Силач сломан. Он теряет контроль.
Жизнь не останавливается и не дает передышек, даже когда всё катится с горы с бешеной скоростью. Смурфидол продолжал своё существование, несмотря на мрачное полотно скорби, куполом накрывшее поселение. Время шло к холодам, а значит, Силач должен подготовить деревню. Как бы не было тяжело. Должен. У Силача подгибаются ноги на поле, когда он приходит проверить урожай. Фермер подхватывает его за секунду до падения на грядки, осторожно усаживает на уже холодную землю, его испуганное лицо мельтешит перед глазами, с шевелящихся губ слетают немые вопросы, Силач ничего не слышит. В голове шум, а в теле слабость. Мышцы слабо подрагивают, усталость, как после долгой тренировки, только вот когда он в последний раз уделял время тренировкам, Силач уже и не помнит. Он поднимается кое-как, опираясь на чужое плече и шепчет: «Все нормально». Только вот ничего не нормально, потому что ноги не держат, а руки неконтролируемо трясутся. — Силач! — Что?.. Судя по нервно сведенным бровям за стеклами, он откликнулся далеко не сразу. Благоразумник снимает очки и устало трёт переносицу. Силач его ни о чем не просил, он сам подошёл к нему, мягко предложил помощь, как умеет только он, так, чтобы это звучало скорее как неоспоримый факт, а не вопрос «Я тебе помогу?». — Нужно подсчитать уже имеющиеся запасы. Следопыт со своей группой ещё не вернулся, но, думаю, уже можно отправлять третью. Еще нужно убедиться, что поленницы полны, и если нет, заполнить. — Он деловито бегал взглядом по строчкам, заранее составленного, списка. Потом вскинул голову и продолжил, уже глядя на Силача. — И наконец нужно сходить к Мастеру по поводу готовности домов. — Силач вздрагивает, но Благоразумник не замечает, продолжает говорить, будто сам себе вслух. — Вообще-то, он сам должен был придти отчитаться, но, кажется, он не собирается себя утруждать. Я бы на твоем месте… — Он обрывается, взгляд опускает. — Забудь. Не потакать самому себе трудно, но Благоразумник старается, и Силач ему благодарен. Похоже, что Силач смотрит на него максимально непонимающе и расфокусировано, потому что смурфик вздыхает, кладет свою руку Силачу на плечо, говорит снисходительно, как с ребенком. — Послушай, Силач. Я понимаю, тебе тяжело, но я тут, чтобы помочь тебе. — Да, да, спасибо… Я все сделаю. А насчёт Мастера, — голос срывается лишь на четверть тона. — Я уверен, что он знает, что делать, но если ты переживаешь, можешь сам его проверить. Благоразумник открывает рот, но не говорит ни слова. — Я не понимаю, почему у нас практически нет орехов? Силач старается говорить сдержанно, рвано выдыхая и окидывая взглядом полупустое хранилище. Но к концу дня нервы на пределе, а вернувшаяся из леса группа принесла недостаточно запасов. — Прости, согласен, в этом году следовать норме не получается. Но я делаю всё возможное, и… — Ты делаешь, недостаточно, Нэт! Силач рявкает громко и неожиданно даже для себя, Нэт вздрагивает, и его резко напрягшееся лицо срабатывает как успокоительное. Злость пульсирующая в висках отступает, и Силач разжимает кулаки. — О, Нэт, прости, прости пожалуйста. Я не хотел накричать. Смурфик улыбается слабо, но по-доброму, говорит спокойно: — Ничего, Силач. Я понимаю. О том, что он ушёл, Силач понимает лишь по звуку закрывающейся двери. Он дышит неровно и глубоко, глядя на свои руки, а сердце гулко бьётся о рёбра. Силач сломан. Он теряет контроль над конечностями, эмоциями, разумом, самим собой. Силач как поломанный механизм, починить который в силах только один смурфик. И дело совсем не в его инженерных способностях.***
Вдох. Удар на выдохе. Вдох. Удар. Вдох. Увесистая тряпичная груша, уже старая, служившая верную службу долгие годы, покачивалась взад и вперед от сильных, глухо звучащих ударов. Силач бил и бил за все четыре дня, за каждый пункт в списке дел, за каждую проверку. Бил, выколачивая пыль из несчастного снаряда, нещадно, до ноющих костяшек, до крепкой боли в мышцах, с непривычки после долгого перерыва. Когда издеваться над грушей и собой уже нет сил и терпения, он останавливает её двумя руками и на мгновение замирает, как бы обнимая. Глаза закрывает, прижимается щекой к плотной обшивке и выдыхает наконец полноценно. Он устал. Он так устал. Силач вздрагивает от стука в дверь за своей спиной. Моргает пару раз, возвращаясь в реальность. О том, кто мог так поздно придти, мыслей нет совсем, Силач лишь мысленно надеется, что это никак не связано с какой-нибудь внезапной проблемой, которую ему нужно решить. Но кто бы то ни был, он всё стоит за дверью, терпеливо ждёт. Силач не отвечает, подходит к двери, сам её открывает. На пороге стоит Смурфетта. — Привет. — Привет. Они молчат полминуты, потом Силач спохватывается, отходит в