Сфинкс присел на одну из кроватей. Широкие листы стоявшего рядом в массивном горшке цветка касались его лысины, но парень совершенно не обращал на это внимания. Слепой устроился на полу у его ног. Смотря на них, легко было вообразить, что будь у Сфинкса руки, он бы точно касался ими плеч и головы вожака четвертой, в их близости ощущалась поразительная гармония.
Впрочем, Курильщику было не до мыслей о гармонии и чем-то подобном. Он перевел взгляд на Стервятника. Тот легко спустился со своей стремянки, не прибегая к помощи трости, словно она ему и вовсе не была нужна.
— С чего бы начать?
Судя по всему, разговор предстоял долгий. Курильщик перевел дыхание. Ему стало страшно от того, что он может услышать, хотя еще недавно хотелось всей этой правды.
— С самого начала, — Сфинкс посмотрел на Курильщика. — Я, пожалуй, и начну. Если никто не против, конечно.
Два вожака жестами дали понять, что они согласны. Стервятник умостился на кровати рядом с представителями четвертой, опустив взгляд на свою ногу. Он казался весьма задумчивым.
— Расскажи ему про ось и цикл, — сказал Слепой. — Как все было на самом деле.
Сфинкс посмотрел в глаза Курильщику. Он словно оценивал его выдержку и прикидывал слова, с помощью которых можно было бы сказать все максимально мягко.
— Я знаю, что нельзя быть готовым к тому, что ты сейчас услышишь, Курильщик, но ты уж постарайся все усвоить с первого раза. Ты уже слышал зов Дома и должен понимать, насколько это место необычайное. А еще ты видел собственный труп, при том что ты вполне живой и дышишь полной грудью. Вся правда в этом — Дом не просто какое-то место, он нечто совершенно особенное.
Когда я только попал сюда, я этого не понимал. Никто из новеньких это не понимает. Но чем ты младше, тем легче тебе потом осознать все. Мы были совсем детьми. В тот год я познакомился с другим парнем из Дома, самым старшим на тот момент. Все называли его Седой. К нему обращались за помощью и советом, он мог одним взглядом прекратить любой спор или драку, потому что его все уважали. Я тоже уважал, долгое время не понимая, почему.
Слепой и Стервятник уже были в Доме. Почти мои погодки. У Стервятника был брат-близнец, мы с ними долгое время не ладили, а вот Слепого буквально привязал ко мне Лось. Он был одним из воспитателей, ловец детских душ, так его называли иногда. Для нас, обитателей Дома, он был словно божество. Когда я впервые услышал зов, Дом сказал мне, что существуют циклы времени, каждый из которых образует ось, и у каждой оси есть свой хранитель. Когда Седой однажды сказал мне, что Лось и есть хранитель оси, я понял, что не один лишь я слышал этот зов. Седой все знал с самого начала, он провел в Доме почти всю свою жизнь. Но как же он неохотно делился информацией. Зов тоже не рассказывал ничего, он скорее указывал нам всем путь.
Мы слышали зов, но не говорили о нем, не обсуждали, почему он вообще есть в наших головах. Но далеко не каждый обитатель Дома мог с ним общаться. Едва это стало очевидно, мы — избранные, как мы наивно считали, — постепенно сплотились в одну кучку и вступили в открытую конфронтацию с теми, кто не слышал зов и считал нас безумцами. В их числе был Черный, тогда мы называли его по-другому.
Уже потом мы узнали о том, что скрыл от нас всех Седой. Временной цикл подходил к концу, все спешили причаститься. Об этом говорили все активнее, но мы не понимали, что вообще кроется за этим словом. А потом одна девушка мне все объяснила. Ее звали Ведьма, моя крестная. Она дала мне прозвище, которое я давно уже не ношу, но я всегда буду считать ее своей единственной крестной. Ведьма была из старших, она хранила тайны, которыми почему-то решила поделиться со мной.
