* * *
Противный непрерывный звук дверного звонка умело вырвал Адама из состояния сна. Мужчина открыл глаза и сразу же поморщился от пульсирующей головной боли, будто бы он привычно провел ночь в компании высокоградусного друга. Хотя, от части так и было — при написании письма брюнету просто необходимо было заземление в лице крепкого марочного коньяка. Но, на удивление, разлепив припухшие веки и проморгавшись, мужчина отметил, что чувствует себя далеко не так ужасно, как этой ночью. Голова все еще трещала, отдаясь пульсирующей болью от каждого внешнего шума, легкие саднили, но дышать было немного легче — чувство, будто каждый отдельный глоток воздуха словно лавой прожигает горло и легкие притупилось, да и хриплые позывы кашля немного успокоились. Кое-как собравшись с силами, Адам сначала оперся на колени, после чего наконец-таки встал. Головокружение уже не вызывало удивление, наоборот, даже немного успокаивало — хоть что-то в таком состоянии казалось привычным и понятным. Пошатываясь, Гонтье направился к источнику звука. Старое, местами потресканное зеркало, висящее в коридоре, привлекло внимание брюнета, когда он преодолел спальню и кухню. Черные, слипшиеся от холодного ночного пота пряди волос, облепившие лицо, несмело прикрывали глаза. А жаль, лучше бы они полностью налипли на лицо, закрыли его, просто лишили Адама возможности видеть — видеть себя. Свои опухшие, покрасневшие глаза, гармонично дополняющиеся серыми, цвета мокрого асфальта, синяками. Потресканные, сухие губы, с запекшейся кровью на местах укусов и особо глубоких трещин. Бледная кожа, выглядела даже не молочной, нет, она просто была пыльно серой, вызывая желание содрать, смыть ее с себя. Белая ранее футболка, сейчас усыпанная щедрыми потемневшими пятнами крови и синяки на костяшках — еще одно последствие беспокойной ночи. Адам смотрел в свое отражение завороженно и с неким пугливым трепетом — так, как обычно смотрят на тот угол в квартире, где вечно скребутся мыши или мелькают жуткие тени — как на что-то, во что нереально поверить, что нельзя принять. Разве можно принять себя таким? «Или же это уже не я?» Мужчина не хотел, чтобы кто-либо видел его в таком состоянии, но больше терпеть это надоедливое жужжание звонка сил не было. В голове возникла мысль, что это может быть Наоми. Но Адам не знал, боится ли он того, что это так, или же наоборот ждет. Ведь как бы мужчина не храбрился, как бы не делал вид, что рад тому, что ушел и что одному ему будет гораздо лучше — это было не так. В глубине себя, там, где люди обычно называют душой, тлел какой-то маленький огонек надежды, что он все еще нужен ей. Что девушка переживала за него, искала, пытаясь вернуть. Что он не проведет последние дни или же часы своей жизни в одиночестве и полной холодной пустоте. Немного тепла. Заботы и хоть сделать вид, что она его все еще любит. Так и умирать будет не так больно, ведь так? Но вопреки всем ожиданиям за дверью стояла не Наоми. Там был Брэд. Злой и явно невыспавшийся Брэд. — Брэд, — хрипло произнес Адам, — что ты тут де… Но договорить ему не дали. Первый удар пришелся на скулу, оставляя на бледно-серой ранее коже розовый след от кулака. — Что я тут делаю? — не давая возможности опомниться, Уолст нанес следующий удар в живот бывшему солисту, заставляя того согнуться пополам. — Я? Это что ты тут, блять, делаешь? Что это все значит, Гонтье? — сжав рукой длинные волосы брюнета, басист грубо отогнул его голову, заставляя посмотреть себе в глаза. — Что ты там устроил, а? Что это, блять, за шутки? Сука, отвечай, — еще раз проехавшись кулаком по скуле, потребовал тот. — Я не… — хотел было Адам сказать, что это не шутки, но ему снова не дали. Грубые руки шатена пихнули его в стену, буквально припечатав к холодной поверхности и снова удар в живот. На этот раз согнуться у Адама возможности не было, ибо вторая рука Брэда за шею вжимала мужчину в стену. — Придурок, — пощечина, — идиот, — удар куда-то в район солнечного сплетения, — сука, — воздуха в легких все меньше и меньше, — тварь, — живот прожигает еще одна вспышка боли, — блять, ненавижу тебя. Ненавижу. Как ты, сука, мог так поступить? Поступить с нами, со мной? — следующий, особо сильный удар пришелся на низ живота брюнета да так, что ноги того подкосились и он