Forget the past, plunge into the future

Шорох длинной юбки, мешавшейся под ногами и волочащейся по полу, не позволял передвигаться бесшумно, что жутко раздражало Тауриэль. День начинался тихо и спокойно. Утренняя рутина во дворце немного напомнила ей жизнь в чертоге лесного короля в самом детстве: фрейлина, открывавшая занавески в покоях сразу после рассвета, прохладная вода омывавшая лицо, жёсткий деревянный гребень, больно тянущий волосы, тугие ленты платья, завязываемые на талии и не позволявшие спокойно дышать… После завтрак, и, наконец, самая любимая часть утра — прогулка. Она вновь шла по тому же длинному коридору, устланному красным ковром, когда эльфийское ухо уловило какой-то шум позади. Эллет резко остановилась, придержав юбку пальцами, и прислушалась, стараясь даже не дышать. Звук, а точнее чьи-то гневные крики и вопли, исходили из тронной залы. Тауриэль не раздумывая бросилась к источнику шума, не предчувствуя ничего хорошего. Юбка красивого свежего платья салатного оттенка, которое утром учтиво подготовила Иорет, нещадно путалась под ногами, и Тауриэль, наплевав на приличия, второпях подняла её перед собой на непростительную высоту, оголяя голени, но в душе надеясь, что по пути никого не встретит. Она бежала со всех ног, боясь пропустить что-то важное. Все мысли в голове как-то пропали, затихли, скрылись, и сейчас эллет бы уже не вспомнила куда она хотела дойти и зачем вышла из комнаты. В голове лишь была команда «Бежать!» и Тауриэль слепо следовала ей. Совсем скоро она увидела дверной пролёт ведущий в тронную залу и чуть не пронеслась мимо, еле сумев остановится после такого бега. Она спешно провела рукой по волосам, оправила юбку и распахнула перед собой двери. Частое тяжелое дыхание, легкий румянец на щеках и выбившиеся из прически пряди, которые, несмотря на её попытки их пригладить, все равно торчали в разные стороны и выдавали её, выходили за нормы приличия и рушили образ светской леди, который учил её строить Владыка Трандуил с самого детства.  — Даже не смотря на то, что настоящей леди ты не являешься, ты должна таковой казаться. Строй образ, делай вид будто ты такая, не хуже самых изысканных принцесс в других государствах, — строгий голос эхом раздавался во дворце лесного короля. Маленькая Тауриэль, слегка насупившись, в который раз, репетировала реверанс, но все не могла заслужить похвалы Владыки. То вес она распределяла неправильно, переносив не на ту ногу, то юбку приподнимала выше положенного, то взгляд опускала. Девочке уже хотелось заплакать, топая ногами и крича, но настойчивости в ней было больше, чем изнеженности. Раз она взялась за дело — она не могла его бросить, характер уж такой. Тем более мотивация у неё была — Владыка пообещал обучить её стрельбе, о которой она грезила с тех пор как увидела как искусно стрелял по мишеням Леголас, но для этого она обязалась выучить все правила этикета. Она своё слово сдержала — как и Владыка Трандуил. Наконец двери в тронную залу распахнулись. Около трона стояли Арагорн и Леголас, схватившие за руки разъяренного Боромира, который дергался и вырывался с гримасой ярости, сковавшей его лицо. Напротив стоял так же схваченный мужчина, но тот совсем не пытался высвободиться, даже наоборот, стоял неподвижно и смирно, склонив голову вниз. Вскоре, когда он все-таки поднял взгляд, Тауриэль узнала в нём того торговца, что гнался за ней вчера, Берехонда. Рядом со схваченными удивительно спокойно стоял Гендальф, без тени волнения на лице, лишь мерно покачивающийся из стороны в сторону и будто бы обдумывавший что-то. Где-то в углу эллет заметила так же Гимли и Мерри с Пиппином. Боромир в этот момент что-то неразборчиво кричал, чуть ли не брызжа слюной об убийстве Денетора Берехондом, о предательстве, заговоре, чести, достоинстве и о больном Фарамире. Вскоре кусочки пазла сложились в её голове, и картина была таковой: Будучи странствующим торговцем, однажды Берехонд купил странный шарообразный камень, словно стеклянный. Не особо озадачивая себя мыслями о происхождении этого предмета, торговец двинулся на запад, и ноги привели его в Гондор. Никто не желал покупать странный предмет с огоньками внутри, и в душе мужчины начали закрадываться сомнения. Но в один прекрасный день, когда он торговал на рынке Минас-Тирита, к нему подошёл наместник Денетор, окружённый стражей. Берехонд испугался того, что его