Теряют люди друг друга

Шурик надеялся, что это пройдет. Но шли недели, а навязчивое стремление продолжать совершенствовать машину времени только росло. Осенью из-за темноты и плохой погоды магазины закрывались раньше, Шурик, проклиная все, всегда опаздывал. Ему уже казалось, что размалеванные тетки, поворачивающие ключ в тяжелом замке, намеренно спешат закрыть дверь, как только видят его, Шурика, спешащего в магазин. Даже днем. — Обед! — говорили они, и удалялись в неизвестном направлении. Шурик ждал, но обед длился вечно. И он снова уходил ни с чем. — Мне нужны эти детали, — простонал Шурик, закрывая голову руками и опускаясь на грязный асфальт. Люди оборачивались на него, несколько милиционеров подходили, настойчиво спрашивая, все ли в порядке, Шурик смотрел на них замыленным взглядом, а после позволял проводить себя в отделение, от куда его потом забирала Зина. Жена рыдала, Шурик молчал. Она думала, он распустился, пьет. Во многом на эти мысли ее наводила Ульяна Андреевна, жена управдома, главная сплетница, а Шурик на деле и капли в рот не брал. Он вообще не пьющий, хотя, в последнее время он уже об этом жалел. Забыться не помешало бы. Шурик молча сидел на диване перед телевизором, пока Зина, заламывая руки, бегала по комнате, что-то причитая. От этого голова кружилась. — Зина, — проговорил Шурик, но жена, кажется, не услышала его. — Зина, — повторил он, — сядь, пожалуйста. Женщина остановилась, посмотрела на него с тревогой заплаканными глазами. Потом обессиленно села на стул. — Надо же, заговорил, пьянь, — всплеснула руками она, и судя по тону, готовая в любой момент разрыдаться. — Ну какая же я пьянь, Зин? — возмутился Шурик, — ты же знаешь, что я не пью, сколько можно верить сплетням Ульяны Андреевны? Она же, если захочешь, всех в доме именует, как ей захочется, лишь бы слушали. Шурик посмотрел на жену и заметил, как она на него смотрит. Кажется, она не верила его словам, ну, конечно. — Саша, — прошептала она, не отнимая ладоней от лица, — что же с тобой сделалось? — Не знаю, Зина, — проговорил Шурик честно, — я не знаю. *** — Оставь меня, Феофан, — молвил царь, задумчиво подперев бороду, — я в печали. Феофан поклонился, сняв шапку, и обеспокоенно остался стоять в углу. Государь часто был в печали, не желая никого видеть, а если пытались ослушаться, гневался сильнее обычного. Феофан переживал за здоровье царя, но был трусоват, чтобы спрашивать. Он каждый раз начинал, но всегда ему что-то мешало. — Н-не изв-вольте гневаться, — дрожащим голосом проговорил Феофан. — Ты все еще здесь? — рявкнул царь. Феофан тут же со стуком пал ниц. — Не вели казнить, княже, государь! — взвыл он. Иоанн Грозный поморщился: одни идиоты кругом, просят выйти, не выходят, али не знают, к чему приведет непослушание? Феофан приподнял лицо, но увидев пристальный взгляд царя, снова уткнулся в пол. Иоанн Васильевич знал, что они прекрасно понимали, к чему приведет, но все равно не слушались. — Повесить вас всех, что ли? — пробормотал царь сам себе и улыбнулся, иногда он поражался собственным хорошим идеям, но настроения почему-то не было. Ну казнит он пару дурачков, разве это поможет устранить растущую в его душе дыру, которая с каждым днем становилась все больше? Он снова взглянул на Феофана на коленях, тот чуть ли не рыдал, губы тряслись, смятая шапка застыла в бледных пальцах. — Эх, — вздохнул Иоанн, — поди прочь. Феофана словно и не было, вылетел из палаты стрелой. — Дурак, — сказал царь, сам не понимая, кого имея ввиду, и крепко задумался. Боярин в странной одеже занимал его ум с регулярностью разговоров попов о бесах. Шли недели, месяцы. Он занимался государственными делами, заметно мрачнея все больше с каждым новым днем. Иоанн Васильевич чуть ли не плакал, до чего же все вокруг в одночасье стало таким безрадостным. Еда больше не имела вкуса, вина не пьянили, любовь подданных не радовала. Он все больше замыкался в себе и к зиме захворал. Весть о том, что государь тяжело болен разлетелась быстро, сея тоску по всей Москве, и дальше. Люди ходили тихо, практически не разговаривая, только перешептывались, боясь думать, что станется со столицею, ежели царь умрет. Об этом говорить боялись. Скоро близилось Рождество Христово. Люди надеялись, это поможет, что Господь услышит их молитвы и защитит царя. Иоанн знал о волнениях в городе и сам в свое выздоровление верил с трудом. Тяжко ему было, священники и придворные лекари стали постоянными гостями его покоев. Он плохо спал, метался в бреду и пылал, словно печка. Он словно постарел сразу на несколько лет, и уже ждал неотвратимой смерти. — Горе мне, — шептал он, пока попы, склонившись, молились у его постели, — боярин, по что же ты меня покинул? Он слабо понимал, почему в последние часы своей жизни думал о нем. Почему-то округлое, улыбающееся лицо предстало перед глазами, словно икона. — Ждите меня, государь, — сказало видение, — ну что же вы, неужто умирать собрались? А я прийти хотел, — боярин покачал головой. — Ждите! Иоанн почувствовал, как забилось сердце, теплее и быстрее. Он слабо застонал и заворочался. У него появилась надежда, что все будет хорошо. Отослав попов все еще слабо слушавшейся рукой, он остался один и вскоре заснул. С этого дня он быстро шел на поправку, под присмотром лекарей, и весну уже встретил на ногах на счастье Феофана, который места себе не находил во время его хвори. Мужик все бегал по тронному залу и улыбался, порываясь каждые пять минут выбежать и поделиться своей радостью с народом под окнами, которые и без него были счастливы, подкидывая шапки и требуя царя. — Я так рад, государь, — рыдал он, — я боялся… а все обошлось. Так рад! Иоанн Васильевич смотрел на него и даже не чувствовал раздражения, тепло в сердце предвещало, что вскоре должно случиться что-то хорошее. И вскоре так и произошло. Решетка с воротами пошла рябью и за ней появилось видение. — Демоны! — закричал в страхе Феофан, и пытался уже побежать за охраной, но царь его остановил. — Да какие же это демоны? Это барин мой! Феофан, часто моргая, уставился на человека, вышедшего прямо из стены, появившейся из ниоткуда. — Иван Васильевич? — Шурик застыл, а потом, утирая выступившие слезы, кинулся ему навстречу. Иоанн крепко обнял его и расцеловал в обе щеки. — Вернулся-таки, родимый, как хорошо! Я думал, умру, а так тебя и не увижу. Шурик удивленно посмотрел на царя, тот улыбнулся. — Мне столько всего тебе нужно сказать! — Мне тоже, — всхлипнул Шурик, не желая размыкать объятья. — Ну что ж, давай, проходи, гость дорогой, и ты теперь посмотри мой дворец, — отпустил его Иоанн и приглашающим жестом повел на выход из тронного зала. — Феофан! Выйди!