Две главные группировки Дома возглавлялись Мавром и Черепом. За Мавром были те, кто никогда не слышал зов, а за Черепом избранные Домом. Ведьма была в группировке Мавра, и она тайком встречалась с Черепом. Я лично передавал их любовные записки, был невольным свидетелем их трагедии. Когда активно заговорили о причащении, Ведьма рассказала мне о том, что причащение — это смерть. Смерть физическая, но не окончательная. И мне стоило самому все увидеть, чтобы понять, как это вообще.
Они убивали себя, разными способами. Поговаривали, что их действиями руководил сам Дом, ведь они слышали зов и следовали ему. Зов говорил им вскрывать себе вены, спрыгивать с крыши или глотать неизвестные таблетки, и они это делали. После смерти они причащались, продолжали жить дальше. Их уже мертвые тела исчезали в потоках невидимого мха, так что не видно никому, кроме них самих. Тела не гнили, просто лежали словно отдельно от них самих. А причащенные жили дальше, словно в новых, более совершенных телах.
Расскажи кому, так полный бред, но ты сам все видел, ты должен понимать. Это происходило только с теми, кто был избран Домом и слышал его зов, а те, кто не был избран, просто умирали, навсегда. Но был один важный момент — причащенные уже никогда не могли покинуть Дом, он их просто не выпускал, они вынуждены были жить в нем всегда, вплоть до момента, когда временной цикл закончится. Дальше стоял выбор — попытаться покинуть Дом и умереть уже во всех смыслах этого слова или же слиться с Домом и уйти в Изнанку, удивительное место вне того мира, который мы видели прежде. Для того, чтобы уйти в Изнанку, нужен был проводник, тот самый хранитель оси, который был главным из причащенных.
Право на причащение имели повзрослевшие, ни в коем случае не маленькие дети. Наш временной цикл на тот момент еще не начался. А цикл старшего поколения подходил к концу. Ведьма переживала, потому как ей не грозило причащение, а Мавр хотел избавиться от Черепа. Его смерть разлучила бы их во всех смыслах. Она хотела докричаться до хранителя, попросить помощи у него. Но оказалось, что мы были обмануты. Потому что Лось, которого мы возвели сами в ранг божества, никогда не был хранителем.
В тот день, когда Седой покинул Дом, все словно сошли с ума. Это был страшный день, худший в истории Дома. Все бросились друг на друга, вооруженные ножами, палками и топорами. Лось, в которого мы так верили, бросился всех разнимать, и в итоге он был убит в массовой потасовке. Это было истинное безумие. Мы были свидетелями того, как все вмиг рухнуло, многие наши друзья были убиты ни за что. Даже те, кто причастился, сильно пострадали.
В пылу всего этого безумия несколько непричащенных человек смогли на несколько секунд попасть на Изнанку, в том числе и я. Едва вернувшись, мы все впали в кому на несколько дней. Когда я очнулся, оказалось, что я потерял все волосы на своем теле. Никто не смог объяснить, что это было, а я молчал об Изнанке. И знаешь, в чем в итоге была причина этого безумия? Лишь в том, что хранитель нас бросил. Им был Седой. Он должен был причаститься, как того требовал зов, должен был повести всех избранных на Изнанку. Но он решил этого не делать. Он обманул нас всех и просто ушел в Наружность, бросив на произвол судьбы. И именно поэтому все сошли с ума и начали убивать друг друга. Хранитель цикла времени одним своим присутствием поддерживает мир и благоденствие, сохраняя чистоту разума, помогая не тронуться рассудком. Потеря хранителя едва не уничтожила в свое время Дом.
Брат Стервятника был убит. Он слышал зов, но не был причащен, застрял словно между всеми мирами сразу. Он есть одновременно везде, и вместе с тем его нет нигде. Возможно, к концу текущего цикла времени мы поймем, можно ли его вернуть. Что же до нас, то мы выросли, причастились и начали вести список тех, кого так же ожидает Изнанка. Мы все привязаны к Дому и не можем его покинуть, даже если очень захотим. Кто-то ожидает окончания цикла с ужасом, кто-то с трепетом. И никто не знает, по каким критериям Дом выбирает тех, кого хочет оставить себе. Но у всех есть выбор. Причащение — это личный выбор каждого. Его можно не делать, как не сделал однажды Седой.
