Я буду тебя беречь

      Вот ему и двадцать пять.       Четверть века.       Старый.       Джон чувствует себя сегодня старым и жёстким.       Тонны песка давят на плечи, на голову. Горячего песка. «Он прожил достойную жизнь» — сказал бы конферансье на его похоронах. Или как там называется ведущий. Тамада? Ладно, это сказал бы Майк Стамфорд, бывший сосед по комнате в университетской общаге, по совместительству однокурсник и, чего уж там, — лучший друг. У него был хороший друг, Майк. Без сарказма. Но и он остался позади. В прошлой жизни.       Вот Майк бы пришёл на его похороны. И Гарри. Гарри бы даже всплакнула. Ей это легко — сейчас она каждый день плачет. Напьётся и плачет. С тех пор как родители не смогли принять её желание вступить в брак с Кларой, а затем и Клара бросила спустя пару лет, Гарри перестала смотреть в будущее. «В будущем ничего нет», говорит она. Джон всегда возражает ей, потому что так не должно быть насчёт её будущего. Он мягко гладит сестру по волосам, отнимает из рук бутылку, ведёт в кровать. Укладывает на бок, ставит рядом ведро — сценарий известен, утром ей будет стыдно. И будет болеть голова. До первого глотка. А потом опять станет «в будущем ничего нет»…       У него, вообще-то, день рождения.       А не похороны.       Но Джон согласен с Гарри.       Так много в прошлом. Всё там. А в будущем ничего нет. По крайней мере, он не видит. Наверное, он просто ещё не всё усвоил, чтобы его могло отпустить. Поэтому ему крутят это кино почти каждую ночь.       Яркий свет, мечущиеся прожектора, фонтаны песка, выбиваемые пулями, и вертолёт. Кровь.       Яркий свет, круглые лампы, запах антисептика и писк кардиомонитора. Кровь.       Страх.       — …Повторить?       Джон моргнул — о, теперь это уже и наяву? Он же не спал? Прямо здесь, в трёх часах езды от Лондона, в маленьком полутёмном зале с деревянными панелями и музыкальным автоматом. В баре Роллинг Вил — до чего же пафосно и символично: его жизнь катилась как старое никому не нужное колесо… И да, оказывается, они существуют. Бары с музыкальными автоматами, как в фильмах, которые в детстве смотрела мама.       — Да, спасибо, — кивнул Джон.       Молодой бармен поставил перед ним ещё один стакан, задержавшись взглядом на лице Джона немного дольше. Новый человек — очевидно, это здесь что-то вроде развлечения. Как и в Брентвуде, где прошло его детство и юность.       Сегодня он ехал в Хай-Уиком, затеряться в толпе отчаянно развлекающихся, посмотреть близко на чужое погружение в тусовочную жизнь через стекло с янтарной жидкостью внутри, но отключился в автобусе, посмотрев положенный кошмар, а когда очнулся, понял, что проехал намного дальше. Вдоль трассы мелькали зелёные и жёлтые пятна деревьев, солнце просачивалось между ними разрезанным светом, касаясь ресниц Джона и вынуждая снова закрыть глаза. Но нет же, как ни хотелось бы остаться неподвижным в мягком кресле автобуса, надо выйти хотя бы здесь — вот какой-то отель, что ли…       Несколько последних ночей Джон совсем не ложился, не зная, как иначе избавиться от преследующих его снов. Напиваться каждый день он не хотел — ему не нравилось то, что делала со своим существованием Гарри, и не радовала перспектива подарить матери сына-алкоголика в комплект к дочери. Да и если уж по-честному — ему самому претила мысль знать, что он проиграл. Струсил. Позволил взять над собой верх чему-то легкодоступному, но пагубному. Джон Ватсон никогда не сдавался.       В Организации ветеранов Афганистана ему дали визитку психотерапевта, но посетив всего один сеанс, Джон понял, как велика пропасть между тем, во что превратилась его жизнь, и тем, что эта женщина со странными крупными украшениями и ухоженными розовыми ногтями думает о ПТСР. «Расскажите, Джон». Как? С чего начать? С того, как сгорел майор? Или со взрыва вертолёта медслужбы с пятнадцатью ранеными на борту? Ранеными, которым он только что сделал перевязки и отправил на большую землю в госпиталь долечиваться… И что она скажет? «Это нормально, Джон» — только и твердит она. И ещё: «Вам нужно завести новые связи, Джон». Джон не сердится — её так учили, что поделать. Но это ни хрена не нормально.       Нормально — когда об обстреле успевают предупредить по рации, и ты сначала слышишь команду «В укрытие!», а потом разрыв первого снаряда, а не наоборот.       Нормально — это когда мирные жители оказываются мирными жителями, а не выхватывают кинжалы и не перерезают глотки часовым на посту.       