обессиленно сполз по стене вниз, заходясь в хриплом, ржавом кашле. Нет, Адам вполне себе мог еще сопротивляться. Хоть ему было и ужасно херово, но сил на басиста, который отменной физ подготовкой не отличался, у него бы хватило. Но Гонтье не хотел сопротивляться. Сцепив зубы, мужчина терпел каждый удар, каждое грубое прикосновение, каждое ругательство в свою сторону. Терпел, сжав зубы до противного ржавого скрежета и зажмурившись, дабы не допустить стоны от этой ноющей боли. Хотя, нужно отдать должное раку — весь организм, находящийся уже продолжительное время в этом ноющем болезненном коконе, стал менее восприимчив да и вообще пришло ощущение какого-то тумана — боль чувствовалась гораздо меньше и расплывчатее. Будто бы ты со стороны смотришь на то, как тебя бьют, но боль растворяется в вакууме, липком и сером. Но терпел Гонтье это по одной простой причине — мужчина был уверен, что заслужил это, заслужил эту боль, эту неприязнь и ненависть только потому, что он оказался слишком слабым для того чтобы выжить. «Я подвел. Подвел всех. Наоми… Ведь какая-никакая, но у нас была семья. Парни… я подвел их, я знаю, что они достаточно сильные, в отличии от меня, чтобы справиться с этим, но я все равно подвел их. Они все заслуживают большего, большего и лучшего, чем я. Да и самого себя я уже давно подвел. Ведь я всегда думал, что могу быть сильнее…» Брэд замер, буквально застывая всем телом и рукой, уже выброшенной вперед для того, чтобы нанести очередной удар, когда увидел, что со рта Адама, вместе с хриплым кашлем, начала выплескиваться густая, болезненно-темная кровь, попадая на пыльный пол и пачкая футболку. Только в этот момент Уолст заметил, в каком состоянии находится Гонтье. Нет, басист видел его в разных состояниях — когда тот был пьяный и не в состоянии себя контролировать, когда он блевал от отходняка и от жутких спазмов, когда был убитый от очередной депрессии, или когда неделями в его организме не бывало ничего кроме никотина — но так плохо он не выглядел никогда. Ноги Брэда подкосились, а вся злость вмиг будто бы испарилась. Адам, такой близкий, такой дорогой и такой болезненный Адам сидел перед ним, тяжело дыша и прикрыв подрагивающие глаза. — Адам. Черт, что с тобой? — приблизившись и почти что нависнув над брюнетом, прошептал Уолст, слушая его хриплое, прерывистое дыхание. Сил отвечать почти что не осталось, разве что шумно втягивать воздух сквозь зубы и дотянуться рукой к губам, чтобы стереть пахнущую медной ржавчиной кровь. Мозг мужчины медленно реагировал на происходящее, поэтому почувствовать чью-то теплую, немного шершавую от струн ладонь, нежно оглаживающую его щеку и скулы, удалось не сразу. Адам медленно открыл глаза, проморгавшись, и с усилием сконцентрировал взгляд на своем друге, заметив непритворное волнение в его глазах. Рука мягко прошлась по лицу Гонтье, стирая остатки крови и нежно оглаживая уже припухшее от удара место на скуле. — …случилось. Адам, черт, что с тобой? — слова шатена доносились будто бы сквозь слой воды. — Расскажи мне, пожалуйста. Я никогда тебя в таком состоянии не видел… Наконец, снова глухо откашлявшись, но на этот раз не сплевывая кровь, бывший солист заговорил своим болезненно хриплым, безжизненным голосом: — Прости, Брэд. Но это все не шутки. Прости. — Адам, я не понимаю. Что происходит? — сев на колени рядом с Гонтье, тихо произнес Уолст. Ему хотелось, очень хотелось знать, что же произошло на самом деле с брюнетом, с человеком, вместе с которым они прошли через слишком многое, но мужчина боялся. Боялся, что, узнав правду, его жизнь уже никогда не станет прежней. Липкое, скользкое чувство панического страха сковывало что-то внутри него. Бывший солист долго молчал. Изначально мужчина не хотел, чтобы хоть кто-то знал о том, что на самом деле с ним произошло. Гонтье хотел уйти красиво, уйти сильным. Он не хотел этой чертовой жалости, которая обязательно была бы, если бы он привселюдно объявил о своей болезни. Конечно, он был уверен, что парни, так же как и его преданные фаны, поддержали бы его, но, все-таки, хоть какая-то часть Адама еще оставалась сильной, не требуя к себе этой противной липкой жалости и сожаления. Но рядом был не просто «кто-то». Рядом был Брэд, человек, который всегда был рядом, который всегда поддерживал