Где не бывает победителей

«Начало прыжка на Ашес-Ри через три... две... одну...» Мэй не смотрела в иллюминатор, но момент перехода в гипер почувствовала ясно. Из Силы исчезло эхо чужих смертей — вроде бы оно было рядом уже почти неделю, но привыкнуть к нему не получалось. А теперь вокруг — тишина. Можно вдохнуть — и не страшно, что на секунду покажется: воздух сжигает лёгкие. Можно двигаться — и не страшно, что кожу на мгновение опалит чужая боль. Тихо. Свободно. Хорошо.... Эорн отклонился от пульта управления: до выхода из прыжка автопилот выполнит всю работу. Небрежно стянул повязку с нижней, человеческой пары глаз: хотя через неё можно было видеть, его глаза уставали в ней. «Интересно, слышит ли он тишину здесь, в гипере, — в сознании Мэй как будто мелькнула чужая мысль, — или он тоже уже ничего не замечает, как брат?» Об Эорне отчего-то думалось спокойно. Совсем недавно Кайарду казалось, что он открыл Мэй «страшную правду», но... она уже привыкла тому, что лучшие люди ордена оказываются преступниками. Глупо и смешно опять разочаровываться, опять не верить, опять задыхаться от одиночества. Надо, наконец, начать действовать. — А хорошо здесь медитировать. Не то, что в реальном пространстве. Эорн посмотрел прямо в глаза Мэй, в Силе — жадный интерес к её словам. — А что не так в реальном? «Он ничего не чувствует, но смотрит в упор — хочет понять меня. Повезло». — В Силе сплошные ужасы. Её в бомбардировку перевернуло — и с тех пор она толком не успокоилась. — Ясно, — Эорн смотрел со спокойным интересом. Мэй подумала, что с ним очень просто говорить, когда он поднял повязку: легче видеть эмоции. — А забавно выходит, — добавил он, — Алаис считает меня лучшим менталистом ордена, а ты чувствуешь гораздо больше меня. Эмоции Эорна были видны непривычно ярко: азарт учёного, который пытается понять незнакомое явление, интерес к самой Мэй и какая-то тревога, которую он сам ещё не очень понимает. — Или, — продолжил он через некоторое время, — всё гораздо проще. Призраки никуда не девались, среди коррибанцев в теории мог остаться кто-то живой — и они показывают тебе красивую картинку, где вся Сила перекручена. Раз Садоу мог создать призрачный флот — почему нельзя создать призрачную рану в Силе? «Вот и первые проблемы, — подумала Мэй, — а то слишком гладко всё шло». — Хорошо, — сказала она, — предположим: ты прав. А что тогда происходит в Силе на самом деле? «Эорн любит рассуждать — значит, надо показать ему его же логические ошибки». — Ничего. Силе только становится легче: исчезли те, кто постоянно искривлял её под себя. — Ты это видишь? — Не знаю... Ничего я не вижу: ни каких-то надмирных ужасов, ни надмирной свободы. Просто Сила, такая же, как и всегда. «Хорошо. Он почти понял, что лжёт себе». — А ты не находишь, — Мэй улыбнулась, — что здесь что-то не так. Любая смерть, а особенно множество смертей сразу, должны отражаться в Силе хоть как-то. И тебя совершенно не удивляет, что ничего не происходит. Эорн замолчал. Ему было тревожно: как он мог просмотреть такое необычное явление — и даже не задуматься над ним. — То есть ты считаешь, — сказал он после долгого молчания, — что мы просто закрылись в Силе. Всем орденом. — Да. Тишина. Ясная, холодная тишина — как и всегда в гипере. — Да... занятно выходит, — тихо сказал Эорн, — Алаис чувствует одно, ты — прямо противоположное, остальные не чувствуют ничего. А что происходит на самом деле — не узнать. «А ведь он равняет меня с Алаис, — отметила про себя Мэй, — очень хорошо». — А ты и не можешь узнать, — сказала она, — что происходит «на самом деле», во всяком случае, пока ты жив. Силу каждый видит по-своему, и неизбежно. Так что смотри, верь себе или не верь... Только не бойся находить совсем яркие нестыковки. Эорн смотрел прямо в глаза Мэй. Она ясно чувствовала, как мир вдруг открывается перед ним — нет больше привычной работы, надёжной и опытной Алаис, ясного завтрашнего дня. Есть только — пустота впереди, пустота позади и осознание, что, возможно, сам исказил Силу так, как даже проклятые ситхи не