Шевалье

Бомбы падают близко — у самого сердца. Не забыть, не забыться, товарищи, нам. Разбомбленная старость, убитое детство — Нашей жизни открытая рана — Вьетнам. (с) Евгений Долматовский

      Шел 1972 год. В мир приходит Рождество, но не в Ханой. В Ханое война. Позднее произошедшее так и назвали — рождественские бомбардировки, хотя конкретно двадцать пятого числа их не было. Было эдакое затишье, подарок, милостыня.       В это время команда Красного Щита готовилась укрыться в стороне от столицы. Мы не дошли до нее, остались в северной деревушке недалеко от Ханоя. Отряд наших замаскирован под американских пехотинцев, у которых была миссия атаковать подконтрольные Советам пространства Вьетнама. Наш тогдашний лидер руководил транспортировкой уснувшей Саи.       Если бы после нашего побега из «Зоопарка» я знал, во что превратится война рукокрылов, я бы смог заставить Саю отказаться от своей затеи. А если нет — убил бы собственными руками. Теперь эта рождественская ночь встает перед моими глазами в ярких подробностях. Я помню за нас обоих — за себя и за Саю. Я помню это за погибшего командира Красного Щита — Ричарда Бима, наставника Саи и ее подругу — почтенную госпожу Ами, я помню всё, что случилось за тех мирных селян, кто погиб под перекрестным огнем.       Сая уснула, близился и сон заигравшейся в жестокость Дивы…       Она преуспела в создании шевалье, вроде меня. Не помню, сколько именно их тогда у нее было, но один из них никогда не покинет моей памяти. Это таец – необычно высокий, стройный, сильный, чем-то напоминал индейца. У него были жгучие, непроницаемые, черные глаза с тигриным разрезом и низко опущенными нижними веками, из-за которых его взгляд всегда казался наполненным обещанием смерти.       В ту ночь я впервые познакомился с ним лично.       Тогда я еще не знал, что этот шевалье — бывший серийный убийца, которого Дива вытащила из тюрьмы и обратила в своего фанатичного поклонника.       Всё началось тут — в небольшом полевом лагере, тихой, душной ночью под слабое, хриплое, срывающееся пение солдата на карауле.       Когда Сая уснула, я вышел из палатки, где она лежала, чтобы проветрить голову от вони табака и человеческого пота.       Наш лагерь стоял на холме, с которого я далеко впереди видел Ханой. Я узнал о готовящейся бомбардировке случайно. Мне и Сае было не положено знать о миссиях, которые нас не касались. Я смотрел на город и понимал, что именно сейчас ждет мирных жителей. В груди ныла усталая пустота от собственной беспомощности.       — О чём думаешь? — энергично спросил подошедший Ричард. Он единственный обращался ко мне панибратски, но я никогда его не любил.       — С рождеством меня поздравить не хочешь? Спорим, на самолетах В-52 написано «Merry Christmas»?       Губы Ричарда стянулись в тонкую линию, он качнул головой, словно прощая мне мой выпад.       — Это не наше дело. У нас другие проблемы, и это срочно.       — Я понял. Зачем бы тебе иначе меня искать?       — Дива здесь. Неподалеку со своим новеньким шевалье-психом…       Я пружинисто развернулся к нему:       — Почему лагерь до сих пор не готов к срочной эвакуации?       Он ответил не сразу, но, прежде, чем он сказал хотя бы слово, я, наверное, знал, что он скажет.       — Нам нужна помощь, Хаджи. В дневнике Джоуля описывался случай, когда ей дали твою кровь во время спячки… Я подумал, можно просто уменьшить дозу. Допустим, дать ей каплю.       — Нет, — я бросился мимо него к палатке, где спала Сая. — Ты спятил? Что ты натворил?       — Хаджи, нам нужна боевая поддержка. Дива близко! — почти рычит он у меня за спиной.       — Ты уже дал ей мою кровь? Дал ведь? Ты не помнишь, чем кончился Лондонский эксперимент? Немедленно готовь цепи и срочную эвакуацию!       — Какого черта ты раскомандовался? — заорал Ричард, и его бледное лицо стало багровым. — У меня не было выхода, ясно? Не было!       Я не дослушал, бежал к палатке.       На самом деле, ночь уже умерла, но об этом пока никто не знал…       Увертюра произошедшего нагрянула резкой фугой, очень быстро. Быстро, как моргнуть или получить пулю в лоб. Помню в ту секунду — слева от меня после переклички уходили на свои посты бойцы специального предназначения из нашей команды. Помню — треск вертолета. И запах. Этот характерный, сладковатый, горячий запах проснувшейся матки рукокрылов.       