и никогда не осуждал. Брэд, которому можно было довериться. Ведь Адаму было так одиноко и пусто справляться со всем этим одному. — Брэд, у меня рак. — Ч-что? — слова, будто бы мощным ударом тока пронзили сознание мужчины. Рука, лежащая на скуле Адама, ощутимо дрогнула, заставив того поморщиться. — Гонтье, умоляю, скажи, что мне послышалось… пожалуйста. — К сожалению нет, Брэд, тебе не послышалось, — Гонтье невесело усмехнулся, — так же, как и мне три дня назад. Пару минут басист просто молчал, пытаясь переварить информацию, но непослушный мозг все отказывался понимать это. И принимать. — Что, нет, Адам, какой рак, что ты несешь, нет, этого не может быть… — шатен дрожащей рукой сжал плечо друга, неотрывно смотря в его глаза. В красивые, такие живые ранее глаза, напоминающие сейчас два морозных лунных кратера. — Пару дней назад у меня случился приступ, — тихо, будто бы собираясь с мыслями, начал Гонтье, хрипло откашлявшись. — Я был дома, с Наоми, мне стало резко очень херово и я почти что не мог дышать. Кашель, хриплый сухой кашель, раздирающий горло и почти что отсутствие воздуха в легких… — пустой, будто бы отсутствующий взгляд брюнета уперся куда-то в стену над головой басиста. — Откашлявшись, я стал сплевывать кровь из-за, как я тогда думал, разодранного кашлем горла. Но все было не так просто. Наоми настояла на том, чтобы я пошел в больницу на обследование. Ты же знаешь, если она что-то решила, то уже не отступится… — снова натянутая усмешка коснулась покусанных губ Адама. — А на следующий день мне объявили, что у меня рак легких на последней стадии. И жить мне осталось недолго. Картинка, состоящая из бледного болезненного лица Адама и серой покоцанной стены резко поплыла. В ушах зазвенело, точно поток крови в венах, ускоренный бешеным выбросом адреналина, стал в разы громче, оглушая мужчину будто бы мерзкими липкими и холодными волнами. Хотелось смеяться — громко, безудержно, заливисто смеяться, захлебываясь своей слюной и после этого долго кашлять, прикрыв лицо дрожащими руками. «Нет… Нет, нет нет, этого не может быть. Адам… Нет, почему он, почему с ним, ведь так же не бывает? Черт, Адам, но ведь люди же не умирают! Они умирают где-то в фильмах, на улице, да блять, где угодно, но не рядом же!» — Бывает, Брэд… К сожалению, бывает, — размазав по лицу кровь с носа, в попытке стереть ее, Гонтье снова открыл глаза, внимательно смотря на друга. — А… Я что, вслух это сказал? — наконец выйдя из прострации, бесцветно произнес Брэд. — Да, — снова попытка улыбнуться, и снова провальная. — но… Но, Адам, если это все шутка, то она очень неудачная, — продолжил басист, от волнения покусывая губу. Выдыхая, мужчина подлез ближе к Адаму и протянул руку вперед, чтобы дотронуться до его плеча, но осекся. Осекся, понимая, что может принести боль. — Не бойся, это не заразно, — заметив это замедление, хрипло произнес Адам, усмехнулся и попытался отвести взгляд. Но скрыть боль в голосе и в своих глазах от Брэда ему не удалось. «Нет, только не от меня… Мы же всегда были близкими. Я всегда мог понять только взглянув на него, взглянув в эти небесно-серые глаза, что с ним. С самого детства… Понять, что он снова поссорился с родителями, понять, что у него снова творческий кризис и он сейчас ни в чем так не нуждается, как в поддержке, понять, когда ему грустно и нужно просто молча быть рядом и изредка обнимать. Обнимать, когда Гонтье позволит прикоснуться к себе, позволит увидеть, как же ему на самом деле плохо… Я выучил каждую его эмоцию, давно, как губка, впитывая их, каждый твой жест, каждый взгляд. И, черт, я клянусь, я знаю, что ему нужно гораздо лучше остальных. Гораздо лучше, чем это делала Она». А такие моменты бывали очень редко, становясь от этого еще более ценными. Ведь довольно редко можно увидеть настоящего Адама… Адама, который не пытается всегда улыбаться и шутить по любому поводу, который не заглушает все свои чувства алкоголем, а просто позволяет помочь себе. И смотрит так, как раненный преданный пес, разучившийся доверять людям. «Ох, Адам, Адам, ты позволял мне видеть тебя таким, позволял мне быть рядом, и те редкие разы, когда я стирал слезы с твоих соленых губ своими губами, ты мне тоже это позволял». Не обращая внимания на протестующее хмыканье брюнета, Брэд