Crazy holidays

      Иногда проще избегать того, что поневоле причиняет тебе боль — делать вид, что его не существует, и жить, как ни в чём не бывало. Потому что любое напоминание о нём заставляет старые раны даже сквозь годы кровоточить и ныть с новой силой — такой, что никакие антидепрессанты и успокоительные не в силах заглушить боль такой адской силы; такой, что хочется выть, рвать и метать, что угодно отдашь, лишь бы прекратить эти мучения.       Кэстрел Крейн знала, каково жить с такой болью. Которая день ото дня, подобно кислоте, пожирает мизерные остатки души. Которую приходится скрывать за маской равнодушия, делая вид, словно ничего катастрофичного не произошло.       После неудавшейся попытки суицида и вынужденных каникул она старательно избегала общества младшей сестры, которая настойчиво требовала встречи — встречи, которая, как уже знала Кэстрел, всё равно ни к чему бы не привела. Аннабель не раз звонила в особняк Тетчей и всегда нарывалась на автоответчик или кого угодно, но не на сестру — что странно, на племянника тоже, и это было дело рук Кэстрел. Которая не желала иметь с Белль ничего общего — кровь всего лишь жидкость в организме, она не играет решающей роли в иллюзионном «родстве».       Тогда Розенталь пришла на базу их команды, как раз в тот момент, когда Кэстрел Крейн находилась в собственном кабинете заместителя лидера.       Она пришла запыхавшаяся и уверенная — абсолютно намеренная раз и навсегда решить вопросы, которых старшая сестра старательно избегала.       Кэстрел оторвалась от заполнения отчёта, подняв тяжёлый взгляд исподлобья на застывшую на пороге Аннабель. Разговор взглядами порой может сказать больше, чем слова — Аннабель твёрдо решилась, Кэстрел даже не скрывает своего раздражения.       — Первый вопрос: почему ты меня избегаешь? — выдохнула Аннабель, не обратив внимания на то, что её сестра определённо не отличалась гостеприимством, раз не пригласила присесть. Не отличалась гостеприимством или же попросту намерена по-быстрому свернуть неприятный для обеих сторон разговор?       Крейн едва изогнула тонкую бровь — совсем, как её отец, только сейчас её лицо не изображает ни растерянности, ни чего-то другого. Только искреннее раздражение и нежелание продолжать диалог.       Без жалости.       Без страха.       Без сожаления.       — Я не мистер Нигма, чтобы отвечать на вопросы, — холодно отрезала она, угрожающе сверкая светло-голубыми глазами, в которых через край было злости и негодования.       — Мне дядя Джонни всё рассказал.       На мгновение лицо Кэстрел перекосилось злостью, однако она на удивление быстро взяла себя в руки — тот же колюче-ледяной взгляд равнодушия. Тем не менее, в глубине этих знакомых глаз таилась угроза, от которой Аннабель становилось не по себе.       — И что же он рассказал? — с дельным спокойствием, положив руки с переплетёнными пальцами на стол, поинтересовалась Кэс. Розенталь показалось, что у неё язык прирос к нёбу, она не могла так просто ответить на этот вопрос. — О том, что я тебя с детства ненавидела? Не отрицаю. Я и поныне тебя ненавижу, раз вы шепчетесь за моей спиной обо мне с дядей Джонни.       Аннабель показалось, что сестра залепила ей нехилую пощёчину, но Кэстрел по-прежнему властно восседала в кресле, её взгляд не выражал никаких эмоций. Звенящая тишина и напряжённое молчание, которые она не стремилась нарушать, казалось, наэлектризовывали и без того спёртый воздух. Аннабель становилось тошно — Кэстрел же была дико спокойна.       Незаметно сжав руки в кулаки, дабы сохранить остатки самообладания, Розенталь глубоко вдохнула и решительно кивнула:       — Именно об этом. Я не хочу, чтобы ты видела во мне врага — более того, я всю жизнь считала и считаю тебя другом…       — Другом?! — сердито зашипела, нахмурившись Крейн: — Разве друг будет красть самое ценное, что у тебя есть и вообще было?!       Кэстрел встала в полный рост, в каждом её жесте сквозила скрытая угроза, а взгляд сочился переполнявшей её яростью и обидой. Она медленно, степенно прошагала навстречу, так называемой, сестре, которая ошарашенно замерла на пороге — сейчас Белль особенно ощутила значимую разницу в росте, да и не только в нём. Её старшая сестра всегда была преисполнена некой гордости и властности, которыми, казалось, могла раздавить неугодных ей. Неудивительно, что её назначили заместителем лидера — до лидера ей не хватает таких важных качеств, как дипломатичность и сопереживание, но для заместителя идеально подходили суровость и настойчивость.       Крейн встала напротив младшей сестры, не отводя взгляда — слишком долго она все эти годы его отводила и прятала слёзы. Сейчас же она хотела испепелить противно милую Аннабель накопленным за столько времени ядом обиды вперемешку со злостью, граничащей с ненавистью. Тогда почему же взгляд Розенталь до сих пор такой, чёрт подери, сочувствующе-понимающий?!       — Больше всего я ненавижу предателей и лицемеров, — размеренно начала Кэстрел нарочито ледяным тоном, за которым скрывала бурный бушующий поток эмоций. — Поэтому лицемерием было бы сказать, что всё хорошо и будет хорошо. Это не так. Я всю жизнь тебя ненавидела и ничего с этой ненавистью поделать не могу — она стала частью меня самой. Уже слишком поздно что-либо менять. Не всегда человек может изменить ситуацию — иногда нужно делать здесь и сейчас; чем дольше откладываешь определённый вопрос, тем сильнее и больнее он въедается в душу, а после и вовсе становится её частью.       