Но ты уже причастился, Курильщик. Я и понятия не имел о том, что ты тоже слышишь зов, пока не увидел тебя тогда, в туалете. Фазаны, которые не верят в причащение, соблюдают правила ради того, чтобы быстрее уйти из Дома в Наружность. Ты был не таким. Именно поэтому я дал тебе имя. Ты не был одним из Фазанов.
Сфинкс замолк. Едва его голос стих, как воцарилась давящая тишина. Ее, казалось, можно было при желании потрогать, до того явственно она ощущалась. Курильщик сглотнул. Все, что ему рассказали, было чистейшей воды бредом. Разумеется, какие-то сказки вроде тех небылиц, которые принято было рассказывать в ночь сказок, однако… Он прекрасно помнил собственный труп в туалете, это не было игрой воображения.
— Почему… — он запнулся. — Почему вы никогда раньше об этом не говорили вообще?
Должно быть, Сфинкс ожидал такой вопрос.
— В этом не было необходимости, Курильщик. Все, кто слышит зов, сами это понимают. А мы не обсуждаем зов, он не всем доступен. Дом сам знает, с кем делиться таинствами, а кто их не достоин. Ты умер и причастился, мы видели это, а значит, ты должен был слышать зов. Нам было невдомек, что ты перестал его слышать и даже забыл о собственной смерти.
Все укладывалось в слишком ровную и аккуратную картину, даже придраться не к чему, но Курильщик упорно не хотел в это верить. Чутье подсказывало, что Сфинкс полностью честен с ним. Он не лгал. Но эта правда была ужасна. Перед глазами снова встало то, что он видел в туалете — он сам, мертвый, холодной и отчего-то не разложившийся за несколько месяцев, покрытый мхом. И второй он, живой и полный сил, испытывающий все потребности живого человека.
А уже после перед глазами чередой пронеслись все события, которые были уже после того, как он «умер». Он говорил с Табаки и Лордом, ему наливали «Лунную дорогу», его выгнали из первой и перевели в четвертую. Потом его бил Лэри, потом они с ним стали едва ли не друзьями. Курильщик курил в компании представителей своей новой стаи, участвовал в каждой ночи сказок, хоть и не рассказывал ничего, но всегда слушал. Слушал все разговоры, которые были в четвертой, улавливал обрывки случайных фраз и недоумевал, не ведая, к чему это все. А ведь ему рассказывали, и все были уверены в том, что Курильщик понимает, что происходит. Его вопросы игнорировались, над ним словно смеялись, подшучивали. Но в этих шутках не было злого умысла, они просто недоумевали над тем, что он спрашивает о том, что знает. Вернее все были убеждены в том, что он знает, а Курильщик не знал, потому как перестал слышать зов и сам себя убедил в том, что произошедшего с ним никогда не случалось.
— Тогда… — выдохнул Курильщик, хорошенько подумав, — тот случай с Помпеем…
Он отчетливо вспомнил ночь убийства вожака Псов. Только Курильщик был тогда удивлен. Позже, когда он отказался даже прикасаться к вещам Слепого, вся четвертая была в недоумении. Наверное, это и натолкнуло их на мысль о том, что Курильщик вовсе не придуривается, что он и правда ничего не понимает. И уже после Слепой решил сделать так, чтобы к парню вернулись заблокированные воспоминания.
— Помпей не верил в зов и причащение, — спокойно отозвался Слепой. Его вечно спокойный и немного хриплый голос тут же заполнил всю комнату, заставив Курильщика поежиться. — Он хотел доказать, что мы все безумцы, и именно поэтому он вызвал меня на поединок. Его смерть была показательной, чтобы все видели правду. А правда в том, что мы не сошли с ума, мы избраны Домом. Он сам ведет нас.