подлез почти что вплотную к нему и положил руку на его плече, внимательно заглядывая в глаза. В эти родные и самые близкие басисту глаза. — Н-но… Может быть это какая-то ошибка? — с надеждой произнес тот, сильнее сжимая тонкую кожу на плече Гонтье, — может, врач ошибся? Или перепутал что-то… Или же это вообще не твой диагноз, все же может быть? Адам, я прошу тебя, пойдем со мной, поедем в самую лучшую больницу, заново сдашь все анализы. И если все же диагноз подтвердится, отправим тебя в лучшую клинику куда-то в Швейцарию, там тебе помогут, Адам, я обещаю, помогут. А если дело в деньгах, то мы найдем, Адам, пожалуйста, — обхватив лицо брюнета двумя руками, почти что молил Уолст старший, — обещаю, я… мы найдем, пожалуйста, Позволь… — Брэд, мне уже не помочь, — тихо, но резко прервал его Гонтье, заглядывая в взволнованные глаза и видя в них пелену из мокрого стекла. — Ты же не думаешь, что я просто сдался? Что не пытался найти выход? Но это все бесполезно, поверь мне… Какие бы лекарства мы не нашли и каких докторов бы не привлекли, все равно это может дать мне максимум недели, а то и дни. И все это время мучений, агоний, липкой беспомощности и жалости, — широко открытые глаза брюнета сейчас казались еще больше и еще ближе, — Брэд… Ты же знаешь… Я не смогу так. Я не хочу, чтобы меня все жалели и мне сочувствовали, а сами в тайне ждали дня, когда я уже бы отмучился. Даже если бы никто не признался себе в этом, это было бы так. Так что, не стоит тратить на меня деньги и время… — А ты предлагаешь просто смириться и сидеть сложа руки? — еле слышно прошептал басист, чувствуя, как горячие слезы начинают нежно, болезненно-ласково оглаживать его щеки. — Нет, Брэдли, я предлагаю тебе либо же пойти домой и наслаждаться каждым моментом со своей семьей, либо же остаться и провести эти последние часы со мной. — Нет, Адам, нет, я не смогу… Я не выдержу… Я не хочу, чтобы ты умирал у меня на руках. — Ну тогда уходи. Я пойму.* * *
Холодное зимнее солнце уже давно перешло невидимую небесную отметку полудня. Яркие, белесые лучи несмело пробивались сквозь мутноватое стекло старого окна и на мелких сколах и щербинах игриво рассеивались в незамысловатые световые пучки. Адам уже пару часов наблюдает за перемещением лучей небесного светила, отмечая, что лучи заметно так передвинулись. Взгляд на солнце почти что не доставляет боли — наоборот, мужчина жадно ловит каждый лучик, каждую яркую вспышку, понимая, что это последний закат в его жизни. «И, черт, он так прекрасен…» Комната уже стойко пропиталась терпким запахом крепких сигарет, что сизыми пушистыми клубами собирался где-то под потолком, норовя наконец покинуть это душное помещение. Стараясь не наступить на немалое количество бычков, лежащих вокруг, Адам, пошатываясь, медленно встал, дабы исполнить пожелание своего дыма. Неуклюже упершись на подоконник, мужчина дотянулся до старой, потертой ручки и с усилием открыл оконную раму, пуская в комнату морозный, захватывающе свежий зимний воздух. Невольно улыбнувшись, Гонтье, насколько хватило силы своих прогнивших легких, втянул в себя этот непозволительно чистый воздух, зажмурившись от удовольствия. Именно сейчас такие, казалось бы, привычные мелочи приносили экстремально сильное удовольствие. И от этого хотелось смеяться… Чтобы не разрыдаться. — Простудишься… — откуда-то снизу донесся тихий, будто бы сломанный голос и кривоватая усмешка. — Мне это уже не страшно, Брэдли, — легкая улыбка действительно скользнула по бледным губам, прежде чем он хрипло добавил: — вот видишь, как круто быть умирающим. Ты становишься неуязвимым для всего, кроме того, что тебя убивает.No time for goodbye, he said
