My derailment

- О чем думаешь? – спросил Чжинхван, повернувшись на бок и приподнявшись на локте. Он был сонным и не выглядел как человек, настроенный на серьезные разговоры. В последнее время он вообще не выглядел серьезным, даже эта мрачная убийственная аура, к которой Чжунэ довольно долго привыкал – ощутить ее в полной мере можно было ранним утром, разбудив Чжинхвана до того, как он соизволит проснуться сам – куда-то делась, вытесненная ощущением полной безмятежности. Последние дни Чжинхван был похож на маленький кораблик, медленно покачивавшийся на волнах в спокойную солнечную погоду. Или на дирижабль, спокойно рассекавший небо. Только при мысли о дирижаблях настроение Чжунэ портилось окончательно и бесповоротно. - Об этом, - Чжунэ пошарил рукой по кровати за своей спиной и вытащил папку с недавним делом. Он, наконец, выиграл в шахматы, когда они с Донхеком распределяли обязанности, и выбрал подготовку отчетов вместо патрулирования. И признал, что патрулировать было намного легче. Отчеты приходилось брать домой, чтобы хоть что-то успеть, потому что Чжунэ не обладал талантом Донхека подходить к любой работе сосредоточенно и организованно. Он был слишком стихийным для этого. Чжунэ уже смирился с тем, что ему придется провести за отчетами все выходные после фестиваля, и чувствовал даже какое-то успокоение. По крайней мере, он будет знать, что делать после отъезда Чжинхвана. - Сложное дело? – фыркнул Чжинхван, опустившись на подушку. Он казался очень уставшим, как будто не спал до середины дня, а, как Чжунэ, вырывал минуты сна с утра до вечера, в перерывах между работой. Чжунэ не чувствовал себя уставшим до тех пор, пока не выходил из дома утром, но усталость пропадала, когда он возвращался домой вечером. Он мог часами лежать с открытыми глазами и смотреть на лицо Чжинхвана в мягком свете свечного фонаря. Чжунэ открыл папку, чтобы пробежаться взглядом по аккуратным записям Донхека, который занимался этим делом, и закрыл ее почти сразу, вспомнив все детали. Нет, дело было совсем несложным. Донхек раскрыл его сам, за несколько часов, и в несколько раз дольше сбегал после этого от дотошных журналистов. Становиться знаменитостью никому из них не хотелось. Чжунэ мог бы рассказать Чжинхвану, о чем думает – о том, какие мысли толпились в его голове, напоминая очередь к молочнику, которая выстраивалась на рынке ранним утром. Мысли кричали в этой очереди, толкались и перебивали друг друга. И над ними постоянно проплывали разукрашенные дирижабли в своем бесконечном параде. Это было похоже на затянувшийся кошмарный сон. Чжунэ мог бы рассказать о том времени, когда расстояние в кровати между ними начало постепенно уменьшаться. Чжинхван жил здесь пять месяцев, пока Чживона, наконец, не выпустили из тюрьмы, и в шкафу вперемешку с черными рубашками до сих пор висело несколько его платьев, которых за год стало значительно больше. Поначалу они засыпали на разных краях кровати. Близость другого человека вызывала у Чжинхвана неприятные воспоминания о приюте, когда другие дети жались к нему от холода. Чжунэ было слишком сложно осознать, что он в любой момент мог наткнуться рукой на чужое тело, и он предпочитал не травмировать себя новыми открытиями. Сантиметры между ними сокращались медленно – так же медленно, как проходила осень, холодная и выматывающая. Чжинхван не мог работать как нормальный человек, потому что весь город был увешан плакатами с его лицом, и необходимость переодеваться женщиной каждый раз, когда хотелось выйти из дома, удручала и раздражала его. Он помогал с расследованиями, как и обещал, и знакомил их с Донхеком с законами преступного мира. Осторожно, фильтруя информацию, говорил о людях, с которыми лучше никогда не сталкиваться, но молчал о по-настоящему опасных вещах. Чжинхван начал придвигаться первым, когда пытался спастись от холода, плотнее завернувшись в одеяло. Чжунэ приходилось двигаться ему навстречу, чтобы не превратиться в ледяной труп под утро, и