Аннабель молча слушала, не в силах поверить, что такие ужасные вещи её сестра говорит обыденным будничным тоном, однако, приглядевшись внимательней, поняла — это не спокойный тон; это измученный и усталый тон. Адская душевная боль за прошедшие года сильно извела Кэстрел — настолько, что она не побоялась занести над предплечьями нож; что ей стало наплевать, переживут ли близкие (или нет?) люди её смерть, тем более, такую нелепую.       — Я не хотела, чтобы ты так страдала… — сипло выдохнула Розенталь.       — А ты и впрямь, как мисс Рэндалл, — злорадно хмыкнула Кэстрел, презрительно поморщившись: — Извечные сожаления и ни капли раскаяния. Всё можно было изменить, но вы обе одинаковы в том, что не хотели или попросту были настолько слепы, — или глупы — чтобы взять судьбу в руки и решиться сделать.       Розенталь не понравилось, что Кэстрел назвала их общую мать столь официально — порой она срывалась на такое обращение, но доподлинно было неясно, с непривычки… или из-за чего-то более ужасного.       — Я всего лишь не хочу, чтобы ты видела во мне врага, Кэсси, — сочувственно произнесла Аннабель, но не ожидала, что столь безобидная фраза возымеет такой яркий эффект: Кэстрел будто сняла маску безразличия и явила в чистом виде злость, которая изъедала её изнутри — перекошенное неприкрытой ненавистью и яростью лицо и сердитое шипение на грани крика:       — Не смей меня так называть!       Она видела, как дрожат руки старшей сестры, как она судорожно сжимает-разжимает длинные тонкие пальцы — будто представляя, как этими ногтями она вопьётся в чьё-то горло, будто представляя, как этими руками душит кого-то. Мрачный взгляд исподлобья из-под тонких нахмуренных бровей так же не сулил ничего хорошего:       — Я тебя ненавижу, потому что тебе всегда всё доставалось на блюдечке с голубой каёмочкой! Ну, конечно же! Наша милая и добрая Аннабель такая лапочка — нахер любить какую-то распоследнюю сволочь и бездушную скотину Кэстрел, — она особо взвилась, когда увидела, как Розенталь хотела было что-то сказать: — НУ УЖ НЕТ, СЕСТРИЦА! СЕЙЧАС Я ГОВОРЮ! И ТЫ ПОСЛУШАЕШЬ МЕНЯ!!! — с трудом взяв себя в руки, Кэстрел продолжала цедить каждую фразу, кружа вокруг замершей Аннабель, словно изголодавшийся хищник, который загнал в угол добычу и хочет поиграть с ней, прежде чем прикончить. — И не стыдно тебе было забирать последнее у меня, дорогая сестрёнка? У тебя было всё: не тебя в школе гнобили за то, что у тебя нет матери и всячески измывались, мол, неужели ты настолько плоха, что даже родная мать тебя бросила, — Розенталь даже вздрогнула от таких слов — о школьных годах Кэстрел никогда никому толком не рассказывала, даже собственному отцу. Однако по испепеляющему взгляду, было ясно, что сейчас она говорит как на духу. — У тебя была полноценная семья. Тебя-то мамочка не кинула, — Крейн ухмыльнулась уголком рта, от взгляда по-прежнему кровь стыла в жилах, — И тем не менее, тебе было мало моих унижений. Вдобавок ко всему ты каждый раз крала моего отца — единственного близкого мне человека. Ты хоть знаешь, каково это: когда на тебя забивают хер? Когда самый близкий тебе человек ведёт с какой-то другой девочкой себя не так, как с тобой? Когда он будто бы оживает, абсолютно забывая и забивая на тебя?       Внезапно Кэстрел резко отвернулась — её острые плечи особо поникли под тяжестью груза душевной боли. Спустя несколько секунд напряжённого и ошарашенного молчания, она продолжила, даже не обернувшись к сестре:       — Конечно же, не знаешь. Где уж там нашей звёздочке Аннабель Розенталь понять это…       Кэстрел резко умолкла — Аннабель не видела, но отчего-то ей казалось, что сейчас та безмолвно плачет. Без истерик и воплей — просто слёзы текут по щекам, оставляя сверкающие прозрачные дорожки. Кэстрел закончила разговор и не намерена была его продолжать. Своё слово она уже сказала.       Но Аннабель не могла не попытаться, хотя бы ещё один, последний раз.       — Кэс… сестра, прошу, дай мне… нам шанс, — Розенталь говорила от чистого сердца, которое переполняла печаль и боль. Боль от осознания, что сейчас, возможно, навсегда теряет близкого друга. Друга, который не желает иметь с ней ничего общего. — Мы… мы тогда были детьми и не всё понимали до конца. Молю, позволь мне исправить всё.       Да вот только исправлять уже было нечего. Если и стоило, то нужно было делать это раньше — гораздо раньше, ещё в детстве поставить всё на свои места, распутывать тугой узел отношений между сёстрами. Для некоторых вещей поздно уже что-то менять.       Кэстрел долго молчала, но, в конце концов, опустила голову ещё ниже, по-прежнему не оборачиваясь к Аннабель, и слабо прохрипела, и от этих слов Розенталь показалось, что земля исчезла у неё из-под ног:       — Выход найдёшь сама.       Разговор теперь точно был закончен — Кэстрел дала чётко и бесповоротно понять, что не намерена больше ничего выслушивать. Понурившись, Аннабель направилась было к выходу, как вдруг услышала вслед:       — Я не хочу, чтобы ты ещё хоть когда-либо вмешивалась в мою жизнь.       Порой проще и лучше избегать то, что причиняет тебе неимоверную боль. Иногда равнодушие и бездействие в определённых ситуациях делают врага значительно быстрее открытой ненависти и неприязни.