Медленно, ибо каждое движение отнимает очень много сил, Адам снова опускается вниз и почти что ложится на пол, а голову кладет на колени Брэду. Конечно же, Уолст не ушел. Уйти — это означало потерять последние часы с самым дорогим ему человеком. Да, Гонтье всегда был для басиста на первом месте. Это знали все, и воспринималось это уже как что-то само собою разумеющееся. Они были лучшими друзьями со школьных лет, конечно не все и всегда было так гладко, как хотелось бы, но к черту это все! Что бы не случилось, какие бы ссоры, сложности и обиды не были между парнями, они всегда были готовы порвать друг за друга. Брэд делал это более явно и открыто, он никогда не скрывал того, как много Адам для него значит. Что бы не случилось, в какие бы передряги не попадал солист, Уолст всегда приходил на помощь ему по первому зову да и без него, всегда был рядом и был одним из немногих, кому на самом деле было не все равно. Брэд был единственным, кто видел все темные стороны Адама и на самом деле принимал и понимал их, ведь если любишь человека, то любишь его всего, не так ли? Со всеми изъянами, недостатками, вредными привычками, когда он разбит, потерян, и так сильно нуждается в тебе. Любишь вместе с его колкими шуточками, способными задеть любого, тяжелым характером, будто бы нацеленным на то, чтобы оттолкнуть каждого от себя, непревзойденным уровнем сарказма, когда каждое слово мужчины нужно обдумывать десятки раз, лишь чтобы понять, что он имел ввиду на самом деле и со стойким запахом крепких сигарет, являющимся главным атрибутом его образа. Порою Брэду казалось, что после для, проведенного с брюнетом, он сам начинал пахнуть точно так же. И черт, это чувство опьяняло не хуже алкоголя.As he faded away
И нет, нельзя было сказать, что Гонтье пользовался тем, какое значение имел для друга и что вообще их дружба была односторонней. Ибо, каким бы закрытым и равнодушным Адам не казался снаружи, на самом деле он очень ценил то, что Брэд был рядом. До того, как он встретил Наоми, Брэд был единственным человеком, с которым брюнет мог нормально поговорить и не бояться сказать что-то не то, или что Уолст его осудит. Нет, Гонтье знал, что ему можно доверять, как никому другому. И, если быть честным с самим собой, то даже Наоми он так не доверял, как своему низкому и вечно морщащему нос лучшему другу. Поэтому, стоило кому-то хоть даже подумать что-то плохое про Брэда, то «долго и счастливо» уже точно не касалось бы этого человека. Нет, он не набрасывался бить морду открыто, иногда ему достаточно было просто посмотреть в глаза обидчику его лучшего друга, чтобы тот пожалел, что вообще родился… Мужчины почти что не разговаривали. Адам был занят созерцанием прекрасного зимнего пейзажа, что лишь частично виднелся из-за окна, а Брэд мог смотреть только на брюнета. Смотреть, позволив тому мягко расположится на своих коленях и позволяя себе вплести слегка дрожащую руку в его волосы и мягко оттягивать пряди, перебирая их в руках. Они были привычно мягкие и гладкие, и будто бы масло текли меж пальцев. Такие, как раньше… Адама, казалось, молчание совершенно не угнетало. А вот Уолст никак не мог найти в себе слова, которые можно было бы сказать в такой ситуации. А сказать хотелось многое… Все, что столько лет копилось внутри. Хотя, Адам и так прекрасно знал это все.Don't put your life in someone's hands
— А… Адам, ты помнишь, как мы познакомились? — все же решившись разбить эту тишину, выдал мужчина, не зная, ответят ли ему вообще. — Конечно помню, — шепот, хрипловатым баритоном коснулся стен комнаты. А лицо солиста приняло немного задумчивое выражение, — твоя мама заставила тебя притащить в школу гитару, чтобы выступить на каком-то празднике по типу дня учителя. И ты, как послушный мальчик, сделал это… — мужчина невольно улыбнулся, хоть горло и саднило от того, что нужно было говорить. — Помню, по началу думал, что ты загонишь какую-то муть, но когда со сцены послышались аккорды Кобэйна, я понял, что стоит познакомится поближе. — Да… Эх. Знал бы ты, как мне было страшно впервые выступать перед всей школой, — Брэд тоже немного расслабился, насколько это вообще возможно в подобной ситуации. Все же приятные воспоминания грели. — Я помню, ты потом подошел ко мне и спросил, курю ли я и нравится ли мне вообще играть на гитаре. Я тогда и понять не мог, что такому популярному по школьным меркам чуваку от меня нужно… — Ага, а после твоих двух положительных ответов на оба мои вопроса, мы уже начали планировать, где будем давать первый концерт, — чуть обнажая зубы, усмехнулся брюнет, а у Брэда внутри что-то сжалось. — Ты конченный эгоист, Адам Гонтье. Ты обо мне подумал? Как я буду жить без твоей чертовой клыкастой улыбки, делающей тебя так похожим на кота. Как, скажи мне? — басист попытался перевести это все в шутку, но липкий ком в горле снова усложнил поступление воздуха, а глаза привычно