На сколах третьих углов

Родиону нравятся блондинки. Новый куратор Родиону не нравится от слова "вообще". Когда вслед за охренительной во всех смыслах новостью в аудиторию врывается она — стремительная, стройная, легкая, — у Долгова усмешка недоверчивая к губам примерзает стылым недоумением: вот это наш новый препод? Блеклое золото волос в аккуратном хвосте, идеально сидящая форма, галстук на изящной шее предельно затянутый и тонны льдистой деловитости в уверенном голосе — типичная, блин, училка с неизлечимым занудством и едкой стервозностью. Взгляд по тонким пальцам скользит мимолетностью, и отсутствие золотого ободка еще на один пункт в списке диагнозов наталкивает: старая дева к тому же. Шерлок Холмс нервно курит в сторонке, ага. Ворох бумажных папок на гладкую полировку столешницы с небрежно-тихим хлопком; скрещенные руки; арт-обстрел изучающе-пристальных взглядов.       — ... Вы все так дружно решили уйти, что мне даже стало любопытно, зачем вы вообще сюда поступали. Ну, с Шишкаревым и Захаровой понятно: служба в армии, полгода в патрульно-постовой, льготники. С Долговым еще понятнее — сын генерала...       — Можно не вставать? — Родион от спинки студенческой скамейки отлипает неохотно, с умеренно-вызывающей наглецой в строгое лицо взглядом впиваясь, считывая реакцию.       — Как угодно, — едва заметная улыбка сквозит снисходительностью, и невозмутимый взгляд пыльно-синих лишь на долю секунды с насмешливой зеленоватостью скрещивается: откровенно-детские выходки здесь, видимо, не котируются. А вот нудно-мерзлая сдержанность и выдержка каменная — очень даже. Ожившая Леди Невозмутимость, ну-ну. Добро пожаловать, что ж.

---

"Через месяц нас здесь не будет" — насмешливая самоуверенность тает под монолитом недоумения. Новый куратор выигрывает не только на тонком сарказме, интеллигентном хамстве и неприкрытой язвительности — на жуткой неправильности, парадоксе практически. Какие-то дурацкие задачки про яблоки и тюльпаны, наглый развод с реальным делом, замаскированным под тренировку логического мышления, втягивание курсантов в расследования наравне с операми — ее, кажется, даже возмущенное шипение самой Кудилиной из равновесия выбить и то не способно. Недоверчиво-приглушенные смешки постепенно стихают; в направленных взглядах — восторженное внимание и неподдельный интерес, с азартом граничащий. Родион на это преображение-представление с затаенной усмешкой смотрит, не понимая искренне: что за цирк, собственно? Какие-то вечно дурацкие версии с искрометными шуточками от неизменного клоуна Саблина; налево-направо кулаки разминающий Шишкарев; занудная логичность в исполнении хронического отличника Миско... Не понимает до того момента ровно, как сам в обезьяннике оказывается вместе почти что со всей группой (за вычетом, разумеется, воплощенной правильности Миско). Такая себе атмосфера — обшарпанная клетка с пацарапанно-выцветшими стенами, хилым освещением и потемневшими от времени железными прутьями; откровенно насмехающийся майор с другой стороны. А еще — негромкая дробь каблуков в затихшей казенности и выразительный более чем взгляд свинцово-синих.       — В первый раз вижу. В первый раз в жизни вижу таких идиотов. — Вслед за раздраженной чеканкой холодных фраз дверь обезьянника радушно распахивается — недоверчиво-облегченно переглядываясь, "банда" поспешно тянется к выходу. Родион на ходу скомканно-неловкое бросает "здрасьте", глазами опасаясь встретиться с кипящим штормом в застуженно-синих. И только на свежем воздухе, вдыхая жадно смесь бензиновой гари и вечерней морозности, осознает всю степень собственной глупости, позволившей ему, так отчаянно желающему свалить как можно дальше, ввязаться в подобную авантюру. И это, кажется, тоже вполне себе на диагноз потянет.