POV Катя Пушкарева.
Буквально за две недели до окончания контракта, когда я уже вплотную готовилась к возвращению в Москву, выбирала роддом, искала квартиру, созванивалась с маклерами и врачами, и так далее, ко мне в комнату настойчиво, но вежливо постучали. — Катерина, я решил, что рожать вы будете во Франкфурте, — гордо подняв голову, заявил Алоис прямо с порога, негоже это, в вашем положении лететь в Москву, искать жилье, искать, где рожать, самой покупать приданное Андрею, самой себя и мальчика забирать из клиники. Нет и нет, рожать вы будете здесь, а когда малыш окрепнет и врачи разрешат ему лететь, тогда и поговорим о вашем возвращении домой. Наверное, еще совсем недавно я бы возмутилась. Что это значит, он решил? Наверное бы даже начала спорить, но теперь я точно знала, что его «я решил», когда дело касается фрау Марты, меня или Андрюши — это «я умоляю принять мою помощь», поэтому просто поблагодарила его. — Спасибо большое, но моя медицинская страховка заканчивается, вместе с контрактом. — Деточка, какие глупости, — Марта взяла меня за руку. — Вы продлите контракт еще на три месяца… Или на год… А может, вы с малышом останетесь с нами навсегда? Мы уже не молоды, очень одиноки, и мы с Ало были бы рады дочке и внуку. Она умоляюще посмотрела мне в глаза и кивнула головой на Алоиса, мол, даже если откажешься, то сделай это аккуратно, чтобы ему больно не было. Боже, как же я любила их обоих в этот момент! — Я даже не знаю, что вам ответить, у меня нет слов, — разволновалась я. — Вы столько всего сделали для нас с сыном, что я… — голос начал дрожать, — я никогда не смогу отплатить вам за вашу доброту. Обо мне никто никогда так не заботился, и я очень к привязалась к вам обоим, вы стали мне роднее и ближе, чем мои родители. Я с благодарностью принимаю вашу помощь и… и я остаюсь до родов, а потом мы поговорим обо всем остальном. Единственное, о чем я прошу, позвольте мне не быть нахлебницей и работать пока Андрюша позволяет. — Тогда я пойду готовить новый контракт, — не выдав никаких эмоций, все с той же гордо поднятой головой Алоис вышел. — А мы с тобой, Катенька, давай займемся более приятными вещами. Вот посмотри какую я клинику нашла, — фрау Марта подошла к компьютеру вбила адрес и нажала «Enter», открылась страничка больницы «Заксенхаузен», — мне очень понравилось, но ты потом сама все посмотри, если будешь согласна, то мы с Ало все устроим. — Мне уже нравится, я согласна. — Вот и хорошо. А про приданное для Андрюши даже не думай, это мы берем на себя. Вот так я и осталась на вилле, и заботились обо мне, как о королеве, но и я дурака не валяла, работала практически до той минуты, когда начались схватки. Восемнадцатого апреля две тысячи пятого года в родильном отделении больницы «Заксенхаузен», в четырнадцать двадцать две на свет появился Андрюшенька. Крепенький, здоровый, с папиным сосательным рефлексом, это я точно знаю. Не успели его помыть и положить на меня, как он сразу губешками зашлепал, заерзал и вцепился в мою грудь, да еще и зачмокал от удовольствия, точно, как Андрей когда-то. Сказать, что я была счастлива — это ничего не сказать! Я ревела от умиления, от переполняющих меня эмоций, от любви к сыну и… жалости к Андрею. Только сейчас я поняла, что натворила в своем благородном порыве, уйти от него по-английски, не попрощавшись. Я своими руками лишила Андрюшу отца, а Андрея — сына. Даже если я ему и не нужна была бы, он все равно был бы очень рад сыну, тем более такому красавцу. — Катенька, да что же ты плачешь? — Марта и сама вытирала слезы. — Ведь все хорошо. Мальчик здоровый, роды прошли достаточно легко. Катенька… — А знаешь, что, девочка? — совершенно неожиданно для меня Алоис снял с лица эмоционепробиваемую маску, — Ты не плачь. Не надо. Мы разыщем твоего Андрея, вот увидишь. Я найму частного сыщика, и мы его обязательно разыщем. — А если он меня уже забыл? Если я ему совершенно не нужна? — потрясенная, что Алоис буквально прочел мои мысли, я не стала скрывать своих чувств. — Тебя невозможно ни забыть, ни не полюбить, — спина Алоиса снова выпрямилась, на лицо наползла маска. — Это решено, я нанимаю детектива. — Родные мои, — тут уж я вовсе зарыдала, — как же мне повезло с вами. Я могу вас просить оказать нам с Андрюшенькой честь стать его крестными родителями. — Что? — Марта часто-часто заморгала. — Мы и мечтать не могли об этом, Катенька. — Вы согласны? — просияла я. — Катерина, крестные — это очень серьезно. Мы не молоды… — начал Алоис, но Марта махнула на него рукой. — Хватит, Ало! Мы теперь одна семья, не надо «делать лицо» неприступное и строгое, лучше поехали за приданным для нашего крестника…POV Андрей Жданов.