А ведь что-то похожее Курильщику уже говорили. Значит, дело было в этом? И все разговоры о причащении… «Помпей умер, он был недостоин», «Помпей не причастился, что тут еще говорить»… Сколько раз такие фразы звучали, и Курильщик их игнорировал. Он злился на то, что никто, кроме него, не ужаснулся из-за смерти человека.
— Я… не понимаю…
Нет, Курильщик теперь понимал, все сложилось в единое целое, и зов давал понять, что сейчас он точно не ошибается. Но это осознание нисколько не успокаивало, скорее даже напротив — оно заставляло паниковать и пытаться найти хоть один аргумент против.
— Тебе нужно время, Курильщик, — мягко сказал Сфинкс. — Это не просто осознать сразу, но зов тебе поможет. Просто подумай обо всем этом спокойно.
Курильщик растерянно уставился на свои руки. На них ведь и правда не было шрамов. Возможно ли, что его самоубийство — это мираж, который он сам себе придумал? Нет, это было по-настоящему. Все, как и сказал Сфинкс. Все встало на свои места. Парень вдруг поднял взгляд, смотря в глаза Сфинкса, разум отчетливо зацепился за одну конкретную фразу, которой он уделил внимание лишь сейчас.
— Ты сказал, что я причастился.
Тот кивнул.
— Это так.
— А те, кто причастился… не могут покинуть Дом? Что это значит вообще? Почему?
В планы Курильщика не входило оставаться всю жизнь в интернате. Он должен выпуститься однажды, если повезет, поступить в высшее учебное заведение и получить хорошую профессию, работать и просто жить, как все нормальные люди. Его, в конце концов, ждал отец дома. Если ему рассказать о том, что его сын умер, но при этом не умер, а просто не может покинуть интернат, он вряд ли хоть что-то поймет.
— Потому, что душа причащенного связана с Домом, — отозвался Стервятник, который до этого хранил молчание. — Или ты думал, что твоя смерть создала тебе новое тело? Это, скорее, твоя душа, которая стала материальной.
Курильщик не знал, что именно он об этом думал. Пришлось посмотреть на Стервятника. У вожака Птиц был как обычно странный и нечитаемый взгляд, и голос, как обычно, хриплый и скрипучий. Большая Птица, чтоб его. Они так спокойно об этом говорили, потому что привыкли за годы принимать все как должное. И сам Курильщик тоже привык бы, если бы не забыл о зове на долгие месяцы.
— Я все равно не понимаю. После выпуска мы все вернемся к себе домой, за нами приедут родители или опекуны. Каким образом Дом может не отпустить нас?
«Ты говоришь о жизни Эрика Циммермана. Но Эрик Циммерман мертв»
У парня тут же похолодела душа. Он уже слышал эти слова, но не осознавал, насколько они страшные по сути. Если настоящий он, Эрик, лежит мертвый в туалете, то приехавший за ним в день выпуска отец получит только труп сына? Но куда же тогда денется он, который сейчас живой? И кто из них, в конце концов, настоящий он — Эрик Циммерман или Курильщик?
Парень этого совершенно не понимал.
Стервятник отвел взгляд, так что ответил Сфинкс.
— Ты это сам поймешь, тебе нужно обо всем подумать. Теперь, когда ты снова слышишь зов, все будет легче осознать.
Они не давили на него, давая возможность самому все усвоить. Однако правда уже прозвучала, а Курильщик не ведал, что ему с ней делать вообще. Стоило спросить что-то еще, ему бы точно ответили, не тая, но все вопросы словно сами собой пропали.
— Тот человек… — Курильщик напрягся, дабы вспомнить имя. — Седой. Почему он ушел?
Сфинкс выдохнул.
— Потому, что хотел жить в Наружности. Он не причастился, боялся смерти и не хотел рисковать хоть чем-то. Возможно, если бы он знал, чем все обернется, он бы остался. Быть хранителем сложно. Я знаю точно, что если бы хранителем был Череп, он бы не покинул Дом. Даже ради Ведьмы, которую он так сильно любил.
