть отвергнутой, будучи любимой им накануне ночью. Больно быть отвергнутой, когда в тебя впиваются иглами взгляды лордов и леди. Элия слышит, как хрустят костяшки пальцев Оберина, сжимаемые яростно в кулаки. Она накрывает его руки своими с силой, оставляющей следы алых полумесяцев, зная, что не услышит от брата упрека. — Мы убежим, — предлагает ей Оберин вечером в шатре. Он взволнованно мерит шагами пространство, и от полов мантии нервно колышется пламя свеч. После всех его предложений о кровной мести это кажется самым логичным, и Элия почти соглашается. Волнение сжимается в комок где-то в животе, и Элия инстинктивно обнимает его ладонью. — Но для начала я поговорю с мужем, — тихо сообщает она. Покои Рейегара — уже в Королевской Гавани — не обжигают более Элию холодом и пустотой. Муж никогда толком ей не принадлежал, и Элия почти смирилась. («Непреклонные») До дрожи ее пробирают пустые покои королевы Рэйлы — женщины, чьи редкие улыбки были хотя бы искренними. До страха пробирает зияющая дыра в уже не стройном ряду Королевской Гвардии: Рейегар забрал с собой самых лучших, милосердно оставив ее отцу и юному льву. Волчица хищно лишила ее двух любимых мужчин сразу, и Элия криво улыбается своей тайне при каждом приступе безумии Эйериса. Волки, львы и олени загоняют ее и детей в угол, что Элии ничего и не остается, как обратиться к Пауку, опутавшему своими сетями каждый уголок столицы, от Красного Замка до трущоб Блошиного Дна. («Несдающиеся») Он приветствует ее сладко-сахарной улыбкой и провожает таким же — отказом. «Рейенис, она слишком дорнийка, да и возраст не удобен», — выражает свое сомнение Варис. «Зато младенцы все так похожи, не находите?» — он сжимает ее смуглую ладонь меж своих белых напудренных, но змеей сворачивается в груди недоверие. И Элии хочется то ли выть в голос, то ли расхохотаться, откинув назад голову. В ночь, когда небо и земля окрашиваются в алый, Элия срывает голос, зовя дочь. И захлебывается слезами, когда мирно сопящий в колыбели младенец нехотя открывает глаза. Не густо-фиолетовые — мягко-сиреневые, прозрачно-лиловые. Как ирисы, что цвели в Водных Садах в ее самое счастливое лето. И нет никакой за это вины — Элия хранит чувство правильности произошедшего с тех пор, как ее обняли руки Артура, как пальцы его запутались в ее волосах и нитях розового жемчуга. В ту харренхолльскую ночь, когда Элия жаждала разговора с мужем, ее встретила стылая спальня Рейегара. И Артур, стоявший для вида на страже. Рейегар не один забыл свои клятвы, и быть может, потому Харренхолл считается проклятым. Сквозь этажи и кровавые стены Красного Замка до Элии доносятся крики Эйериса и приближающееся громыхание лат, явно не гвардейцев короля. — Несгибаемые, — безумно-отчаянно шепчет Элия, склоняясь над сыном. Если кому-то и встретиться с львами живым, то ей и только, и эта мысль служит ей утешением, пока дыхание Эйегона редеет под ее ладонью. Пока тускнеет мягкая сирень глаз, ею самая любимая с лета в Садах.