в день, когда Чживон должен был выйти из тюрьмы, он проснулся оттого, что уткнулся носом в чужую макушку. Чжунэ мог бы рассказать Чжинхвану об этих минутах, когда просто лежать вплотную к нему оказалось тепло и уютно, и от нового ощущения близости в этот момент фейерверки взрывались где-то внутри него самого. - Нет, не сложное. Чжунэ мог бы рассказать о том, как прошел февраль, когда из-за военного положения в соседней стране случился наплыв беженцев, и количество преступлений возросло едва ли не до критической отметки. Чжинхван не приходил – он проводил все время с Чживоном и Ханбином в маленькой теплой квартирке, которую пришлось снять из-за аномально холодной зимы, потому что жить в ангаре стало невозможно. Чжунэ мог бы рассказать о том, как все это время его преследовало почти паническое ощущение опасности. Это длилось до тех пор, пока он, повалившись на кровать в конце очень долгого дня не обнаружил под подушкой уже знакомый револьвер. И с тех пор всегда носил его с собой. Ад прекратился ближе к концу марта, когда поток беженцев иссяк, а тех, кто приехал, расселили по другим городам, более далеким от границы. Чжинхван пришел к Чжунэ в середине апреля, в первые выходные за долгие месяцы, и за три дня они почти не вставали с кровати. Целовались, когда уставали заниматься любовью. Разговаривали, когда уставали целоваться. И засыпали, когда уставали разговаривать. Совсем рядом, в паре сантиметров друг от друга, так, чтобы чувствовать тепло, но без каких-либо прикосновений. Чжунэ мог бы рассказать, что собирается вспоминать эти три дня до самой смерти – будет проматывать их в голове до тех пор, пока сердце не перестанет биться. Чжинхван помог им раскрыть еще несколько сложных убийств – он понимал убийц лучше, чем кто-либо другой, несмотря на то, что больше никогда не собирался убивать сам – и из их отдела, наконец, перестали делать посмешище. Чжунэ мог бы рассказать о том, что впервые в жизни чувствовал сразу столько всего, и иногда от этого становилось довольно сложно закрываться и не терять бдительности. Но вместе с этим работа стала приносить гораздо больше удовольствия, и «Дело Ханбина», которое им пришлось отложить на неопределенный срок, наконец, пошло вперед. Чжунэ мог бы рассказать о том, как прожил эту неделю – с того момента, как Чжинхван встретил его на выходе из управления и, дойдя с ним до дома, сказал, что останется до фестиваля. Неделя была насыщенной, и вместе с этим – ненасытной. Чжунэ мог бы рассказать о том, что каждую ночь смотрел на самую яркую вспышку. И его глаза не уставали от этого. Чжунэ мог бы рассказать о том, как прожил этот год – медленно, не сбиваясь, и оставшегося времени до парада дирижаблей бы хватило. Но что-то во взгляде Чжинхвана постоянно останавливало его. Маленький кораблик безмятежно качался на волнах, и не хотелось обрушивать на него эмоциональный шторм. Вместо этого Чжунэ придвинулся ближе, сокращая последние сантиметры между ними, и порывисто обнял его с намерением не выпускать минимум до середины завтрашнего дня. Чжинхван опасно замер и очень долго решал, что делать и как реагировать. Но, прижав его к себе сильнее, Чжунэ не оставил ему ни шанса. Чжинхван сдался. Поерзал, устраиваясь поудобнее, и, наконец, развернулся к нему спиной, прижался всем телом и почти сразу уснул. Чжунэ мог бы рассказать ему о самом главном прямо сейчас, чтобы не оставить никаких недосказанностей, но вместо этого осторожно достал из-под подушки наручники, которые положил туда сегодня вечером, и, стараясь не дышать, приковал руку Чжинхвана к своей, чтобы тот даже не думал уходить куда-то до его пробуждения. Но проснулся все равно в одиночестве. *** - Никогда не думал, что люди, которые уезжают навсегда, могут чувствовать себя так. До этого момента Чжинхван молчал. Он ничего не сказал в ответ на угрюмый взгляд Чжунэ, когда вернулся к нему с чемоданом за несколько минут до того, как они медленно пошли по дороге, ведущей к пустырю за фабриками. Чжунэ пережил несколько нелегких минут после пробуждения, до того момента, пока не нашарил на соседней подушке короткую записку. Чжинхван не обвинял его в излишнем эгоизме – просто напомнил о том, что у него еще остались люди, с которыми он хотел бы попрощаться. И все же, на свою последнюю прогулку они отправились только вдвоем. - Как? – глухо отозвался Чжунэ. Он не старался держать лицо – просто ничем не выражал то, что бушевало внутри. - Свободно, - ответил Чжинхван легко. – Мне казалось, они всегда нервничают, потому что бросают все, что у них есть. Чжунэ очень хотел сказать, что думает об этом, но усилием воли заставил себя сдержаться. Тогда, год назад, давая свое обещание, он не имел никакого понятия о том, как быстро может идти время. У него впереди было триста шестьдесят два дня, полных событий и нового опыта, и Чжунэ как никогда жалел о том, что не попросил у Чжинхвана два года. Или сразу десять. Стоило быть реалистом – надевая женское платье, Чжинхван не надевал вместе с этим новое лицо. Рано или поздно кто-то очень дотошный – скорее всего, это будет очередной мерзкий журналист, которому стоит уже прямо сейчас бросить работу в газете и начать карьеру автора детективов – разберется в путанице причинно-следственных связей с целью показать городу героя. Но найдет убийцу. Здесь Чжинхвана ждал долгий суд, который закончится виселицей. Чжунэ знал – это не могло продолжаться вечно, потому что рано или поздно кто-нибудь разнюхает историю их сотрудничества, и виселица будет ждать уже их с Донхеком. Сам Чжунэ поднялся бы на эшафот без колебаний, но тащить за собой Донхека ему не хотелось. Тот должен был умереть в глубокой старости, окруженный гигантской семьей, глядя на стопку мемуаров об их интересной молодости. Донхек должен стать тем, кто расскажет другим их историю. Через много лет, когда никто даже не вспомнит ни убитых людей, ни их преступления. Он должен проснуться утром в свой первый день после выхода на пенсию, спуститься в подвал и достать ящик с многочисленными блокнотами. Когда-нибудь он прочитает их все, от корки до корки, и вспомнит каждую мелочь. А потом – поднимется в свой кабинет, придвинет печатную машинку и начнет рассказывать. Чжунэ желал ему прожить жизнь так, чтобы все яркие воспоминания о ней уместились бы минимум в десяти томах. А себе – никогда не выпускать теплую ладонь, маленькую, но очень твердую. Ладонь, в которой было больше уверенности, чем в нем самом. - Может быть, нервничают те, кто на самом деле не хочет уезжать, - заметил Чжунэ, замедлив шаг, когда они свернули на узкую тропинку, огибающую последнюю фабрику. Отсюда до них долетал шум голосов тысяч людей. - Никто не заставляет их ехать, - возразил Чжинхван, тряхнув головой. – Может быть, они нервничают, потому что впервые в жизни делают то, что им действительно хочется. Ни на кого не оглядываясь. - Для тебя это не впервые? – хмыкнул Чжунэ. Год назад, показав свое настоящее лицо, Чжинхван выглядел как маленький, но очень злобный бойцовский пес, готовый потрепать каждого, кто к нему сунется, независимо от намерений. Ощущение свободы превратило его в другого человека. С тем же стержнем, с той же готовностью защищать себя, но в то же время – без ненависти к окружающему миру. - Не впервые, - отозвался Чжинхван, изящно придержав юбку, чтобы переступить через лужу. За год женские жесты стали выходить у него легко и естественно. И ни у кого не вызывали подозрений. - За этот год я делал так тысячу раз. Было бы странно нервничать в тысячу первый. Чжунэ едва не запнулся об собственную ногу, погрузившись в ощущение, что ему только что сказали нечто очень важное. Но он не успел разобраться в этом, потому что фабричный забор неожиданно кончился, и впереди показался далеко не пустой пустырь. В паре десятков метров от них уже располагалась первая мачта, над которой безмятежно висел гигантский дирижабль, разрисованный под синее небо, усыпанное звездами. Он должен был стать первым. Он должен