Курильщик сглотнул.
— Что с ними стало? С ними всеми.
Сфинкс прикрыл глаза. Сложно было не понять, что эти воспоминания для него весьма болезненны.
— Череп и еще несколько причащенных ушли, — ответил Стервятник. — Но они не достигли Изнанки, у них не было хранителя. Возможно, они там же, где и мой брат — сразу везде и сразу нигде.
— Ведьма умерла по-настоящему, — продолжил Слепой, — как и Мавр. Как и Лось. А еще этот…
Он хмыкнул, а Сфинкс, словно в ответ на это, несильно ударил его ногой в бок.
— Прекрати уже.
Вожак четвертой бросил на него невидящий пустой взгляд.
— А что не так? Я его никогда не любил, признаю, но и смерти я ему не желал. По крайней мере, не такой.
— Он был моим другом.
Теперь уже они говорили о чем-то совершенно личном, даже Курильщик это понял.
— Я знаю, каким он был тебе другом. Я знаю все намного лучше, чем хоть кто-то в Доме. И дело даже не в том, что Седой ушел, ты сам все прекрасно знаешь.
Сфинкс прикусил губу. Он не стал продолжать пререкаться, они и так уже сказали слишком много, так что Курильщик явственно ощутил себя лишним рядом с этими двумя.
— Седой был хранителем, который бросил нас, — подытожил Стервятник. — Новый цикл времени подходит к концу. У нас есть шанс сделать то, что не сделал Седой, спасти всех тех, кого он оставил на волю случая. И думать надо об этом, а не о Волке, который сам вырыл себе могилу.
Курильщику показалось, что он уже где-то слышал об этом Волке, но сил на то, чтобы попытаться вспомнить, просто не было.
— Это значит, что сейчас новый хранитель? — спросил он.
Сфинкс и Стервятник синхронно посмотрели на него.
— Да, — отозвался первый. — Хранитель должен быть. Без него Дом сходит с ума.
Курильщик почти спокойно кивнул.
— И кто это? — его взгляд упал на Слепого. — Кто-то из вас?
Он сразу понял, что ни у кого из присутствующих нет ни малейшего желания ему отвечать. Интересно, к чему такая скрытность? По логике вещей это вполне может быть Слепой, ведь нет в Доме никого главнее, даже Акула и тот не кажется важным и что-то решающим на его фоне.
— А разве это сейчас важно? — задал ответный вопрос Сфинкс. — Мне кажется, сейчас в приоритете нечто иное.
Он был все так же спокоен и непоколебим. Что ж, его мало что берет, тут ничего странного. Слепой тоже больше напоминал мертвеца, нежели живого человека с эмоциями. Они все такие спокойные, что это даже немного начинало злить Курильщика. Он не понимал толком и сам, что именно вызывает в нем эту злость.
— И что сейчас в приоритете? — спросил он. — Что вообще может быть в приоритете у того, кто уже умер?
Сфинкс снова остался непоколебимо спокоен. Он чуть склонил голову вбок, словно большой кот, разглядывающий попавшееся в поле зрения насекомое. В этот момент он действительно соответствовал своему прозвищу.
— Курильщик, тебе стоит просто спокойно подумать над тем, что ты узнал. Это не просто, я знаю.
— По опыту? — тут же спросил Курильщик, вспомнив слова Сфинкса, сказанные по пути до комнаты Птиц. — Вы все это знаете по опыту, да? Все уже умерли? И ты? — на сей раз он посмотрел на Стервятника. — У тебя поэтому шрамы на запястье? Почему тогда у меня их нет, а у тебя есть? Как вообще это все работает?
Парень вдруг сам осознал, что его несколько трясет. Это даже не паника, а начало самой настоящей истерики. Ему было жизненно необходимо успокоиться.
— Рана, из-за которой причастившийся умер, остается только на мертвом теле, — ответил Слепой. — Вы уже настолько близки, что обсуждаете настолько личную тему, как шрамы?