уже запекли. — Ты же обещал мне. Обещал всегда быть рядом. Черт, да ты не имел право мне обещать это. Понимаешь? — слова басиста подтвердил ощутимый такой удар, когда его голова откинулась назад на стену. — Прости… Да, я знаю что ты прав. — печально выдохнул брюнет и закрыл глаза, — но ты думаешь я рад тому, что вот-вот сдохну? Да черт, Брэд, мне страшно, ты понимаешь? Как бы я не скрывал этого, мне страшно. Страшно, что завтра меня уже, скорее всего, тут не будет. Страшно, что какая-то херня сжирает мое тело изнутри, а я не могу ничего с этим поделать. Что я медленно умираю изнутри, но даже не ощущаю себя мертвым… У меня такое чувство, что меня закапывают заживо, понимаешь? А я не могу ничего изменить, ибо я сам вырыл себе яму, — Гонтье замолчал лишь для того, чтобы из его горла мог вырваться хриплый сухой кашель. — А самое страшное, это что у меня больше не будет вас. Не будет семьи, не будет группы, друзей. Никого. Я просто буду медленно стираться из вашей памяти… — голом солиста предательски дрогнул, норовя сорваться на всхлипы, — черт, Брэд, не забывай меня, пожалуйста… Прошу.They're bound to steal it away
Басист, слушая эти полные боли слова его друга даже и не заметил, что до красных пятен впился пальцами в его плече. Расслабив хватку, мужчина склонился чуть вперед, чтобы заглянуть Адаму в глаза. — Я никогда не забуду тебя… Клянусь, никогда, — глаза Гонтье, точно бездонные туманные омуты, все еще были живыми. Это подтверждали маленькие хрусталики слез, запутавшиеся в паутине пушистых ресниц брюнета. Как бы тот не храбрился, как бы не скрывал, Брэд видел, что Адаму было больно и страшно. А еще Уолст знал, что он единственный, кому друг не боится это показать.Don't hide your mistakes
Нет, жалости не было. Стандартных, обычных эмоций, свойственных ситуации, когда кто-то умирает, не было. Наверное, потому, что у Брэда бы даже язык не повернулся назвать самого Адама обычным… Ведь Гонтье был самым прекрасным, самым светлым и чистым… Да, со сцены он казался угрюмым рокером, которому похер на все и всех, но это был лишь образ. Ведь в душе брюнет был совершенно не таким… Он был добрым, понимающим, честным, что является большой редкостью в нашем современном мире. А его улыбка, его искренняя, чуть скалящаяся улыбка, напоминающая оскал довольного сытого кошака… Черт, да Брэд готов был все отдать, лишь бы быть ее причиной.Cause they'll find you, burn you
Была только нежность. Дикая, пьяняще пряная нежность, заставляющая его сердце болезненно сжиматься, пытаясь добраться до того единственного любимого сердца, скрываемого тонкой молочной кожей и прячущегося за манящими, цвета неспокойного неба, глазами. И именно это чувство заставило басиста поддаться своим эмоциям и, чуть поджав пересохшие от волнения губы, начать нежно сцеловывать горячие слезы, стекающие по впалым бледным щекам. Обхватив такое родное лицо ладонями, Уолст остановился только тогда, когда почувствовал, что Адам улыбается… Немного отстранившись, он и сам не смог сдержать счастливой улыбки, понимая, что Гонтье улыбается из-за него. И черт, он так сильно скучал по этому воздушному чувству где-то внутри живота. Не сдержавшись, он снова дотронулся до слегка покрывшейся румянцем щеки, только на этот раз кончиками пальцев. А брюнет в свою очередь накрыл его ладонь своей, только сильнее прижимая к своей скуле. Но вот улыбка медленно сошла с его лица.Then he said
— Знаешь, Брэдли, я ни разу в жизни не пожалел, что тогда подошел к тебе… — хрипло прошептал Гонтье, чуть поморщившись от болезненного спазма в легких. Глаза в глаза. Брэд молчал, смотря в эти полные боли и все еще полные жизни глаза. Инь и Янь. Черное и белое. Спасение и погибель. Все это мужчина видел в этих зеркалах души. Погибель и одновременно спасение для себя. Ког…если Адама не станет, Уолст уже никогда не сможет стать прежним. Он определенно потеряет часть своей души, часть себя. Самую важную и существенную часть… Но спасение придет в том, что даже далеко не каждый человек в своей жизни испытывал такое, что испытывает он к этому брюнету. Любовь… Нет. Это куда выше и сильнее. Это чувство счастья внутри просто от того, что ты можешь смотреть на человека, быть рядом, касаться его нежной кожи, шумно втягивать манящий пряный запах… Да, Брэд может назвать себя счастливым просто потому, что все-таки смог испытать в своей жизни то, что дано далеко не каждому.If you want to get out alive