Недалеко от нас уже начались боевые действия, я слышал плевки автоматных очередей. По плану Ричарда мы не должны попасть под перекрестный огонь Советов и американцев, но всё именно к тому и шло. В мою текущую задачу входило остановить Саю, пока подобное еще теоретически возможно, а в это самое время Дива с рукокрылами чумой обрушилась на берег реки Хонгха.       Неожиданно на стенку белой палатки, куда я мчался, брызнули что-то черное. Так показалось в свете факела.       Сая медленно вышла из убежища. Кто-то закричал, что нужно срочно прятаться в укрытия, кто-то рискнул поднять на Саю дуло автомата.       — Нет! Отступить!       Может, это крикнул я, а может — Ричард. Так или иначе, командовать в любом случае было бесполезно. Сая в этом состоянии обладала силой, неестественной даже для рукокрыла.       Я видел ее такой всего один раз, тридцать четыре года назад в Лондоне, где был разбит штаб Красного Щита, организованного Джоулем младшим для противостояния Диве. Тогда возникла надобность в Сае, и ей в порядке эксперимента дали мою кровь. В ту же ночь были убиты почти все, кто находился в особняке. Ее удалось сдержать внутри помещения, иначе в Лондоне началась бы резня. В этом состоянии Сая живет ненавистью — чистой, без всякой примеси. Ее глаза из нежно-карих становятся алыми, маска неподвижного лица не выражает ничего, кроме бесконечного голода. Даже запах меняется. Драться с ней нельзя, можно только бежать или пытаться замуровать ее. Но где ее сейчас замуруешь в полевых условиях?       Ричард понял свою ошибку слишком поздно.       — Но мы дали ей всего одну каплю…       — Руководи операцией, я постараюсь что-нибудь сделать, — выпалил я.       В его дрогнувшем голосе почудилась обреченность:       — Ты не будешь спасаться?       — Нет.       — Чёрт…       Я пошел навстречу Сае, которая оглядывалась, постепенно просыпаясь. Она уже успела прикончить того, кто целился в нее из автомата.       Я отвлек ее внимание, мой запах дразнил ее.       — Сая, подойди ко мне, — спокойно сказал я. – Иди сюда, ближе…       Главное сейчас, чтобы никто не шевелился и не провоцировал ее. Сая остановилась, повела носом в сторону, облизнулась, и на ее лице возникло вопросительно-тревожное выражение.       — Да, ты ее чувствуешь. И их чувствуешь — рукокрылов. Но смотри на меня.       Сая стала медленно отворачиваться. Плохо — потеряла фокус внимания.       Я подбежал к ней сзади, выбил из руки клинок, но она вырвалась, свалила меня на землю, как ребенка, схватила меч и умчалась. Всё это — с бесконечно неподвижным, обезображенным одержимостью, лицом.       — Не трогайте ее! — крикнул я.       “Ради бога, только не выводите ее из себя еще сильнее…”.       Поздно. Как по команде, солдаты прицелились и стали стрелять.       Тогда Сая исчезла поразительно быстро. Только что бежала, пытаясь прорваться за огороженную территорию, а теперь ее просто нет. Раздался странный звук — свист, треск и глухой стук падения. Это Сая высоко подпрыгнула в воздух и рассекла одного из солдат.       Я не мог остановить ее, даже просто уследить взглядом, она двигалась молниеносными, бешеными скачками, исчезая с пути полета пули быстрее, чем кто-то успевал прицелиться. Р-раз — отсекла кому-то голову. Снова скачок. И р-раз — еще одна жертва.       Наконец, кто-то сообразил, что давно пора бежать и эвакуироваться, началась паника — недопустимая, животная, но объяснимая…       Сая стремилась добраться до Дивы с рукокрылами, но на пути у нас стояла деревушка. Теперь ее уже нет, сначала на ее месте было минное поле с осколками снарядов, а потом пустырь. Впрочем, говорят, и сейчас там подрываются.       Люди, наконец, стали понимать, что будет происходить. Слава богу, начали разбегаться и эвакуироваться, кто куда, но жители деревни попали в ловушку. Справа река, слева наш лагерь, позади Дива, а впереди Ханой, на который уже летели «рождественские бомбы». Светло было, невозможно, неправильно светло, словно днем. И всё окрашено в красный и серый. Красный от крови, серый от дыма. Я видел, как люди топились в реке, чтобы избежать клинка Саи или пули от автомата. Женщины мчались к воде — полуголые, с детьми на руках, кричали и плакали. Какой-то мальчик истошно вопил и звать мать, хотя она лежала мертвой у его ног — голову ей отрубила Сая.       