Стервятник отвернулся, переключив все свое внимание на очередной цветок в горшке. Это возмутило Курильщика еще сильнее, хотя он и сам не мог бы сказать, что они вообще близки с вожаком Птиц. Они целовались, вместе лежали на его кровати — и все на этом. Что это вообще могло означать? Особенно если он мертв. А Стервятник мертв?
— И что это значит? Кто тут еще труп помимо меня?
Сфинкс шикнул.
— Курильщик, тебе стоит слушать зов. Для нас смерти вовсе не существует. Посмотри на себя. Насколько ты мертв?
Парень в ответ растеряно помотал головой.
— Я не знаю. Я вообще уже ничего не знаю, — он тут же сорвался с места. — Пойду, проветрюсь. Мне надо обо всем этом спокойно подумать.
Не дожидаясь хоть какого-то отклика, он решительно развернул инвалидное кресло и поспешил к выходу. Ему и правда нужно было отдохнуть, желательно не в исписанных непонятными символами коридорах, а на свежем воздухе, во дворе. Это была просто жизненная необходимость. Он так спешил, что даже не закрыл за собой дверь, а остальные проводили его внимательными взглядами.
— Почему ты не сказал ему, кто наш хранитель? — спросил Стервятник, обращаясь к Сфинксу.
Тот мотнул головой.
— Пусть переваривает информацию порциями, вы слишком многого от него требуете.
Слепой поднялся на ноги.
— Ему требуется время, которого у нас слишком мало. Разберись с этим, — сказал он Стервятнику. — А нам нужно разобраться с Черным. Пришла пора в это вмешаться.
Спорить с вожаком всего Дома никто не стал. Им в самом деле стоило действовать решительнее.
***
Курильщик оказался во дворе даже слишком быстро. Обернувшись, он вспомнил о том, что всегда считал строение интерната весьма ужасным. Желтое полуаварийное на вид здание, повидавшее тяжкую жизнь. Оно отторгало одним этим видом, не вызывало никакого желания хотя бы подойти. Вместилище для сирых и убогих — вот как подумал Курильщик в самый первый раз. А теперь он узнал о том, что это здание имеет нечто вроде разума и, возможно, души. Это звучало нелогично, попросту глупо и несуразно, но у парня не было ни единого повода не верить в это. И дело не только в том, что ему сказали несколько минут назад.
Странно, но Курильщик давно не бывал во дворе, а если и бывал, то не откатывал кресло дальше, чем на пару метров от головного входа. А ведь расстояние до ворот совсем небольшое. Пересечешь их — и попадешь в то, что обитатели Дома называют Наружностью. Внешний мир, настоящий мир, в который хотел вернуться Курильщик.
А хотел ли?
Этот вопрос завис в воздухе без ответа, потому как парень осознал, что он не может ответить. Действительно, а когда он в последний раз вообще думал о Наружности и о своем доме, об отце, о своей жизни до интерната? Эти воспоминания стали какими-то черно-белыми в его голове, а вот жизнь в Доме играла красками.
— Хватит… — выдохнул он. — Ты играешь моим разумом. Но я не хочу тут быть. Мой дом не здесь.
Курильщик обращался не столько к Дому, сколько к собственным, до ужаса противоречивым ощущениям. Он вдруг осознал, что если пересечь ворота, он докажет, что все это блажь, что он не пленник Дома. Что он может вернуться в Наружность.
С этими мыслями он решительно погнал кресло вперед. Колеса жалобно заскрипели, но Курильщик не обратил на это никакого внимания. Вот минул один метр, еще один, третий. Пустынный дворик его не держал, но едва Курильщик протянул руку, чтобы коснуться металлических ворот, как те буквально исчезли. Вернее, стали дальше от него. Парень рассеяно нащупал воздух и понял, что он снова находится у парадного входа. Все проделанное расстояние было перед ним.
Курильщику стало страшно. Он вновь решительно погнал кресло вперед. Расстояние сокращалось стремительно, но едва он вновь добрался до ворот и решился их коснуться, как они снова оказались далеко от него.