прогонят с рынка, ведь его торговля не была совсем чиста, и учтиво поклонившись собирался удрать, когда наместник указал на тот самый никак не продающийся шар. Берехонд улыбнулся и задрал цену, ведь наместник мог заплатить любые деньги, но вскоре Денетор предложил вместо денег сделку. Берехонд должен был поселиться в Минас-Тирите и жить там в роскоши и достатке, но взамен он будет помогать наместнику с палантиром. Берехонд впервые даже слышал название шара, а уж тем более не знал как им пользоваться, но с широкой улыбкой он соврал наместнику, ведь от таких предложений не отказываются. Впрочем он действительно скоро смог понять как видеть то, чего не видели другие, и многие-многие годы открывал на это глаза наместника. Но нельзя долгое время получать лишь выгоду от камня и не отплачивать. У наместника Денетора помутился рассудок, а сам Берехонд был близок к тому, чтобы окончательно ослепнуть.  — Позвольте, владыка… — вдруг робко заговорил Берехонд. — Я никого не убивал, и никогда не предавал Гондор, с тех пор как поселился здесь. Я всю жизнь верой и правдой служил наместнику и никогда не хотел стать причиной его смерти.  — Врешь, тварь, — Боромир смачно плюнул ему под ноги, смотря на него исподлобья. Он уже перестал вырываться, но было ясно, что стоит Арагорну с Леголасом ослабить хватку, взбешённый владыка Гондора накинется на бедного человека и выпотрошит его словно варг невинную овечку.  — Я лишь помогал его высочеству Денетору с палантиром… я не сделал ничего больше.  — Ты! Ты принёс это творение Моргота в наш дом! Ты свёл отца с ума! Именно из-за этого проклятого камня он счёл меня мертвым, погиб сам и чуть не убил моего брата! Ты разрушил всё! Ты будешь гнить в темнице до конца своих дней! — Боромир был в такой ярости, что все присутствующие нервно сглатывали после каждого его гневного выкрика. Всем было страшно думать о том, что произойдёт дальше, но встревать в разговор никто так же не осмелился.  — Я клянусь вам, Владыка, я не знал… — Берехонд преклонил бы колено перед Боромиром, если бы не был схвачен под руки стражей. — Боромир, послушай… — спокойный густой голос Гендальфа с легкой возрастной хрипотцой контрастно окутал залу после яростных криков.  — Пошли все прочь, — тихо произнёс Боромир, но голос его на последнем слове сорвался. Он вырвался из сковывавших его движения рук друзей и сел на ближайшую скамью, уронив голову на руки, упершиеся в колени. Его волосы упали, закрыв лицо.  — Его в темницу! — приподнявшись, указал он пальцем на Берехонда, и вновь принял прежнее положение.  — Остальные прочь, — еле слышно добавил он, после чего присутствующие действительно поспешили покинуть залу. Когда топот ног и перешёптывания стихли, Боромир тяжело вдохнул и выдохнул, поднимая влажные глаза к потолку, и вдруг заметил стоявшего рядом Арагорна.  — Почему мне так тяжко? — он устремил свой взор на друга.  — Я не могу дать тебе мудрого совета или очистить тебя от страданий одним прикосновением руки, но я могу сказать тебе вот что… — Арагорн сел рядом, положив ладонь на плечо Боромира. — Потеря близких — естественная вещь в нашем жестоком и страшном мире. Уж тем более потеря родителя. Все когда-нибудь проходят через это. Все это испытывают. Но вопрос в том, как ты переживаешь потерю, и как ты справляешься с ней. Я не верю, что Боромир, сын Денетора, сына Эктелиона не сможет справится с этой бедой. Я никогда не поверю что какое-то несчастье, даже в такое суровое время сможет сломить его. Твоему брату сейчас поддержка нужна даже больше чем тебе. Подумай о нём, и справься с этим если не для себя, то хотя бы для него. И для всего Гондора. Теперь он лежит на твоих плечах, — Арагорн внимательно смотрел на друга, и наконец тот поднял голову, встретив взгляд напротив.  — А как же ты? Не ты ли наследник этих самых королей древности? — Боромир указал на статуи, расставленные по всей зале небрежным жестом руки. Арагорн вздохнул помедлив. Он почуял, что затронул не ту тему, пытаясь подбодрить друга. Внутри что-то сжалось.  — Взгляни на меня: я бродяга. Пошёл бы ты за таким как я? Какой я король? У народа сейчас есть только ты, рождённый чтобы править.  — Я бы пошёл за тобой хоть в самое сердце Мордора. И когда эта война закончится…— Боромир осёкся. — Если эта война закончится, я сразу же короную тебя. *** В палате лазарета царила тишина. Лишь редкие похрапывания и тихие вздохи соседей в комнате слышались в этой смертной скуке. Фарамир уже в четырнадцатый раз за последний час пересчитал количество трещинок на потолке: ровно сто четыре. Надо будет сделать тут ремонт, правда не сейчас. И не завтра, и не через месяц… А когда же? Фарамир начал строить грандиозные планы по перестройке всего дворца, где-то глубоко в душе понимая, что всему этому не суждено будет сбыться, и все эти его грёзы и мечты лишь занимали его от страшнейшей скуки.  — А в тронной зале мы поставим статую отца… И плевать на все правила и предрассудки, плевать на то, что он не король, а наместник! И в саду поставим фонтан, прям как в Ривенделле, Боромир рассказывал… Вдруг тихая поступь послышалась в коридоре, и вскоре дверь со скрипом отворилась. Фарамир приподнялся на локте, повернувшись лицом к пришедшему, но сморщившись от боли, сковавшей плечо, быстро лёг обратно. Эовин наконец-то вернулась в палату после свидания с Эомером. Её раны оказались неглубокие и быстро затягивались, благодаря чему она уже выходила на недолгие прогулки по замку под руку с братом. Она подошла к койке, тихо шурша юбкой, и осторожно опустилась на постель, надеясь, что кровать не издаст протяжный скрип, разбудив всех больных. Она немного поворочалась, устраиваясь поудобнее, и потом тихо шепнула:   — Фарамир! Фарамир, вы спите? И Фарамир почти сразу пусть не очень ловко, но быстро перевернулся набок, ложась к ней лицом.  — Как прошла ваша прогулка? — поинтересовался он робко улыбаясь.  — О! Просто чудесно! Ваш дворец столь прекрасен… Одно чудо прогуливаться здесь! Отчего же вы не гуляете? Я думаю вам было бы полезно немного пройтись по свежему воздуху и отдохнуть от этого ужасного смрада гнили и болезни, что витает в палате.  — Вы правы, я бы с радостью прогулялся бы, но мой брат, увы, не заходил сегодня, а сам идти, без чьей-либо помощи, я пока боюсь, не столь уверенно я ещё держусь на ногах…  — А почему бы вам не пройтись со мной? — оживленно воскликнула Эовин, правда, через секунду отведя взгляд и покрывшаяся еле заметным румянцем на щеках. — Я не так слаба как кажусь, я смогла бы поддержать вас при надобности. Она коротко улыбнулась. На лице Фарамира заиграли смущение и замешательство…  — Простите… — неловко начал он. — Но я ни в коем случае не хотел бы компрометировать вас… Я думаю ваш муж может подумать чего-нибудь не того… Не поймите меня неправильно… Он слегка покраснел, и почувствовал как пылают кончики его ушей. Эовин же непонимающе глядела на него, хлопая длинными светлыми ресницами и слегка приоткрыв рот.  — Мой муж? — смущенно и удивлённо спросила она. — Но я не замужем…  — Но как же… Ваш муж, Эомер, который заходит к вам второй день… На лице Эовин медленно расползлась улыбка.  — Но… Эомер Роханский — мой брат… *** Немного отойдя от залы, в которой развернулся настоящий скандал, наша компания вновь зашумела. Вновь послышался смех, вопли, веселые крики. Хоббиты о чем-то задорно спорили с Гендальфом, (о сортах табака, не иначе), Гимли с Леголасом так же живо что-то обсуждали шагая чуть позади. Тауриэль же брела сзади последней. — Леголас! — Она выставила вперёд руку в странном жесте, будто пытаясь дотянутся до него, прикоснутся к его руке, взять его ладони и ощутить их тепло. Он обернулся, но взгляд его изменился. Ещё вчера вечером он был столь родным и тёплым, а сейчас смотрел отчуждённо и холодно.  — Что-то случилось? — безразлично произнёс он, пренебрежительно вздёрнув брови. Леголас кивнул Гимли, и тот, тихо усмехнувшись, пошёл дальше по коридору, сворачивая в ближайший пролёт, а сам эльф медленно подошёл к Тауриэль. Его медленная и плавная походка почему-то напомнила ей медленно и тихо надвигающуюся бурю, которая в последствии сметает всё на своём пути.  — Нет, я просто хотела…  — Я думал, что всё, что ты хотела, ты сделала вчера вечером. Ты приняла своё решение, Тауриэль. Неужели тебя не учили отвечать за свои действия? Всё-таки у нас на двоих был один отец и учитель. В его взгляде не было ненависти и злости, которая скользкой змеёй сквозила в его словах и интонации, но была боль. Он смотрел с отчаянием, с которым верный пёс смотрит на тело умершего хозяина. Он смотрел с обидой, с которой смотрит ребёнок на родителя, запретившего ему прыгнуть с крыши дома, чтобы проверить правда ли он не умеет летать. Он смотрел с непониманием, с которым смотрит подстреленная лань в глаза жестокому охотнику. На глазах Тауриэль навернулись слёзы. Тонкая нижняя губа задрожала. Пальцы нервно сжали ткань юбки. Она была в смятении, она не понимала уже, что правильно, а что нет, что есть хорошо и что плохо. Не понимала уже даже чего хочет. Ей не хотелось уже ничего. Раньше любые проблемы и обиды она выплёскивала на тренировочном поле, уничтожая мишени, но сейчас ей казалось, что даже это верное средство её не спасёт. Когда она вновь открыла глаза полные слёз, она увидела лишь отдаляющуюся по коридору фигуру Леголаса и упала на колени, обхватив лицо руками. *** Она не помнила как вернулась в покои. Она не помнила как улеглась на постель и уснула прямо в одежде, в ещё дообеденное время. Она не помнила последних нескольких часов, и последней картинкой, плывущей перед глазами, был его удаляющийся по коридору силуэт и его голубые глаза, что смотрели на неё пристально, не отводя взгляда. Она села на постели, обхватила колени руками и долго-долго сидела в таком положении свернувшейся букашечки. Слёзы на глазах уже высохли. Руки больше не тряслись, а грудь так часто не вздымалась в судорожных рыданиях. В конце концов, она всё ещё не отдавая себе отчёта в своих действиях, обессиленная, медленно поднялась с постели и подошла к столу. Перо, вынутое из чернильницы медленно и плавно заскользило по бумаге.  «Прости меня! Прости! Я столько раз извинялась перед тобой, но снова и снова повторяла свои ошибки. Я виновна перед тобой, виновна многие годы, но прошу, пойми меня! Я уже не понимаю что правильно, а что нет. Я не могу понять что возможно, что верно, что хорошо, а что плохо, наконец не могу понять свои чувства! Я Любила его. Правда. Я любила Кили как не любила никого до этого. Но сейчас я чувствую то же, что чувствовала и тогда, но только рядом с тобой. Прости меня за мою нерешительность, но пойми меня! «Эльфы любят лишь однажды» говорили нам с детства, и сейчас эти шаблоны рвутся на куски, и я не могу понять что не так со мной? Я какая-то не такая? Неправильная? Бракованная? Я не понимаю того, что со мной творится. Но даже если я окончательно решила, что всё чего бы я хотела в этой жизни — это быть с тобой, то все равно этому не суждено сбыться. Ты принц, а я изгнанница. И даже не соверши я тех ошибок в прошлом и не изгони меня Владыка полвека тому назад, все равно наша связь не была бы возможной. Владыка не позволит своему сыну сойтись с простой лесной эльфийкой, а уж тем более со мной. Лишь эти мысли, которые я считаю здравым смыслом, двигали мной в тот вечер. Поверь мне, будь обстоятельства на нашей стороне, я была бы твоей уже давно! И сердце моё я тебе отдаю… Прости меня за всю ту боль, что тебе причинила… Я надеюсь, что когда мы встретимся в Валиноре, ничто нам не помешает так, как здесь», — перо скользило по бумаге, словно танцуя, и оставляя своими движениями красивые следы, выводящиеся в замысловатые буквы эльфийского алфавита. Незаметно для неё, состояние её значительно переменилось за то время пока она писала. Теперь уже не было той обессиленности, из-за которой было тяжело даже просто пошевелить рукой, не было ощущения пустоты, нереальности происходящего и душащего чувства ненужности и бесполезности. Она вдруг почувствовала вновь, что способна свернуть горы. И пусть грусть едкой дымкой оставалась на её сердце, лучик надежды все равно вновь зажегся. Когда перо упало на стол, закончив свою работу, Тауриэль нетерпеливо подскочила и стала ходить вперёд-назад по комнате, нервно теребя красивый край рукава платья, отделанный кружевом. Щёки её пылали алым из-за переполнявших её эмоций и чувств. Пальцы слегка подрагивали, а сердце, казалось, уже несколько раз пропускало удары. Она упала на кровать, закрыла лицо ладонями, но тут же встала, ломая руки. Всё внутри как будто жгло, горело, хотелось бегать, плясать, биться головой о стену, броситься в окно или лечь на пол и лежать как ни в чем не бывало. Тауриэль совершенно не понимала этой своей нервозности, от которой не можешь найти себе места, и решила, что лучшим решением будет найти Иорет и попросить у неё чего-нибудь. Прогуляться, попросить показать или рассказать что-нибудь интересное, Тауриэль не определилась, но ей нужно было занять себя чем-нибудь, чтобы отвлечься от этого странного, сладко терзающего изнутри чувства. Она торопливо покинула покои, спешно затворив дверь, и понеслась вперёд по коридору.