Пока смерть не обручит нас

Воздух после грозы посвежел и насыщенно пах травой и созревающими яблоками. «Благодать», — подумал Александр Григорьевич, вдохнув полной грудью, и привалился плечом к столбику веранды. Слегка подкрашенный закатом сад выглядел как на старой открытке — чёткие аккуратные цветнички на переднем плане, размытые туманной дымкой кусты и деревья на дальнем. Выбивалась из общего антуража только ржаво-красная бочка с водой. Из-за неё виднелся пёстрый подол юбки — Анна хозяйничала на грядке. Угадывая скрытые бочкой движения жены, Александр Григорьевич вдруг почувствовал ту особого рода тоску, которую терпеть не мог — тоску счастливого человека. Подлое беспричинное чувство, ютящееся в глубине души, как крыса в норке, и скребущее там, тревожащее… Как будто случится что-то плохое, хотя для беспокойства нет ни малейших признаков. Анна, выпрямившись, удовлетворённо оглядела получившийся у неё пышный пучок овощей и зашагала к дому. Нарядные головки редиса на фоне светлой ботвы и кружевных листьев салата пылали в её руках не хуже каких-нибудь роз. Александр Григорьевич, отчего-то смутившись своей разнузданной позы, отпрянул от столбика. Когда до крыльца оставалось метра три, их с женой взгляды встретились, и Анна улыбнулась. Его губы тоже невольно тронула слабая улыбка. — Что-то ты невесёлый, — заметила жена. — Есть уже хочешь? — Да нет, — скупо двинул плечами Александр Григорьевич. — Так просто, думал… Ванька-то сегодня звонил? — Звонил, — подтвердила Анна. — Как раз когда ты за хлебом пошёл. У них с Мишей всё в порядке, охотились ночью. — За той русалкой? — уточнил Александр Григорьевич и посторонился, чтобы пропустить жену на веранду. — Да, — Анна, поднимаясь на крыльцо, заметила на салате мелкого жучка и встряхнула пучок, избавляясь от непрошеного пассажира. — И успешно они её выследили? — Александр Григорьевич осознал, что в свете необъяснимой тревоги почти праздный вопрос обрёл для него новое значение. Жена сочла его дотошность обычным интересом. — Успешно, конечно. С ними был мальчик, на которого целилась русалка. Так что вот это, — она мотнула головой в сторону чернильных туч, толпившихся у горизонта с северо-востока, — это надолго. Завтра доски в междурядье бросим, — положив редис с салатом на стол, деловито распорядилась она, — где клубника и где огурцы. А то будет болото стоять, не подойдём. — Бросим, — согласился Александр Григорьевич, без понуканий начиная мыть и чистить овощи на салат. Анна прошлась по половине веранды, отведённой под летнюю кухню. Пощупала ножом подпрыгивающую в бурлящей воде картошку, перевернула томившиеся на медленном огне котлеты — ей всегда больше нравились мягкие, — подхватила со столешницы миску с мелко нарезанными огурцами и поставила её перед мужем вместе с ножом и разделочной доской. Александр Григорьевич кивнул, показывая, что задачу понял. Анна, сняв с полочки вторую доску, принялась резво шинковать укроп. — У Миши только неприятность вышла, — без предисловий вернувшись к рассказу, продолжила она. — Тот мальчик, когда бесился по русалке, его укусил. — Это ерунда. Главное, чтобы кто другой не укусил, — буркнул Александр Григорьевич и сам удивился, почему об этом заговорил. Стук ножа по доске прекратился: Анна обернулась на мужа. В глазах её было то ли недоумение, то ли немой укор. Поднимать эту тему в их семье было не принято. В присутствии детей, к которым щедро были записаны и Ванины двоюродные сёстры, и Миша Арбатов, так точно. Анна и вовсе считала, что это — бред впадающего в маразм старика. Этим была отвратительная сцена, разыгранная однажды отцом Александра Григорьевича, доживавшим тогда свой век на квартире у сына. Вообще, по мнению Анны, Шурин отец был старичком смирным и особых хлопот, хоть и еле-еле ходил, не приносил. Не без причуд, конечно: категорически не любил своё отчество и требовал называть его исключительно дедом Гришей, страшно паниковал, если царапался до крови, и боялся, что поранится кто-нибудь из семьи, обязательно перед выходом из дома поворачивался вокруг своей оси и никогда не расставался с серёжкой матери, которую носил на цепочке. В целом же — дед как дед. Что на него нашло в день, когда он впервые увидел Арбатовых, Анна даже предположить не могла. Начиналось всё тривиально: дед Гриша «гулял» на балконе и о чём-то болтал с бабушками, сидевшими во дворе на скамейке. От них он узнал, что грузовичок, подъехавший к соседнему подъезду, перевозит вещи новых жильцов, и, разумеется, поставил в известность невестку. Анна, занятая стиркой, не придала этому значения, но позже, когда нужно было развесить бельё, присоединилась к свёкру. В это время машина привезла вторую и последнюю партию вещей, на этот раз вместе с хозяйкой. Анне с первого взгляда понравилась изящная блондинка, выбравшаяся из салона, и похожий на неё мальчонка в красной курточке. А вот дед Гриша вдруг разволновался, заметался и, показывая дрожащим пальцем на ребёнка, почти закричал: «Лярва!» Анна, уронив только что выстиранную Ванину футболку, поспешила увести его вглубь квартиры. Щёки горели от стыда. Пока она тащила деда в комнату, он успел прокричать «лярва» ещё несколько раз. Соседки их, конечно, слышали. Наверняка думают теперь, что у них с Шурой всё