сделали этого. — Знаешь, — сказал он, — ты сама себе противоречишь. Говоришь: верь себе, а по смыслу получается: верь мне, ты видишь только иллюзию. «Вот он и снова побежал от себя — а как хорошо начиналось». — Ты же сам признал, что твоя «тихая-спокойная Сила» не похожа на реальность. Это просто Алаис сказала тебе, что ты всё делаешь правильно — и ты привык к этому. — Она, знаешь ли, — Эорн улыбнулся и отвёл глаза, — гораздо опытнее нас. И орден держится на ней — и как на управленце, и как на... той, кто ведёт за собой остальных джедаев там, в Силе. Как на Великом Магистре. Если бы она была неправа, Сила дала бы нам знак. — Ты знаешь сам: Сила никогда не «говорит» первой. Она укажет тебе на опасность — если ты готов услышать её. Она подскажет тебе, кому нужна помощь — если ты готов помогать. — Она укажет на неправоту, — прежний азарт вернулся к Эорну, — если готов, по-настоящему готов услышать от неё и «прав», и «виновен». «Наконец то, — обрадовалась Мэй, — наконец-то можно думать с кем-то вместе. Именно так и нужно действовать сейчас: ярок и неожиданно — так, что после чего верить в свою правоту станет невозможно». — И как ты предлагаешь «обратиться»? Как в каких-нибудь старых религиях: пусть вода потечёт вверх, если мы правы. Ты ведь лучше меня понимаешь: все «чудеса» зависят только от умения использовать Силу, а не от особой правоты. Такое «чудо» сможет создать любой преступник. Эорн задумчиво молчал: теперь ему было легче — ясная задача перед глазами, надо искать пути её решения. — Ты говоришь о «старых религиях», — Эорн думал вслух, — так вот, отец мне рассказывал об одном обычае на Чандрилле. В глухой провинции он жив до сих пор. Когда человека обвиняют в преступлении, а доказать или опровергнуть его вину нельзя, то происходит поединок. Один сражается «за» обвиняемого, другой — «против». И кто выиграл в поединке, тот и сражался за правду. Здесь важно, чтобы каждый верил: он победит только когда прав. — Если каждый верит... — ответила Мэй, — если каждый захочет, по-настоящему захочет выиграть не при любых обстоятельствах, а только если его идея верна. Здесь нужна абсолютная честность перед собой — и примерно одинаковый уровень фехтования, очень высокий. — Среди нас, — Эорн говорил вдохновенно, — на спаррингах твой брат и Сталхен очень близки по уровню. — Да, брат говорил об этом. — Сталхен никогда не станет врать себе, и если твой брат бросит ему вызов... — Эорн, остановись. Марден и Сталхен — почти идеальный тандем, они полностью довольны друг другом. Что бы ты ни видел в его мыслях раньше, сейчас он ни за что не пойдёт против адмирала. — А если ты бросишь вызов? И тогда ему останется — либо позволить тебе умереть (будем честны, Сталхен фехтует гораздо сильнее, чем ты), либо принять вызов. Когда-то Мэй казалось, что брат не способен лгать себе — но в последнее время он... — Не волнуйся, — продолжил говорить Эорн, — если сестра пойдёт против того, кого ты безмерно уважаешь... После такого никто не сможет прятаться ни от себя, ни от мира. Всё будет предельно честно. Оба замолчали. Впервые после исчезновения магистра Рэвео Мэй чувствовала, что она не одна. — Ты всё говорила мне, что Силу нельзя познать, можно только смотреть и всё в таком духе, — Эорн ободряюще улыбался, — а мы попробуем... изучить непознаваемое. А Мэй думала о другом. О том, что одними словами слишком долго переворачивать мир — здесь нужны действия, эффектные действия, о которых заговорит весь орден от младших падаванов до тех, кто имеет влияние в сенате. И тогда никто, никто не сможет по-прежнему уничтожать планеты со спокойным лицом. — Скоро «Белая звезда» вернётся на Корусант — там и состоится поединок. А пока я поговорю с братом, — сказала она. — Отлично, — ответил Эорн. Спокойная тишина в Силе. Азартная улыбка Эорна. Мэй казалось, что всё: и одиночество, и чужая боль в Силе, и встреча с призраком, и этот тяжёлый разговор — произошло не напрасно. — Скоро выход из гипера, — сказал Эорн, — за работу. Скоро выход из гипера. Скоро встреча с братом. Скоро, скоро...