Нормально — это когда тушёнка и макароны на ужин подаются без добавления штукатурки, сыплющейся с потолка от взрывной волны…       Три месяца — это, наверное, слишком маленький срок, чтобы сознание стало считать, что сидеть в баре и пить, слушать музыку, общаться, смотреть футбол, вообще ничего не делать — это тоже нормально. Как для всех этих людей…       Рядом у стойки присел посетитель и принялся ждать. Джон окинул его взглядом на предмет выявления угрозы. Спортсмен? Актёр? Джеймс Бонд на отдыхе — в синей футболке и голубых джинсах вместо безупречных брюк и пиджака, с бесконечно фотогеничным выражением лица. Да нет — просто «няша»-качок, из тех что «сам себя хочу». Такие в спортзале усиленно добивались впечатляющих форм, а в университете рано становились зависимыми — от денег или женщин постарше, которые и снабжали их этими деньгами. А на войне, если каким-то чудом туда попадали — от мужчин. Потому что женщин там мало.       Как такие решают ехать на войну? Как вообще такое решают — ехать на войну?       Джон не решал. Просто однажды для него не оказалось больше дверей, куда можно войти. Он закончил универ, поработал на скорой, поработал в хирургии, в конечном итоге провёл несколько полостных операций под руководством профессора и зарезал девочку. То есть удалил ей аппендикс, а она вместо того, чтобы выжить, истекла кровью на столе. Никто не смог помочь. Ни более опытный коллега. Ни профессор. Она истекла кровью на столе и умерла.       И Джон сломался. Наверное, рано было ему делать операции — но профессор видел в нём большой потенциал, и очень хотел показать всем, какого ученика он взрастил. Потом были родители девочки. Потом были угрозы. Объявление «…требуются врачи… служба по контракту…» показалось единственным шансом остановить это безумие.       Всё сложилось само — как после фразы в суде «прошу рассмотреть дело без моего участия». Жизнь в Лондоне потекла без участия Джона, а в жизни Джона появился горячий песок, выстрелы и много-много хирургической практики.       Отлично, он не отключился на этот раз. Все мысли о «там» прошли в сознании.       Этот тип, «качок», кажется, сейчас начнёт цепляться с разговорами, пока ему смешивают заказанный коктейль. Джон не стал дожидаться «контакта», взял стакан и пересел за столик у двери. Отсюда Джон видел всё помещение и мог контролировать вход. Хорошая боевая диспозиция. Да уж, тусовочная жизнь здесь, мягко говоря, не активная, в толпе не затеряешься. Но раз уж так вышло, Джон решил не ехать обратно, ведь виски, в конце концов, везде одинаков…       От барной стойки раздался возглас. Джон услышал, как «качок» с недовольной миной проскрипел: «Вечно у вас всё по-дебильному!» — Достал купюру, помахал ею перед лицом бармена, потом смял и щелчком отправил за стойку, где она угодила в ведёрко с подтаявшим льдом, стоявшее на полке. «Сдачу давай, и поживее!».       «Мудак!» — подумал Джон, наблюдая, как бармен мокрыми пальцами расправляет купюру, вытирает руки бумажным полотенцем и молча открывает кассу. Теперь пацан будет весь вечер с напряжением ждать, пока эта сука напьётся и свалит. Или пока эта сука напьётся и начнёт доставать посетителей. Джон заметил раньше, что вышибалы здесь нет, а значит, бармен будет вынужден сам выдворять «качка», когда тот станет слишком антиобщественным, и, очень вероятно, получит при этом от него по полной программе.       Джон помнил каникулы после первого курса, когда умер отец, и когда семье очень нужны были деньги. Он работал вот в таком баре, и навидался вот таких уродов. Тем летом юный студент-медик взял на себя ответственность за сестру и мать, а также скоро понял, что для того, чтобы нести эту ответственность, ему надо знать о самообороне немного больше, чем правила обращения с пациентами под анестезией. Джон стал заниматься рукопашным боем у школьного физрука, бывшего солдата королевской морской пехоты, «окопавшегося» в Брентвуде. К концу лета он уже не испытывал дискомфорта от мысли, что в баре нет «вышибалы». Его это больше не тревожило.       Джон посмотрел на бармена-бывшего-себя, и усмехнулся, оценив, как велика разница. Он был точно таким же, а сейчас он вернулся с войны и празднует двадцать пятый день рождения.       Празднует, ага.       Что теперь? Ещё пара часов поглощения алкоголя, номер в отеле наверху, снятый до того, как спуститься в бар, пьяный сон до утра — может быть, удастся обменять ночные кошмары на утреннее похмелье. Потом он вернётся в Лондон, попытается снова подумать в направлении утопии под названием «будущее-Джона-Ватсона», ничего не придумает, отдаст ключи от квартиры хозяину и свалит в Брентвуд. Работать физруком, потому что три года назад тот бывший морпех застрелился.       «С Днём рождения, Джон» — он проглотил остаток виски и поднял палец, сигнализируя бармену повторить…