Galileo

Солнце лениво ползло к горизонту, плавя вязкие облака, подёрнутые нежным багрянцем. В воздухе пахло травой и опавшими листьями – осень выдалась тёплая. Утром прошёл дождь, омыв стены, подарив мягкую прохладу слишком жаркому для октября дню. Жан прошёл мимо креплений для пушек, присев на один из ящиков с порохом и устремил взгляд вдаль. Там, за морем, возможно, тоже шёл дождь….а может, там даже ещё не наступила осень. Может, деревья там всё ещё не осыпались от первоцвета, трава всё ещё зелёная и свежая, цветы не прячутся вместе с солнцем. Он улыбнулся, собрав волосы в пучок и подмял ноги под себя, устраиваясь на ящике поудобнее. Жан не планировал возвращаться ещё довольно долго. Он не желал выслушивать планы Армина, наставления Эрвина, результаты экспериментов Ханджи. Не хотел копаться в бумагах до полуночи, чувствовать мерзкую вязкую горечь кофе на языке, не хотел снова искать утешения в бутылке выдохшегося бурбона. Коммандор. Такое громкое и значимое слово. Всё было ясно изначально, когда Жан выслужился до капитана, когда под его начало была набрана команда, когда Армин стал майором и гордо вышагивал рядом со своими картами и книгами, с завёрнутым за ухом карандашом. Уже тогда его подначивали, уже тогда над ним смеялись, называя «правой рукой Эрвина», намекая на бесполезность Жана сравнимой лишь с потерянной конечностью коммандора. Коммандор Кирштайн, Капитан Ржущая Кляча, Мистер Лошадинная Рожа. Жан побаивался, что в нём не признают авторитета, но ошибался. Его друзья были рады его повышению и даже проявляли должное уважение, обращаясь к нему во время службы. Всё же, Жану эта работа не нравилась. То ли дело вести людей на миссию, в которую веришь… Когда в висках пульсирует кровь, тело пылает в жгучем азарте, в крови играет адреналин. Сердце лихорадочно заходится бешенным набатом, зубы сводит от волнения. Как первый прыжок, как первая кровь, первый вопль на поле боя. А потом сиди-разбирай бумажки, рисуй мерзкие картины заковыристыми надуманными словами, чтобы не вызвать отвращения, но передать эмоции без остатка, холодно и расчётливо укомплектованные в отчёт на пару-тройку страниц. Потом приходит время зализывать собственные раны, откупоривая очередную бутылку, выкуривая очередную самокрутку. Его мысли далеки от затхлого серого кабинета, от тяжёлого письменного стола, заваленного коричневыми конвертами с официальными письмами о соболезнованиях и парой купонов на бесплатные пайки в местной лавке. За бравую службу, за отданную разведкорпусу жизнь, за нецелованных жён и не родившихся детей. Жан хмыкнул, достав из-за уха самокрутку, но прикурить не смог – спички отсырели. Он разочарованно убрал её обратно и глубоко выдохнул. Воздух наполнялся вечерней прохладой, солнце уже практически ушло за горизонт. Он давно не чувствовал её… По его телу всегда проходил судорожный тремор, когда она становилась чем-то иным, когда Эрен превращалась. Его пульс учащался, Жана обдавало жаром, сжирающим его изнутри, застревающим в горле безмолвным криком. Его сковывала боль, паника, ужас…поначалу он не понимал отчего, но со временем, наблюдая за тем, как Эрен накрывает приступом гнева, он был не в силах унять дрожащие руки. Раны затягивались с неестественной скоростью, порой, Жан даже замечал за собой нечеловеческую силу. Именно тогда, занеся над её лицом кулак в том засаленном деревянном сарае, который называли столовой, завидев в её глазах ярость и волнение, Жан понял, что его рука трясётся, ноги становятся ватными и сердце бьётся так сильно, что он физически мог ощущать, как разрывается его грудная клетка. - Ну, же, говнюк…бей, - фыркнула Эрен, давясь собственной слюной. Сжимая воротник Жана так, что перекрывало дыхание. Именно тогда он понял, что из-за неё он чувствовал это необъяснимое волнение, беспричинный страх. Но с тех пор прошло много лет… Он больше не чувствовал её. Его руки больше не дрожали, раны стягивались в уродливые шрамы. Больше не было ни паники, ни боли, ни ужаса. Пустота. Всепоглощающая, наполнявшая мраком кровоточащие раны, заставлявшая искать утешения в бутылке пустота.