В какой именно момент я потерял контроль?       В какой момент она убила и меня?       Я помню пение Дивы. Сестра Саи приближалась, и на поле битвы появились рукокрылы. Я уже давно перестал обращать внимания на Саю, занимался исключительно спасением людей. Вертолеты приземлились на полянку поблизости. Ричард не переставал орать, что у нас считанные минуты на эвакуацию. Спасали только солдат, но в этой суматохе я подсовывал им местных и, хотя все всё понимали, их всё-таки тащили в вертолеты — к чёрту устав… К чёрту, что сейчас американцы спасают Вьетнамцев.       Некоторых прицепили прямо к веревочной лестнице, потому что они не помещались в кабины. Словом, я был занят и понимал — если трону Саю сейчас, это ничего не изменит. Она может воспользоваться ситуацией и выпить меня досуха, что только ухудшит положение дел.       Но потом случилось страшное и предсказуемое — кончились вертолеты. Улетел глава группы, тут осталась Сая, я и тех, кого попросту забыли. Про таких потом говорят, что они герои страны, погибли в стане врага. Подобное жертвование людьми, в целом, не редкость на войне.       Теперь я ничем не мог помочь местным, и мне оставалось только отвлекать Саю на себя или спасать из-под ее клинка людей. Она не замечала меня — слишком привыкла к моему запаху. Я был для нее тенью. Впрочем, не только тогда.       Неожиданно я понял, что еще кто-то отвлекает Саю. Этот человек очень выделялся на фоне остальных. На нём был дико неуместный брючный костюм, какой-то фиглярский плащ с высоким воротом. Он верещал высоким, истеричным фальцетом по-тайски, но я ничего не понял. Только по запаху угадал, что это шевалье.       — Сая, — пропела Дива. Она стояла высоко на грузовом контейнере, который вместе с ней, видимо, перевез вертолет. И хохотала до слез, но в ее гримасе было что-то, всегда смущающее меня. Мне казалось, она плачет, широко раскрыв рот. И тем не менее, Дива хохотала.       — Вот и ты! — восклицала она радостно. — Вот и ты, сестренка! Ты настоящая, ты искренняя, ты — такое же чудовище, как и я!       В ту секунду Сая отсекла руку дразнившему ее шевалье.       Я — шевалье Саи. Королевы способны совокупляться только с рукокрылами. В качестве ироничного примера, я — с Дивой, а Сая — с любым из шевалье ее сестры, так мы устроены. Это определяется дуальными свойствами крови обеих маток. Кровь Дивы смертельна для меня — это необходимо для того, чтобы я не мог повредить королеве рукокрылов, с которой по закону природы способен создать потомство. А кровь Саи смертельна для шевалье Дивы. Мгновенное омертвение тканей заставляет тело словно бы каменеть. И по предплечью шевалье Дивы немедленно пошла сверх-быстрая гангрена. Он взмыл в воздух, пространство огласил отчаянный рев, и шевалье выдрал из тела каменеющую часть руки, начиная с плеча.       Когда Сае надоело играть с ним, она снова побежала к деревне, где еще оставались живые люди.       — Веселись, это же так прекрасно! — когда Дива крикнула мне это, я повернулся и посмотрел на нее. Снова показалось что-то неестественное, странное в ее смехе. Честно говоря, мне было всё равно. Я думал о людях, которые пока еще живы, и к которым с клинком в руке мчится Сая.       — Она убьет тебя! Убьет! — кричала мне вслед Дива, смеясь.       Я знал, что она права.       Резня затягивалась, я был готов применить против Саи ударные силы, хотя клялся этого не делать но, если честно, колебался недолго. Словно ощутив это, она развернулась ко мне — вся в крови, лица не различить, волосы растрепаны.       Сая никогда не поднимала на меня клинок, в каком бы состоянии ни была.       Я попытался забрать у нее меч, но неожиданно она с ненавистью отшвырнула меня и, зарычав, отсекла мне руку. Затем толкнула на землю и стала бешено бить в грудь ногами, ломая ребра и остервенело вдавливая их осколки в сердце и легкое, я почувствовал, что позвоночник вот-вот хрустнет, ломаясь пополам. Но он выдержал. Когда она убежала, я смотрел, как кровь вытекает из моей руки, как валяется неподалеку отрезанная кисть. Потом я услышал сдавленный женский вопль, рядом со мной упало тело женщины, которая даже после смерти не переставала прижимать к себе ребенка. Обоих проткнули насквозь.       