— Адам… Я должен тебе кое-что сказать, — сглотнув, басист с усилием заставил себя начать говорить. Говорить то, что так давно хотел, нет, должен был сказать. — Я… Это… Это правда важно. — Брэд, не стоит… — Нет, стоит, — сильно зажмурившись, мужчина вновь открыл покрасневшие глаза и продолжил. — Черт, Гонтье, дай и мне хоть немного побыть эгоистом. Если я не скажу этого, то… то я просто не прощу себе этого потом.Run for your life
Пару секунд помолчав, брюнет еле заметно сам кивнул своим же мыслям и тихо хмыкнул. Он знал, в глубине души знал, что хочет поведать ему мужчина. Но это сделает только больнее. Не ему, а самому Уолсту. Шумно вздохнув, Гонтье поморщился от саднящего зуда в груди и тихо ответил: — Я слушаю, Брэд. — Я… — на буквально секунду глаза басиста приняли удивленное, даже не верящее выражение, но он быстро одернул себя и продолжил: — Адам, я не буду рассказывать тебе пафосные речи о великой любви. Но я просто скажу тебе, что ты единственный чертов ублюдок в этом ебаном мире, который так глубоко засел в моей печени. Я бы мог, конечно, сказать, что в сердце, но черт, нет, не только… Ты везде. В сердце, в мыслях, в голове. Ты в дрожи пальцев, в соленых слезах, разъедающих кожу, в трещинках на губах, в взмахе крыльев бабочки где-то внизу живота, в каждом вдохе, выдохе, ты, — буквально на одном дыхании выпалил Уолст, но на последних словах все его самообладание начало сходить на нет, стекая горячей влагой по щекам. — И черт, Адам, я не знаю, как я буду жить без тебя… Я не смогу, не хочу даже знать.If you want to get out alive
Пару секунд молчания. Взгляд глаза в глаза. И тихие слова самым прекрасным голосом, сорвавшиеся с покусанных губ: — No time for goodbye, he said, as he faded away. Don't put your life in someone's hands. They're bound to steal it away… — Но, Адам… — Don't hide your mistakes, — договорить Брэду не дали, да и честно, не так уж сильно он и хотел. Ибо когда еще у него будет возможность услышать этот голос? Голос, способный пробрать насквозь, до дрожи, до боли. Нет, мужчина был готов просто захлебнуться в нем. — Cause they'll find you, burn you… Небольшая пауза, и шумное болезненное дыхание брюнета. — Ты же знаешь, Брэдли… — прошептал бывший солист, кривовато усмехаясь и сверкая своими небесными омутами боли. — If I stay, it won't be long, till I'm burning on the inside. If I go, I can only hope, that I make it to the other side… Да, Уолст знал. Знал все это, понимал, что Адам, его Адам, просто сгорает изнутри. Но смириться было невозможно.Run for your life
— Сможешь… Ты сможешь, — тихо продолжил Гонтье, а у самого внутри все органы будто бы когтистой лапой сжало от боли. Боли от этих слов. — Да черт, Брэд. Ты самый родной мне человек во всем этом мире. Самый родной и дорогой… Да, наши чувства немного отличаются между собой, но кого это ебет, если я с уверенностью могу сказать, что я все еще жив сейчас благодаря тебе. Благодаря тебе одному, — не обращая внимание на ноющую боль во всем теле, брюнет чуть приподнялся и обхватил своими ледяными ладонями щеки своего друга, заставляя его посмотреть себе в глаза. — Поэтому пообещай мне, что ты справишься. Справишься, и будешь счастлив. И черт, ты сделаешь это, Уолст. Просто для того, чтобы моя жизнь не была напрасной. — Я… — на пару секунд Брэд замолчал, заглядывая в свои самые любимые глаза, пока внутри него все переворачивалось с такой силой, что казалось, будто бы его легкие пытаются вырвать из него прямо через глотку. — Да. Да Адам, я с-сделаю это… Сделаю ради тебя, — голос предательски дрожал, но все же басист ни на секунду не сомневался в том, что он сделает все, что бы Гонтье не сказал. Будет больно, тяжело, невозможно — но сделает. Просто потому, что: — Адам, я тебя… — Нет, Брэд, не нужно. Я знаю. Знаю все то, что ты хочешь мне сказать. Не повторяй, я не хочу, чтобы тебе было еще больнее. — Знаешь? — в глазах шатена промелькнули искорки удивления, но оно быстро растворилось.This is my last time, she said