К февралю я совершенно отчаялся разыскать Катю, да и острота чувств несколько поугасла, как я не пытался ее сохранить, как не пытался возродить ее. — Ромка, ну что я за животное? — как-то в середине февраля завел я разговор с Малиной. — Это ты, прости, о чем? — Я же люблю Катю, разыскиваю ее, но… — Хочется кого-то живого и теплого под бочком? — И это тоже. Но не в этом дело. Вернее, не только в этом. Я ее забываю, понимаешь? Иногда мне даже начинает казаться, что я схожу с ума, что я сам все придумал, что не было никакой Кати. — Как это не было, а ее белье? Оно же явное доказательство, что ты нормальный, что Катя была. — Да, белье… — я задумался. — Белье… Мне Катя нужна, а не ее белье. — Это понятно, только никаких гарантий у нас нет, что мы ее хоть когда-нибудь разыщем. И что? Всю жизнь будешь искать, как эти? Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице, ищут давно, но не могут найти девушку Катю лет двадцати? Палыч, заканчивай ты уже свой виртуальный роман, возвращайся к жизни. — Может ты и прав, — сказал я, но на душе стало ужасно мерзко. — Все, решено, с завтрашнего дня возвращаюсь к жизни. Ага, вернулся, как же! Только еще тоскливее стало. Уж лучше бы правда пошел к проституткам, там хоть играть интерес не приходилось бы, а так… С одной встретился, пошел в кабак, а о чем разговаривать, понятия не имею. С Катей знал о чем разговаривать, а с этой Валечкой или Верочкой, нет с Лерочкой — не знаю. Ну, щебечет себе что-то барышня о показах, о брюлликах, о машинах, и щебечет. Меня это не трогает и не интересует. Насилу отделался, довез до дома и распрощался. Со второй, Наташей, кажется, и вовсе казус приключился. Эта немного болтала, видно где-то все-таки слышала, что молчание — золото, можно и за умную сойти. Зато в постели начала изображать героиню секс-труда, и так подставлялась, и эдак, и губками чмокала, и попкой вертела, и только что на голову не вставала, а мне было холодно, противно и… В общем, ничего у меня не получилось. Да что же это такое? Что же Катенька со мной сделала, приворожила, что ли? Сама растворилась в рассветной дымке, уж и не помню было ли что или нет, а жить без нее не хочется. Хоть бы приснилась, что ли! Катя, словно услышала меня, в ту ночь и приснилась. И как! О, Боже, что это был за сон! Моя девочка была беременной и очень красивой, такой, как на портрете, и мы любили друг друга, мы так любили друг друга, что я взвыл, когда проснулся и понял, что это был всего лишь сон. А весной мне и вовсе стало ни до чего, заболел отец, тяжело заболел, пришлось брать бразды правления «Zimaletto» в свои руки. Я готовил новую коллекцию, заключал договора, закупал ткани и фурнитуру, занимался переоборудованием цехов, в общем, все сразу. Крутился, как белка в колесе, времени на тоску не оставалось, да и сил тоже. Однажды, где-то в апреле я взглянул на Ромку, и понял, что загонял не только себя, но и его. Но ему все же было полегче, он умел отдыхать и расслабляться, я увы, нет! Да мне и не очень-то давали. Теперь у Киры была новая мантра, и она постоянно вкладывала мне в уши свое священное высказывание, «спасала меня от себя самого»: — Ты понимаешь, что ты виновен в болезни отца? Это из-за тебя у Павла Олеговича инфаркт был. — И в чем моя вина? — Ты меня бросил! — О как! Ни больше, ни меньше. В огороде бузина, зато в Киеве дядька! — Не улавливаю причинно-следственной связи. Папа как-то не очень расстроился из-за нашего расставания. — Я знаю, что говорю! Ты меня бросил, люди, которые меня любят, видят, как я страдаю, проклинают тебя, а это рикошетом ударило по твоему отцу. — Кирюша, ты голову давно проверяла? — Я знаю, что говорю! Если ты ко мне не вернешься, беда может случиться и с Маргаритой Рудольфовной, и с Романом, и вообще с любым человеком, который тебе дорог. — А со мной? — я очень старался не засмеяться. — С тобой — нет! Потому что я тебя люблю и оберегаю. — Ага! Ты очень меня любишь, поэтому стараешься внушить мне несуществующую вину за болезнь отца? — Твоя вина не подлежит сомнению. Ну, не дура ли? Это же какой извращенный ум нужно иметь, чтобы такую хрень придумать? И как ее убедить, что ей ничего не поможет, что я не вернусь, я не знал. — Да пошли ты Киру куда подальше, — советовал Ромка. — Она уже не знает, как извернуться, чтобы тебя удержать. И не вздумай чувствовать свою вину. Ее нет! Иногда люди болеют, потому что болеют. А иногда даже умирают. И это естественно, никто два века еще не жил. Шестнадцатого апреля отцу сделали операцию, а восемнадцатого утром сообщили, что все тревоги можно оставить в прошлом, теперь уже совершенно ясно, что папа не только будет жить, но и будет здоров! Как это было не отметить?! В обед мы с Ромкой поехали в «Турандот», и в два часа пополудни выпили по первой за здоровье отца. — Андрей! Андрей! — сознание возвращалось очень медленно, кто-то бил меня по щекам. — Что со мной было? — спросил я у друга, когда смог говорить. — А я знаю? Мы всего по по три рюмахи опрокинули, ты застыл, потом схватился за живот, побледнел и отключился. Отравился, что ли? Но я не отравился, это точно. Пил и дальше, закусывал, как ни в чем не бывало, и настроение стало такое веселое, праздничное, как будто не только папа пошел на поправку, но и еще что-то произошло, что-то очень хорошее, что обязательно изменит всю мою жизнь...