сторону, галантным жестом приглашая девочку зайти. — Уже поздно, ты чего-то хотела? Смурфетта заходит в дом, оглядываясь, присаживается на низкий табурет у стола. — Да, поговорить. Силач на разговоры не настроен совершенно, но отказать Смурфетте не может. Он присаживается напротив, складывает руки перед собой и вглядывается в лицо её выжидающе. Смурфетта молчит. Силач тоже. Она выглядит сильно взволнованной, видно, что нервничает, глаза бегают, пальцы теребят прядь коротких волос. Сколько лет прошло, а Силач всё привыкнуть не может к тому, что Смурфетта свои локоны золотые нещадно обрезала так, что кончики еле до плеч достают. Ей идёт безусловно, только вот пусть трогать их сейчас прекратит и скажет уже что-нибудь. Девочка будто мысли его на лбу читает, сразу прядь за ухо убирает, откашливается и произносит тихо, но уверенно: — Тебе нужно с кем-то поговорить. Она делает сильный акцент на «тебе», и Силач усмехается невесело, конечно же, она знает, что ему нужно. — Силач… — М? — Прошу, расскажи! — Что? — Что угодно. Как продвигается подготовка к холодам? Смурфик смотрит на неё удивленно и слегка иронично. Мол, серьёзно, ты меня про работу спрашиваешь? Но Смурфетта до ужаса серьёзна и настойчива, понятно, что не отстанет, пока так как она хочет не будет. Силач говорит тихо и сухо, рассказывает о делах, о том, что уже сделано, о том, что ещё не совсем, про возникшие проблемы и их возможные решения. Смурфетта не перебивает, лишь иногда вставляет редкое слово, напоминая, что она здесь, что слушает внимательно. А он говорит и говорит. О том, как трудно, как он устал, что все идет наперекосяк с тех пор, как он с Мастером… И обрывается. Сам не заметил, как с самому главному подошёл. А чего удивляться, Смурфетта его как облупленного знает. Он сидит, опустив голову, будто забыв где он, с кем, молчит. — Смурфетта, — Силач наконец голову поднимает, в глаза ей заглядывает. — Я люблю его. Он не впервые говорит это вслух, сотню раз в пустоту шептал, кричал эти слова, чтобы осознать их смысл окончательно, но впервые кому-то. И легче вдруг становится в разы. Силач рассказывает ей все. Все, что на душе лежало все это время, что даже Папе и Мастеру не рассказывал, выкладывает сейчас вот так, Смурфетте. Он изложил ей всё абсолютно, начиная с зарождающихся чувств, заканчивая тем поцелуем в доме Папы. С души будто сняли гантелей десять, не меньше, и, пожалуй, самую большую Силача штангу вдобавок. Он такое облегчение давно не испытывал, будто вся тяжесть, внутри давящая, разом улетучилась. От всей этой легкости Силач даже успел забыть, в чём только что признался. Он в ужасе поспешно вскидывает взгляд на свою гостью, и к его удивлению, на её лице ни капли удивления или осуждения, скорее сочувствие. — Только не говори, что ты это знала. — Нет, нет, я не знала… Догадывалась, может. — Силач бровь вскидывает. — Ну, вы с Мастером практически одновременно перестали обращать на меня внимание. Мастер тогда встретил Марину, а ты… Я поняла, что ты влюбился, только не знала, ну, что в него. Вы с ним всегда были так близки, что я даже не предположила. Силач лицом в руки утыкается. — Я не знаю, что теперь делать. Мне кажется, я его потерял. — Силач! Мастер так же дорожит вашей дружбой как и ты. Ему просто нужно больше времени. Вот увидишь, он тебя не оставит. — Я все испортил. На что я вообще рассчитывал? Он меня никогда не примет. О, смурф, это же неправильно, Смурфетта. Девочка хмурится и качает головой. — Слова «неправильно» не существует, когда речь заходит о любви. Силач вновь в её лицо вглядывается, словно в первый раз видит. С годами оно заострилось, под большими глазами легли бледные тени, а взгляд стал осмысленней и мудрее. Милая, прекрасная Смурфетта, его предмет юношеской влюблённости. Неужели, это она, та маленькая своевольная девочка с розовыми мечтами и сказочным взглядом на жизнь, сейчас говорит и смотрит на него с такой заботой и состраданием старшей сестры. — Я без него… никак. Голос предательски срывается, и Смурфетта вскакивает с места. Как только её ладони касаются широкой спины, Силач не выдерживает. Он дрожит всем телом и плачет подруге в плечо, а Смурфетта баюкает его словно ребёнка и шепчет успокаивающе. После ухода Смурфетты Силач сидит ещё долго. Она не хотела оставлять его одного, но он настоял, и девочка ушла, взяв с него слово отоспаться и пообещав, что завтра она будет с ним. Силач чувствовал себя легче, насколько это было возможно. Тот факт, что его секрет не лежит теперь тяжким бременем на плечах, и то, как Смурфетты на это отреагировала действительно даёт облегчение. И какую-то странную надежду, что её слова правдивы, что всё действительно наладится. Когда Силач уже собирается лечь спать, за дверью раздается стук.