был увезти Чжинхвана туда, где тот смог бы прожить жизнь так, как ему самому этого хотелось. И делать желанные вещи не тысячу раз, а в тысячу раз больше. - Не люблю прощаний прямо на пороге чего-то нового, - сказал Чжинхван, потянув Чжунэ немного в сторону, чтобы не мешать проходу людей, шедших следом за ними. – Поэтому давай сделаем это здесь. Чжунэ мог бы сказать, что не был готов прощаться еще в тот момент, когда впервые встретил Чжинхвана, и не думал о прощании до этого момента. Чжинхван смотрел ему в глаза, и выглядел при этом как человек, мысленно улетевший на дирижабле в то место, о котором не пишут ни в одном учебнике. И прямо сейчас он был самой красивой вспышкой из самых красивых вспышек. Чжунэ мог бы сказать ему об этом. Но получилось только невесомо провести пальцами по щеке и ненадолго сжать пальцы. И выпустить их. Отпустить его. - Обещай мне, - сказал Чжинхван, уже повернувшись по направлению к мачте. – Что не дашь никому себя убить. Он пошел вперед, не дождавшись ответа, пошел быстрыми и пружинистыми шагами, пошел как свободный человек, наконец-то исполнивший мечту своей жизни. Чжунэ кивнул ему вслед и развернулся, чтобы поскорее уйти и не продолжать его взглядом. И пообещал себе ни в коем случае не смотреть сегодня на дирижабли. *** Чжунэ думал о том, что у него есть все шансы в первый раз в жизни увидеть Донхека в ярости – если, конечно, получится дожить до этого момента. Он поддался слепым инстинктам, и только в последний момент поймал патрульного, чтобы тот привел подкрепление. Возможно, прямо сейчас Донхеку приходилось искать иголку в стоге сена, потому что остальные люди, отвлеченные парадом, не обратили на маленькую погоню ровным счетом никакого внимания. Донхек был цепким и дотошным, а еще страшно занудным во всем, что касалось работы. Он обходил Чжунэ в способности структурировать информацию и строить на ее основе правильные теории, но поиски никогда не давались ему хорошо. В конце концов, у него всегда был напарник, на интуицию которого можно было положиться в любой момент. От человека, прижимавшего его к полу своим весом, исходило просто отвратительное зловоние. Он был похож на животное, утратившее всякий рассудок и двигавшееся только за счет собственной жажды убийства. От человека, которого описывал им Чжинхван, не осталось и следа – возможно, за то время, что они потратили на его поиски, он успел окончательно сойти с ума. Проблема была в том, что это ни капли не мешало ему держать нож, и от смерти Чжунэ отделяло только его маниакальное желание попасть лезвием именно в шею. С правой стороны уже болела глубокая царапина. Чжунэ думал о том, что заживать она будет, возможно, так же долго, как царапина на руке Чжинхвана, превратившаяся в широкий алый шрам. Убийца, нависший над ним, не желал умирать. Он желал только отлично провести время и вскрыть горло хорошенькой девушке, которая лежала без сознания в углу комнаты, рядом с дверью. Чжунэ пошел за ними случайно, поддавшись внезапному порыву, и никак не ожидал, что произойдет что-то похожее. Револьвер, который он вытащил на подходе к дому, бесполезно валялся у противоположной стены. Чжунэ думал о том, что они опоздали. От человека, сломавшего жизнь их другу, уже ничего не осталось. Тот, по описанию Ханбина, был очень ухоженным, привлекательным, с какой-то интригующей и очень опасной чертовщинкой. Чжинхван предупреждал, что при встрече нужно убить его сразу – без сомнений и колебаний, потому что схватить и посадить в тюрьму такого человека практически невозможно. Он убьет себя сам, еще до суда, и заберет с собой всех, кому не посчастливится оказаться с ним в одной камере. Чжунэ собирался сделать именно так, но ему попросту не хватило проворства. Он не был человеком, готовым убить кого-то в любую секунду. В конце концов, он стал инспектором не для этого. В какой-то момент за окном окончательно стемнело, и злобное лицо, нависшее над ним, пропало из вида. Руки начинали ныть и затекать от