Вздохнув, Адам хотел было потянуться за бутылкой воды, чтобы смочить раздраженное пересохшее горло, но от резкого движения тело пронзила яркая вспышка боли, заставляя мужчину зажмуриться и протяжно простонать. Уолст среагировал незамедлительно, подхватив друга под спину, придержал его и сам же вложил в ему в руку бутылку. Отдышавшись, Гонтье с трудом приоткрыл глаза, светящиеся немного безумным блеском. Без слов Брэд понял, что Адаму очень больно, но тот пытается это скрыть. И так же без слов басист поднес горлышко бутылки к губам брюнета, помогая тому сделать глоток. Второй — и Адам, согнувшись пополам, стал содрогаться в приступе хриплого острого кашля, зажмурившись и прикрыв рот рукой. Еще пару секунд — и рука Гонтье окрасилась в алло-красный, липкими каплями стекая на холодный пол.As she faded away
Это был именно тот переломный момент, когда Брэд понял, что никогда и ничего уже хорошо не будет. Неизвестно, сколько времени прошло. Может, пару минут, а может — часов, Уолст не знал. Солнце уже успело окрасить горизонт в бардовый — цвета капель на футболке Адама — цвет и спрятаться где-то в недрах земли. Но именно столько времени понадобилось Гонтье для того, чтобы прийти в себя после очередного, особо болезненного приступа и снова быть способным сказать хоть что-то.It's hard to imagine
— Помнишь, как ты пришел ко мне, сюда, — слабым голосом начал брюнет, — хорошо так пьяный, веселый, счастливый… Так увлеченно рассказывал, что ты познакомился с Рондой, что она така-ая замечательная, красивая, милая и что ты так сильно влюбился в нее… — болезненная усмешка тронула бледные губы брюнета, а его пустой взгляд метался по обшарпанным серым стенам. — А потом, буквально через пару минут, ты уже лежал на мне, жестко вжимая меня в холодный пол и упоенно жадно целовал, чуть ли не вгрызаясь в мои губы, а после позволил мне втрахивать тебя в этот же пол… Тогда я все и понял. И да, Брэдли. Кончая, ты кричал уж точно не ее имя…But one day you'll end up like me
Уолст молчал. Нет, он не забыл этот день. Более того, мужчина и до сих пор считает его одним из лучших в своей жизни. Прикосновения губ Гонтье до сих пор чувствуются на его коже, а запах горячего влажного тела брюнета является для него все еще самым сильным афродизиаком. А про то, как грубо, но чувственно Адам брал его, басист вообще запретил себе вспоминать. Ибо боялся не сдержаться.Then she said
— А на следующий день ты сделал предложение Наоми… — еле слышно ответил Брэд, в провальной попытке улыбнуться. — Ты так и не смог признать это… Признать то, что было между нами. Смириться с этим… Принять меня до той степени, до которой я принимал тебя, Адам… Гордый сука… Придурок, идиот… — За это ты меня и любил, Брэдли… — Гонтье еле слышно, на выдохе, выдал эти слова. Но все же он знал, что басист уже давно простил его. Иначе бы он не был сейчас тут. Но, все же, сказать брюнет должен был: — Прости меня. — Любил. Любил… Да черт, заткнись ты, — в подтверждение своих слов Уолст наклоняется и резко накрывает губы Адама своими.If I stay, it won't be long
Целует, вылизывает припухшие от укусов губы, затем оставляя и свои метки. Рычит, чувствуя, как брюнет жадно отвечает ему. Не смотря на боль, Гонтье приподнимается, слазит с друга, но только для того, чтобы тот смог опуститься на его бедра, позволяя их телам смешаться диком танце, в полном боли, горечи, любви и отчаянного безумия.Till I'm burning on the inside
* * *
Старые, покрытые многолетней пылью часы медленно и ритмично постукивали стрелками циферблата. Пять тридцать два; Пять тридцать два; Пять тридцать два; Пять тридцать три. Утро было холодным, медленно заползая в квартиру сквозь приоткрытое окно. Конечно же, этой ночью никому не было дела до того, чтобы закрыть его. Ведь было слишком горячо.If I go, I can only hope
На потертом матрасе лежало двое: один, с молочной кожей и растрепанными иссиня-черными волосами, а второй, почти что обнаженный и с застывшей счастливой улыбкой на губах. Тот, что повыше, лежал, уткнувшись лицом в плече второго, будто бы боясь, что тот уйдет. Его грудь мерно вздымалась, но дыхание было болезненно тяжелым. Шесть сорок восемь; Шесть сорок восемь; Шесть сорок восемь; Шесть сорок девять.That I make it to the other side
В комнате все так же тихо и холодно. Шатен медленно разлепляет свои заспанные глаза лишь для того, чтобы понять, что в комнате бьется лишь одно сердце.If I go, if I go...