Теплые слова прощания

      Венди знакомится с Шарли, когда она больше всего этого не ждет.       Папина американская мечта сбылась, он заработал много денег, и теперь может обменять их на недвижимость с машинами, но потерянное время он не вернет — Венди было всего пять лет, когда отец улетел в Нью-Йорк из родной Аризоны и оставил ее на попечение матери. Сама мама отъезд пережила нормально: плакала в ванной по ночам и утрам, стирала тяжелые простыни в прачечной, жила урывками минут, а остальное время посвящала вере в мужа и в Венди. «Ты самая красивая в этой глуши, самая умная, и даже если у отца ничего не выйдет, ты обязательно сможешь занять свое место на вершине. Ты моя дочь, — говорила она, полоская наволочки соседей, — и ты покажешь всем кто мы такие». Папа писал раз в неделю, звонил чуть реже, но сам никогда не приезжал. Венди помнила его сначала хорошо: смотрела на курительную трубку и старый портсигар, гладила руками и думала о его бороде и о том, как она кололась, когда он целовал и обнимал ее. Но память — не портсигар, и запах папиных сигарет быстро выветрился из головы, воспоминания растворялись в мамином порошке и утекали с мыльной водой. Мама все реже плакала ночью и вспоминала отца. Время шло. Спустя семь лет жизни без него отец вернулся: на дорогой машине, с подарками на заднем сидении и хорошенькой женщиной на переднем. Он вышел из машины и никто его не узнал. «Ой, как похорошел, — своохотливая женщина, вечно сидящая на лавочке и обсуждающая все новые за пять лет сплетни, смотрела на него во все глаза, — Мистиган, ты ли это?» -Я, тетка Мия, я, — он потоптался перед лестницей, совсем по старой привычке бывшего заводского рабочего, — а Венди с мамой дома? -Где ж им быть еще сегодня! Школа у девчонки закончилась, а мать свое уж отработала. Ты иди давай, милок, а то лица они твоего не вспомнят, — она приготовилась начать протяжную песнь о том, что «Ох, как же долго ты нас не навещал, соседей-то своих, а ведь мы тебя совсем маленьким помним, да ладно мы, а дочь твоя…», но Мистиган быстро оборвал начинающуюся серенаду по потерянным временам и уверенным шагом взошел по хрупкой лестнице. Он больше не рабочий, получающий копейки, он выжил в Нью-Йорке, городе мечты, выживет и здесь. Дверь в замке поворачивается, знакомо скрипит, и он слышит перезвон голосов: «Это он, мама, там цветы и женщина, женщина и цветы…» — Отойди от окна, милая, подойти ко мне. Помни — мама всегда будет любить тебя, помни… — сухой голос женщины обрывается со скрипом знакомой половицы, и мужчина — рослый и смутно знакомый, показывается в проходе. — Я приехал за Венди. Мама с папой переглядываются, оглядываясь на прошедшие годы брака: сначала он был в теплой любви, с грязными лицами от угля и застиранными руками, потом — в холодном, сумрачном ожидании чуда, внезапного богатства, счастливой жизни. Их любовь утекла, взамен пришли мечты, совместное время — кончилось, и мама со слезами на глазах говорит Венди следовать за отцом. С ним она даже не прощается. Девочка приходит в себя в машине. Ее гладит красивая женщина, руки которой — шелк и блеск, а отец серьезно смотрит на дорогу и чуть щурится левым глазом, пытаясь сдержать слезы. Это горько — расставаться, ее горче — забирать кого-то из своего места, обрекать на новую жизнь, новое время, новых людей. Старым там уже не будет места, Мистиган знает это по себе. Венди ехала, утирала мокрый нос, скидывала прохладную нежность чужих ладоней и вспоминала не отчий, а мамин дом: вспоминала шелест мокрого белья и его удушающую влагу, солнечные пятна на грязном стекле и витающую в воздухе пыль. Это был ее место: с одноклассниками-дикарями, со смешным мальчиком по имени Ромео, который дарил ей мороженное после школы, это был ее целый мир — маленький и детский, единственный и любимый. Марвел — младшая вспоминает совсем далекого папу: с портсигаром, трубкой, грязной головой от угля и с колючей бородой. Он вытаскивал ее после ванны, целовал этой самой колючею бородой и улыбался слезливыми глазами, в которых жила мечта. Сейчас от него не пахнет ни сигаретами, ни шахтой, у него нет бороды и в его глазах — твердость исполнившихся желаний. Венди его не знает. Она смотрит на цветы и плачет. Мистиган, каков он есть для себя и каков он есть вообще — одинокий человек, любящий человек, незнающий — как подступится, как наверстать, как начать любить. Это