силы, которую приходилось сдерживать, а пальцы болели просто невыносимо. Чжунэ держался до последнего – он хотел увидеть злого Донхека, потому что это была одна из тех вещей, которую он собирался вспоминать перед смертью. И, кроме того, он дал обещание. Самое трудновыполнимое обещание в своей жизни. Небо за мутным окном расчертила первая вспышка фейерверка. В этот раз она была символично красной и моментально окрасила комнату в агрессивный тон. За ней последовали синяя и желтая, и с каждой новой вспышкой Чжунэ ощущал, как лезвие ножа становилось все ближе к его шее. Чжунэ думал о том, что это, наверное, был его конец. И о том, что он займет только два или три тома в мемуарах Донхека, а хотел бы – семь или восемь, а лучше, конечно же, все десять. Чжунэ думал о том, что выбрал неправильную цель, чтобы гнаться за ней, но она мотивировала и подстегивала его все это время. Погоня за призраком помогла ему чего-то добиться, открыла в нем новые таланты. А призрак оказался большим и вонючим чудовищем из детских страшилок, и совсем не заслуживал того, чтобы появляться в кошмарах Ханбина каждую ночь. Чжунэ думал о том, что ему следовало бы окончательно разочароваться. Но разочаровываться никак не получалось. Вместе с этим, каждую новую вспышку и каждый проигранный миллиметр расстояния сопровождало воспоминание о днях, проведенных с Чжинхваном. Чжунэ позволил себе расслабиться и мысленно просмотрел каждое мгновение, которое тщательно запоминал все это время. В тот спектр эмоций, которые он при этом испытывал, разочарование просто не уместилось бы. Фейерверк подходил к концу, и лезвие ножа уже недвусмысленно упиралось в шею, готовое вот-вот вспороть кожу. Чжунэ чувствовал, как выступали первые капли крови, как они стекали вниз, к затылку, и застревали в волосах. Последняя вспышка – снова красная – появилась на небе с каким-то особенным грохотом. Чжунэ думал, что, возможно, в какой-то из этих моментов просто умер и успел попасть в свой личный ад, который ничем не отличался от момента смерти. Но это длилось ровно до тех пор, пока сила, давившая на рукоятку ножа, не исчезла, а тело, прижимавшее его к полу своим огромным весом, окончательно обмякло. Чудовище было мертво, вот только Чжунэ не знал, как это случилось. - Подожди немного. Сейчас. Над головой с треском зажглась старая лампа. Свет от нее, по сравнению с яркими фейерверками, был очень тусклым, и казался неправдоподобным. Тяжесть, давившая, казалось, целую вечность, исчезла, и Чжунэ вздохнул полной грудью. Воздух в комнате был затхлым и пропитанным вонью, но казался при этом самым сладким и самым вкусным на свете. - Только попробуй умереть, - сквозь зубы сказал Донхек, прижимая свой белоснежный платок к шее Чжунэ. Он выглядел здесь неуместно в своем дорогом цилиндре, в черном пальто, из-под которого выглядывала идеально выглаженная белая рубашка, и с выражением отчаянного испуга на лице. И вот сейчас Чжунэ почувствовал себя разочарованным. - Ты не зол, - просипел он. – Почему ты не злишься? Донхек посмотрел на него как на полоумного, но никак это не прокомментировал. Однако рука, прижимавшая платок, задрожала сильнее, и Чжунэ пришлось накрыть ее своей. Донхек посмотрел в сторону, туда, где лежал труп чудовища, и в его взгляде появилось то же отвращение, которое Чжунэ испытывал с той минуты, когда оказался здесь. Вот только… Из чего он стрелял, если никогда не брал с собой оружие на праздник? - Кто его убил? – с подозрением спросил Чжунэ. Он бы поднялся, но грязный пол казался ему удобнее собственной кровати. Ничто не могло заставить его встать. Ничто, кроме… - Я. Чжинхван стоял у порога, сжимая в руке потерянный револьвер. На нем было все то же голубое платье, и выглядел он почти безукоризненно. Только слегка растрепавшаяся прическа могла выдать то, в какой спешке он сюда добирался. Чжунэ сел, мягко отстранив руку Донхека от своей шеи, и теперь зажимал царапину сам. Он чувствовал, как кровь пропитывала платок и начинала