Только в фильмах люди умирают быстро. Словно это легко… Я никогда не забуду их долгих, страшных конвульсий. Мое тело сковало оцепенение, я не мог заставить себя пошевелиться и даже дышать, я просто смотрел, как они дергаются все в крови. Мать что-то говорила, прижимая к себе дитя.       В голове звенело, время словно бы замедлилось, задрожало и стало рассыпаться.       "Вставай".       Где-то впереди я слышал торжественную арию Дивы. Мне казалось — она видит меня и смеется.       "Вставай немедленно, ты не смеешь валяться тут, у тебя больше нет права на смерть...", — голос Нечто становился раздраженным. Понятия не имею, кому он принадлежал и мне, если честно, было всё равно.       "В последний раз говорю. Если не встанешь, это сделаю я!"       Небо закатилось вверх, поплыло в черных клубах дыма и истерики, сползло с земли, как кожа, ошпаренная кипятком, я терял сознание. Я болтался в этих небесах, словно эмбрион, и единственным было чувство осязаемого пепла на лице. Чёрный снег покрывал моё тело, путаясь в волосах и ресницах. И каждое соприкосновение с потухшим угольком почему-то было ощутимо для меня в замедленном времени. Я слышал лишь шорох пепла на своей коже и то, с каким тонким гулом он ложился. Иногда это напоминало биение сердца, и на секунду показалось, что я стал человеком. Потом биение потихоньку прекратилось. Всё прекратилось. Я был готов покинуть мир, когда в пустоте зазвучал голос.       — Ну, всё. Ты мне надоел.       Я знал, что если белый дракон вновь поднимется, то взять контроль обратно будет сложно. Мне пришлось прижать его ко дну своей души. Не важно, зачем, я просто должен был держать себя в руках. Не важно, с какой целью, я просто должен был пытаться остановить Саю. Не важно, какой в этом смысл. Уже совершенно ничего не важно.       Я поднялся на ноги.       "Ничего не чувствую".       Среди, задыхающихся чёрными клубами дыма, останков домов, где когда-то жили целые семьи, я снова заметил одного из них. Эта иноземная тварь обладала челюстями аллигатора. В высоту она примерно два метра. Челюсти открывались не широкой пастью, а, скорее, как у лошади, и изнутри высовывался лиловый, гибкий язык с присоской на конце. По своему строению тела очень напоминают орангутангов — длинные руки, крепкие, небольшие ноги, согбенный позвоночник и маленький череп. Вдавленные внутрь, крохотные глазки располагались строго спереди, имели человеческий разрез. Они были без зрачков, подернутые мутной пленкой, но светились в темноте желтым огоньком. Из черепа клочками росли волосы, уши напоминали собачьи. Так выглядит солдат-рукокрыл, бесполая, одержимая вечным голодом, тварь — последствие экспериментов Амшеля с кровью Дивы.       Монстр облизывался, дрожал и возбужденно наблюдал за бойней. Он — один из оставшихся. Большинство Сая переубивала рядом с контейнером, на котором стояла ее сестра.       Я не помню, как остановил ее, когда поднялся почти в состоянии аффекта, знаю только, что с тех пор моя правая рука сделалась багровой, чешуйчатой лапой, и, сколько я не старался, никак не мог придать ей человеческую форму. Каждый раз, когда я видел ее, вспоминал занесенный над собой меч и два тонких тела в кровавых судорогах, шепот женщины, оглушительный треск огня и крики.       Утром я очнулся рядом с Саей, мучимый жаждой, обескровленный и израненный. Саю я запихал в свой огромный бронированный футляр — не помню, как. Виолончель пришлось выбросить. Так или иначе, но королева рукокрылов уснула. Я открыл футляр и увидел ее — всю в крови, спокойно спящую и готовую проспать так еще тридцать лет.       Самое непостижимое, самое жуткое в ту секунду, что я понял о любви, открылось мне тогда. Я не мог заставить себя ненавидеть ее. Бояться ее. Я аккуратно поднял ее на руки, забрал у нее меч, собрался и пошел куда угодно, где есть телефон. За горизонтом всё еще полыхал алым, желтым и черным некогда красивый, мирный город, ставший траурной чертой столкновения двух опять что-то не поделивших сверх-держав.       И я по-прежнему ничего не чувствовал, словно впал в странную эмоциональную кому, умер, оставив снаружи механически действующее тело. До той поры я еще как-то мог бороться. С собой, с тем, что чувствую и вижу вокруг себя. После этой ночи я сделался существом, которое ненавижу и которому нет прощения за слабохарактерную покорность пыткам, за потворствование злу.