сложное действие, тут ни упорство, ни амбиции не помогут: люди любят там, где им хорошо, тепло и светло, где их любят за ямочки на щеках и гладят синие завитушки. Он это безвременно и безнадежно растерял: и ямочки, и завитушки. Одна у него осталась тоска и вымерзшая любовь, похороненная в неотправленных в Аризону письмах. Венди осваивается в доме, как дикий зверь. Щурится, везде ожидает смертельного удара, последней пули, звонкого шлепка. Запирается в комнате, ходит в школу, где одноклассники смеются над ее акцентом, но прямо заявить не решаются — богатство Мистигана и тут встает недвижимой скалой, на этот раз защищая не только от отцовской любви, но и от оскорблений. Марвел сгибается под гнетом тяжелой тоски — и упрямо живет дальше. Ради мамы. На юбилей отца приходят много разных людей: одни, с толстыми боками и кошельками, обращаются с Венди как с забавной болонкой, шутливо подзывая и теребя по серой холке, словно она и правда цирковая собачка; другие — высокие, молодые, выбившиеся из грязи в столицу развитой страны, воспринимаются ею будто братья ее отца. Они вместе выросли не на материнском молоке, но на дешевом виски и акциях. Тяжелый труд и мечты, непомерные амбиции и время, убитое на работу — вот что их сплотило. На внезапно появившуюся, но давно существующую дочь своего «брата» они смотрят с горьким упреком в глазах, адресованному то Мистигану, то себе. Венди ставит свои немаленькие, но ненужные карманные деньги на то, что у них тоже есть такие дети — существующие, но забытые, погребенные под осколками той части Америки, которая не успела вовремя купить себе жизнь получше. Вечеринка для взрослых продолжается до середины ночи, проходит в умеренных тонах пьянства, кто-то даже ухитряется обронить пару анекдотов и посмеяться с забавной, не совсем уместной шутки. В большинстве своем они обсуждают дела и дела, громкие тосты оборачиваются пожеланием выручить как можно большую прибыль, обеспечить «красавицу — дочь» (так говорят толстосумы) всем самым лучшим, а главное — дольше жить и больше заработать. Венди ходит как неприкаянная душа, одни отпугивают ее своей слепой, мелкой добротой, другие — упреками и стоящими в глазах слезами. Хорошо, что вечер заканчивается. Отец остается пить в одиночестве, «мама» поднимается наверх, надевает тонкий шелковый халат и проваливается в сон. Венди тоже идет наверх, напоследок чуть оглядываясь через плечо. -Ты что-то забыла? — он сидит к ней спиной, грустный, пустой и спрашивает тоном равнодушным, как-то тупо роняя слова. -Нет, папа, нет… Спокойной ночи, — пора ей, как маленькой девочке, спать. Когда выцветают первые звезды, и Венди отходит от ночного, потного кошмара, кто-то мелко стучится в ее комнату. Девочка встает с кровати, подходит на цыпочках к резной двери и открывает маленькую-маленькую щелку. -Это тебе. Я подумал, тебе она будет нужна, — Мистиган роняет это пьяным голосом, выворачивает несказанное, разворачивается всем телом к мелкой щелке — хочет быть ближе хотя бы сейчас. Белая кошечка — маленькая, совсем ребенок, за его спиной медленно открывает глаза от некрепкого сна. Мужчина с синими завитками, пьяный вусмерть, стоит, пошатывается, не может решиться, но и уйти уже не уйдет. Наконец, он становится прямее, чем обычно, вздыхает как-то по человеческому устало и резко теряет стержень. Чувства проявляются сильнее на его усталом лице. -Я люблю тебя, Венди, я всегда тебя любил. Ты, — он тянет руки, совсем как в детстве, поднимает дочь на уровень своего лица и прижимается к ее лбу щетиной, — моя доченька. Перед глазами: колыбель, маленький, пухлый ребенок — «не бери ее, она слабая еще», только что родившая любимая жена, пахнущая грудным молоком и теплом. Все вертится как карусель, последний кадр — плачущая пятилетняя девочка, вперившаяся своими заплаканными глазами в стекло их старого дома. «Папа, не уезжай! Я тебя не пущу, не пущу-не пущу-не пущу, останься!». Их время ушло, но, быть может, они еще могут начать новое. Вместе. За спиной у отца снова кто-то протяжно, высоко пищит, Венди плачет, и папа — папа, нежно поглаживая своего ребенка по голове, достает пока еще не Шарли. В глазах у него тоже стоят слезы. -Она твоя. Венди берет ее в руки, от котенка пахнет молоком и мамой, теплом и кровью — живой душой. Она прижимает белый комок к сердцу, смотрит на папу и роняет одно слово, кристально чистое и полное любви.

Наша.