стекать по пальцам. Но это не имело никакого значения. Маленький кораблик, покачивавшийся на волнах, куда-то исчез. Скорее всего, морское чудовище выплыло на поверхность рядом с ним, а после утянуло его на дно, для удобства разломав на маленькие части. Вместо безмятежного кораблика на Чжунэ смотрел уже знакомый злобный пес, впустивший его под свою защиту и готовый защищать до конца своей жизни. Чжунэ готов был простоять так вечно, даже если бы пришлось умереть от потери крови, но девушка, лежавшая в углу, со стоном зашевелилась, и Чжинхван решительно прошел в комнату, по-прежнему не глядя на труп. Он какое-то время переводил взгляд с револьвера в своей руке на Чжунэ, а после – на Донхека, и, наконец, решил: - Тебе, - он вручил револьвер Донхеку, который, казалось, был слишком ошарашен происходящим, чтобы возражать, - слава за спасение прекрасной дамы, потому что без тебя бы ничего не получилось. А тебе, - он встал по другую сторону от Чжунэ и взял его под локоть, - прекрасная дама. Чжунэ был согласен с таким раскладом, но все же, требовалась еще одна деталь. Он достал из кармана чудом не пострадавший фотоаппарат и, не заботясь о том, что пачкает корпус кровью, сделал единственный снимок за этот день. Потому что была еще одна вспышка – отвратительная и жуткая – которую он хотел показать Ханбину. Чтобы чудовище из ночных кошмаров, наконец, отступило. Что-то вроде крошечного постпостскриптума, в котором нет ничего из письма от Гэндальфа. Даже магии, потому что никто до сих пор не рассказал о главном. Первой фразой за всю дорогу до дома, которую Чжинхван обронил с момента своего появления, была: - Ты воняешь. Поэтому Чжунэ безропотно залез в горячую ванну, как только она была готова, и позволил усталости затопить себя вместе с хлынувшим со всех сторон теплом. От пропахшей спиртом повязки на шее было немного щекотно. В обоих порезах не было ничего серьезного, и шея Чжунэ, похоже, выглядела так, будто на него напал маньяк-недоучка. Но шутить об этом явно не стоило. Чжинхван вышел из ванной совсем ненадолго, чтобы избавиться от парика и платья, и вернулся, одетый в брюки и рубашку Чжунэ, которые шли ему намного больше, несмотря на свой мешковатый вид. Осознавать происходящее никак не получалось. Усталости было слишком много для того, чтобы думать. - Как вы меня нашли? - Тебе не у меня нужно спрашивать, - покачал головой Чжинхван. – Тебе стоит беречь своих друзей. Они могут делать невероятные вещи. Чжунэ даже не стал вяло огрызаться, что Донхек ему не друг, хотя это было бы скорее по привычке, чем от осознания. - Почему ты вернулся? Чжунэ не готов был умереть часом ранее, зато сейчас – ни о чем бы не пожалел, даже если бы вместо воды в ванне оказалась кислота. Чжинхван медленно водил мыльной губкой по его телу, стирая остатки дня вместе с запахом. Благодаря его мягким прикосновениям чудовищный вечер остался пережитком прошлого года. Чжунэ легко поверил бы, если бы ему сказали, что это произошло несколько месяцев назад. - Может быть, я был тем, кто на самом деле не хочет уезжать. Чжунэ откинул голову на бортик ванны – от этого движения порезы мерзко заныли - и заглянул ему в глаза. - Может быть, - продолжил Чжинхван, но надолго замолчал, намыливая его волосы и смывая с них пену, - мне нужно было понять, что ничто не остановит меня, если я захочу уехать. Но когда я поднялся на борт, то понял, что теперь могу остаться. Чжунэ хотел сказать ему, что оставаться точно не стоит, но решил отложить этот разговор на другое время. Вместо этого спросил: - Ты хочешь уехать через год? Чжинхван не отвечал долго. Стер мыльный след с плеча, помог встать и вылезти из ванны, вручил полотенце, но все равно сделал все сам. Чжунэ хотел сказать ему очень многое, но вместе с этим не мог произнести ни слова. Только позволил толкнуть себя на кровать. И уже засыпая, услышал: - Только если ты поедешь со мной. И почувствовал, как Чжинхван застегнул наручник на его запястье. Вот теперь точно конец.