— Что за…
Ладони тут же похолодели от липкого страха. Не желая сдаваться, он проделал этот путь снова, но и третья попытка не увенчалась успехом. В самый последний момент его словно отбрасывало назад каким-то неведомым образом.
— Что происходит?
Вот теперь он действительно паниковал.
«Причащенным нет места в Наружности»
Курильщик в ужасе замотал головой.
— Но я жив! Я хочу домой!
Он снова помчался к воротам, и вновь его в последний момент откинуло обратно. Не было даже легкого толчка, просто ворота уходили от него прочь. Или же Дом тянул его обратно.
«Эрик Циммерман принадлежал Наружности. Но он мертв»
Зов был непоколебим, но Курильщику не хотелось с ним мириться и верить в то, что уже ничего не исправить.
— Нет, я не умер! Я жив!
Еще одна попытка, так же не увенчавшаяся успехом.
«Жив Курильщик, который принадлежит Дому»
Вот теперь-то парень осознал всю суть этих слов. Он уже причастился, в том смысле что умер, его труп в самом деле лежит в туалете, а его материализованная душа теперь в плену у Дома. Вот что до него пытались донести Стервятник и Сфинкс.
На глазах выступили слезы. Нет, Курильщик решительно не хотел с этим мириться. Он не мог провести остаток жизни в этих стенах. Хотя есть ли у него теперь вообще жизнь? Он словно призрак, который остался пленником места, в котором умер. Даже несмотря на то, что он ощущал себя более чем живым, он мертв.
В следующий момент он оказался в коридоре. Ровно в том коридоре, в котором однажды очнулся после того, как вскрыл себе вены. Убил сам себя, сам себя обрек на ужасную участь.
— Нет… Я не верю в это… Нет…
Его затрясло. В глазах вдруг начало мутнеть, голова закружилась. В какой-то момент он ясно ощутил чьи-то прикосновения к себе.
— Курильщик? Эй, ты в порядке?
Он не был в порядке, совершенно нет. Парень совершенно не понимал, что с ним происходит. Тело окончательно размякло, а разум покинул тело, оставив после себя лишь сплошную непроглядную тьму.
***
Он снова был в лисьей норе. Пугливое животное с пышным рыжим мехом, простая лиса, не более того. Но на сей раз он высунул морду из норы, практически не боясь той неизвестности, что ожидала его снаружи. Однако кругом был только изумрудно-зеленый лес.
В стороне от норы было массивное дерево, кажется, дуб, пышные ветви которого отчего-то сияли малиновым цветом. Под деревом, удобно устроившись на выпирающем корне, сидела Большая Птица. Она сжимала в своих больших когтях трубку, которую курила, выпуская из клюва струйки дыма.
Он посмотрел на Большую Птицу с любопытством и толикой страха, уже понимая, что угрозы нет. Обратив внимание на копошение в стороне, Большая Птица посмотрела на него.
— Глупая лиса вылезла из норы?
Он навострил уши и махнул пушистым хвостом, а после медленно вылез из норы окончательно и шагнул в сторону дерева. Трава под ногами ощущалась странно, но ему понравилось.
— Что это за место? — спросил он.
Большая Птица снова выпустила дым.
— Это лес. Сам не видишь, что ли?
Он снова осмотрелся.
— Здесь красиво.
Кажется, Большая Птица усмехнулась.
— Везде красиво, глупая лиса. А ты боялся. Тут всего-то лес.
Он осторожно присел рядом, все еще опасаясь того, что его могут прогнать.
— Боялся, потому что опасно. В норе надежнее.
Ему казалось, что это очевидно, но Большая Птица лишь хмыкнула.
— Просидеть всю жизнь в норе — это худшее, что ты мог бы сделать, глупая лиса. А бояться мира не надо. Он прекрасен.
Большая Птица продолжила курить, а он лишь выдохнул, не решившись спорить. Да, мир, оказывается, прекрасен, если иногда выходить из своей норы.