плохо, раз даже свёкр вмешан в скандал. Им-то невдомёк, что лярвами дед Гриша огульно называет всю кровососущую нечисть, и к изменам это не имеет никакого отношения. Хотя даже если бы знали… Что это за сумасшествие — называть маленького мальчика вампиром?! «Что ты разошёлся? Что он тебе сделал?» — вопрошала она, не зная, как утихомирить хаотично тянущего её то в одну, то в другую сторону свёкра, но дед Гриша её не слышал. Он как будто что-то искал, но не мог вспомнить, что ищет и где это оставил. Потом вроде бы опомнился, в глазах прояснилось… Но в ту же минуту Анна едва не заплакала от отчаяния: свёкр вскинулся, как если бы только сейчас её увидел, и заполошно, словно боясь не успеть, понёс сущий бред. Что волосы у детей становятся золотыми, если погрузить их во тьму. Что в древности царских детей запирали со слугами в подземелье и держали там, пока волосы не нальются золотом от магии. Что новой соседке с такой ношей, как эти волосы, долго не жить, а её мальчишке и подавно. Что он непременно станет лярвой, если только его не обрить наголо и не выгонять почаще на солнышко… Угомонился дед Гриша только когда окончательно выбился из сил. Скорая, которую Анна вызвала, как только смогла уложить свёкра на кушетку, госпитализировала его с инсультом. Отпросившийся с работы Шура, выслушав в больничном коридоре рассказ жены, заметил, что бредни отца — наполовину тезисы из книг Проппа, наполовину чёрт знает что и откуда, но обращать на них внимания в любом случае не стоит. Отец старый, больной человек. И похоже, теперь уже не только физически, но и умственно. На том и сошлись. Вечером, когда Анна развешивала забытое в тазу белье, на соседний балкон вышла та самая блондинка — новая соседка. Анна поразилась зелени её глаз и необычному имени — Михалина. Михалине очень понравились её цветы. В какой-то момент на балкон выбежал Миша. Застеснявшись незнакомой женщины, спрятался за маму, но, обнимая мамину талию, посматривал на «тётю Аню» с любопытством. Глядя на его милую мордашку, золотистые вихры и аккуратные ладошки, особенно выделявшиеся на фоне тёмного свитера Михалины, Анна всё не могла взять в толк, что упырского или хотя бы просто инфернального нашёл свёкр в этом чудесном ребёнке. Даже если он услышал по телевизору модные россказни об «энергетических вампирах», Миша не только не угнетал, но и вызывал на душе светлое, тёплое чувство. Тем удивительнее было, что… Анна не могла в точности сказать, что именно. Что Шура вспомнил об этом? Что об этом вспомнил Шура? Или что Шура вспомнил об этом сейчас? Тридцать с лишним лет прошло. Ваня с Мишей уже старше, чем были они с мужем тогда. «Пророчества» деда Гриши начали и закончили сбываться на скоропостижной смерти Михалины от почечной недостаточности, полученной ещё при родах. Шура всегда считал это не более чем совпадением. И вдруг — опасение, как бы Мишу не покусали? Кажется, недоумение отразилось у неё на лице, потому что муж опустил глаза и, хмуря брови, продолжил отрезать ботву и хвостики у редиски. — Неспокойно мне что-то в последнее время, — нехотя признался он. — Сам не могу сказать, почему, но переживаю за ребят и всё тут. Анна, поразмыслив, заметила: — А вот если так подумать, как нам не переживать? — она отвернулась к плите и отключила под котлетами конфорку, затем снова взялась за зелень. — Мы с тобой живём замечательно — домик, огород, природа. А Ваня с Мишей в Москве, и оба охотятся… Ну и что, что уже взрослые? У них и опасности недетские. Александр Григорьевич, слушая жену, мудро разделившую беспокойство пополам, ощутил некоторое облегчение. Нет, крыса никуда не делась, но перестала так активно работать зубами и лапками. Жаль, что ненадолго… Каким-то глубинным чувством — может быть, интуицией — Александр Григорьевич понимал, что она пытается раскопать. Его страх тронуться умом, как отец. Начать панически бояться крови, темноты, незнакомцев. До неприятного пристально вглядываться в глаза окружающих людей, пугать близких неожиданными выкриками. Стать для родных обузой, после смерти которой они вздохнут с облегчением. Такое ведь возможно. Все эти психические-невротические… они же передаются по наследству. Даже если не все, то их беда так точно. Отец наотрез отказывался говорить о деде и бабке, об их жизни в Петрограде и своём переезде в Москву, но мать кое-что тайком рассказывала. Знала она немного — отец повстречал её уже после переезда — но некоторое представление о семейной истории имела. Главным образом о том, что касалось охоты: дед был человеком учёным, боролся с нечистью по науке и в поисках лучшего оружия перемудрил. Оружие обернулось против него самого. Не обернулось ли оно тогда и против отца? — Шура… Александр Григорьевич едва не вздрогнул — он настолько задумался, что нежные объятия жены стали для него полной неожиданностью. Анна, прижавшись к нему со спины теснее, почти уложила голову ему на плечо, ласково заверяя: — Не переживай. Всё будет хорошо. Её волосы пощекотали ему шею, обманчиво хрупкие руки на мгновение стиснули его сильнее. — Ты же сам их всему научил. Александр Григорьевич, накрыв запястье жены своей ладонью, смиренно улыбнулся: — Хорошо. Не буду. Рыжеватые закатные лучи, скользнув напоследок по кустам бузины у забора, покинули сад.