Бесконечно не те обстоятельства

      Учиха Саске было обидно.       Саске даже не мог внятно объяснить, из-за кого и за что, но он однозначно снова чувствовал себя ребенком. Ребенком, которому было обидно, что Итачи не уделяет ему время. Ребенком, которому было обидно, что отец уделяет время только Итачи.       — Время, — утверждал Саске, — ограниченный ресурс, и делить его нужно поровну.       Но ведь и жизнь — ограниченный ресурс...так где она поровну?       Будь поровну, не было бы войн.       Будь поровну, не было бы гордыни и зависти.       Будь поровну, не было бы клана Учиха?       Саске отчаянно хотелось ухватиться за родовой веер и смести все бесполезные мысли прочь из головы, смести все прошлое, оставив только хорошее...а бывает ли чисто хорошее? Он сразу вспомнил о пропорциях: все, что делал Орочимару, зависело от соблюдения нужных процентов, от гонки за показателями. Эксперимент мог убить подопытного, если ввести в того недостаточную или, наоборот, повышенную дозу препарата. По сути, весь мир вокруг — одна большая пропорция. Абсолютно неправильная.       Каждый человек, шиноби он или нет, — это соединение и смешение одного и того же набора качеств, разнится только дозировка. Наруто боги отсыпали дружелюбия на троих, в итоге у Саске — недобор. Сакуре они дали женское тело и мужскую силу, потому и характер такой...непредсказуемый? неоднозначный? неясный? Саске вспомнил, чем именно Сакура занимается прямо сейчас, и ударил по перекладине. Учиха был уверен, что знает, чем она занимается прямо сейчас. Он не заметил, как оказался в родном квартале, хотя после разговора с Наруто спешил именно сюда. Увидеть, пока не снесли. Запомнить.       Почему-то он был уверен, что ничего не сможет сделать. Почему-то на него внезапно напала беспомощность, про которую он забыл с 13-ти лет. В деревне звука было не до душевных метаний, только и успевай метать кунаи во всех подряд.       Саске упал на энгава невозможно знакомого крыльца. Зайти внутрь он не мог. Войти в одну комнату, пройти во вторую — и снова увидеть, как Итачи порешит отца и мать, заново все испытать. Итачи не виноват, никто не виноват. Жизнь не соблюдает пропорции, она абсолютно несправедлива.       Учиха дернулся, пробуя стряхнуть наваждение: ему внезапно открылось, что идеальный мир — не тот, что без каге, поскольку на личном опыте он убедился в невозможности данного сценария, а тот, где все каге как Узумаки Наруто. До смешного глупо, но пропорция будет соблюдена. И это будет совершенно безобидная пропорция. Мир, где все толкаются в дверях и наперебой угощают раменом или разводят на него же.       А как бы прошел ужин с Итачи, случись он сегодня? Саске представил, как показывает брату деревню, водит его по отстроенным улицами, показывает новые сооружения: кинотеатр, кафе, медицинский центр...Медицинский центр, который хочет отобрать у него дом. Гаара Пустынный, который хочет отобрать у него дом. Пусть Саске в нем и не живет. Какой к черту Гаара, и что ему, вообще, тут нужно? У него не хватает мозгов или сил противостоять каге или он все тот же больной придурок, каким был во время экзамена? Тогда почему Хатаке ему потакает? Почему Сакура ему доверяет? А доверяет ли?       Доверяет, кивнул Саске, раз отправилась за этим рыжим прямиком в Суну. Пусть и ради науки. А о наших она подумала? Кто будет лечить жителей деревни? Та девчонка, что осматривала его? Пфф!       А парк не такая плохая идея. Точно лучше, чем сухой бетон.       Наверное, он даже готов помочь со строительством. Наверное, он даже готов снести квартал. Весь квартал, кроме одного дома.       Этот дом — его дом — снаружи останется неизменным, но внутри он будет совершенно другим. Саске откроет что-нибудь полезное или останется жить сам — он думает, ему будет полезно. И неважно, что сейчас не может зайти. Одна рука у него точно есть, так что отодвинуть седзи он в состоянии. И скоро будет в моральном состоянии. Наверное, надо дать себе время.       Вот только его не будет, если дом снесут. Нет, это нужно прекратить, правда, он пока так и не понял, точно не знает, не оценил, сколько значит его слово. А значит ли его слово сколько-нибудь? Наруто упоминал счет, в который Учиха никогда не заглядывал. Однако материальный капитал важен для дайме, но в мире шиноби его роль куда меньше того, что называют репутацией. А репутация у Саске паршивая.       Сбежал. Скольких убил: хороших, плохих. Едва не убил учителя, в гендзюцу убил сокомандницу, крайне рассчитывал убить лучшего друга. По сути, вся его карьера — это месть, перевороты и убийства.       А, конечно!       В юности случались миссии ранга D, где даже кошек приходилось спасать. Правда, вряд ли они спасут его репутационный капитал. На этом счету Саске давно ушел в минус. Играл на понижение.       Учиха непроизвольно усмехнулся мысли, что рядом с ним даже Песчаный Демон — вполне законопослушный гражданин, надежный партнер. Просто ушлый Гаара исправился раньше. А Саске нет...да и перед кем он должен исправляться? Разве он кому-то должен? Пусть обратятся к Наруто, может, у него есть доступ к счету. Пусть расплатится, себе возьмет, Сакуре пошлет, а Саске денег не надо, он может и дальше путешествовать, и ни с кем не разговаривать, потому что он — самостоятельный, самодостаточный, и ему довольно комфортно одному. Перед собой он не должен...       — Черт! — выругался Саске.       Да ведь именно перед собой он и должен исправляться! С этого-то вроде и началось его путешествие, зачем-то он же его начал...так вот зачем! Когда это он потерял цель?       Пораженный обрушенным на себя откровением, Учиха залез на энгава с ногами и продвинулся вглубь, привалился к стене. Ему отчаянно хотелось, чтобы ночное небо ответило ему дождем, и почти невидимый мир вокруг стал совершенно невидимым — растекшимся, будто за прозрачной занавеской в душевой.       Саске отчаянно хотелось глотнуть еще саке — он прожил очень странный, слишком наполненный людьми день. Сакура, Тен-Тен, Наруто — их было слишком много, и неважно, что первой не оказалось совсем. Саске ее чувствовал. Этого было достаточно. Она каким-то совершенно абсурдным образом имела отношения к энгава, на которой он разлегся, почти теряя сознание.       Слишком наполненный день: ни одной проблемы, достойной шиноби, все — сплошь человеческие. Учиха Саске — слишком человеческий. Одновременной чужеродный всему будничному. А оно — липкое, погружает в себя, как патока. Затягивает эта ваша мирная жизнь, затягивает веревку на шее, и хватаешь за нее, дергаешь и — красные полосы на коже.       Небезопасная штука — ваше мирное время — ходишь на носочках и не дыша, боясь задеть мины человеческих душ. Как взорвутся кулаками-слезами, так что потом делать? Бежать через поле, натыкаясь на ровно такие же, поднимая все больший шум?       Невозможный шум в ушах.       Шум дождя в ушах.       И темнеющий мир распался на ручейки. За одной тонкой прозрачной занавеской.       — Эй, Учиха!       Саске разбудил задорный голос. Натянуто задорный. На деле, натянутый, как струна. Вот-вот порвется. Зато пока задорный.       Пусть старается.       — У-чи-ха!       Саске приоткрыл один глаз.       Тен-Тен стояла в метре напротив, скрестив руки на груди.       Очевидно, ей было стыдно, так что утро она начала с позиции нападающего. Блестящая логика.       У Саске ломило спину. Нашла время нападать, дала бы прогнуться, размяться, чтобы не согнуться пополам при резкой попытке сесть ровно. В какой позе он спал?       Учиха сжал пряди у самого виска. Выдохнул, прикрыл ринненган.       Второй глаз уловил, как женские пальцы пододвинули бенто к его левой ноге.       — Выпить есть? — Саске не планировал задавать этот вопрос.       — Тебе не стоит, — начала Тен-Тен, но он перебил:       — Давай без нравоучений.       Тен-Тен обиженно, как показалось ему, отвернулась, но, на деле, только для того, чтобы извлечь из сумки второй обед, явно для себя. Железная коробка была светло-розовой. Кто бы мог подумать.       — Итадакимас, — извинился Саске. По-учиховски своеобразно. Пикантно.       — Давай договоримся, — удивила его Тен-Тен. — Пообещаем друг другу одну чепуху.       — Какую? — спросил Саске на автомате.       — Я не буду рыдать, а ты не будешь пить. А то такими темпами мировой воды не хватит. Заберем ее всю, израсходуем.       Саске показалось, что это нечестно, и он выдал крайне спокойно:       — Я не пью.       — Ну да.       — Ты меня с кем-то перепутала.       — Охотно верю.       — Возможно, с Шино, что сидел на дереве.       — Возможно.       Тен-Тен сперва не поняла и, прокрутив слова назад, переспросила:       — Что?       — Ничего.       — Повтори, что сказал.       — Это его личное право.       — Какое?       — Где сидеть.       — Прости, что?       — Ты повторяешься.       Саске отчего-то выглядел очень довольным. Тен-Тен это разозлило.       — Учиха, бред несешь! Тебе пить не надо было!       — Я не пью.       — Ты повторяешься.       — Слабое подражание.       — Это я — слабое подражание?       — Тен-Тен, ты не улавливаешь, — он впервые назвал ее по имени, но она и не заметила.       — Ты на себя посмотри! Прикрывает он глаз...да половина мужчин с такой прической ходит! И с таким же лицом, и в таком же плаще!       — Что, задело, да? — усмехнулся Саске.       — Ты приписываешь мне свои эмоции, — отмахнулась Тен-Тен.       — А вот это тоже у всех есть? — спросил Учиха, открывая ринненган.       Тен-Тен смутилась и ухватилась за бенто, как за спасение:       — Еда остынет.       Саске озадачила ее реакция.       — Тут рис и рыба, — констатировал он.       — И это плохо? — напряглась Тен-Тен.       — Нет, они уже холодные.       — Черт! — подскочила куноичи.       Она была уверена, что он издевается, но пока она даже не могла осознать, о чем они тут сидят и говорят. Вроде ни о чем. Тогда откуда столько эмоций?       — Садись, — очень вежливо приказал Саске.       Тен-тен неожиданно повиновалась.       — Ты как меня нашла? — спросил он.       — По запаху.       — Я серьезно.       Саске посмотрел на нее очень серьезно. Тен-Тен не выдержала его взгляд. Серьезно, так серьезно. Серьезно значит честно, верно же?       — Я тебя почти не знаю, — начала она, и Саске мысленно согласился: она его не знает, это очень точно сказано.       Говорить вдруг стало сложно.       — Я тебя не знаю, — повторила Тен-Тен, уже без «почти». — Но, думаю, мало что может выбить тебя из колеи. Я утром пришла на тренировку, а тебя нет, и дома нет, и у Наруто нет, потому что Наруто уже и в деревне-то нет. И, в общем, я пришла сюда.       — И сразу с обедом? — не поверил Саске.       — Нет, — Тен-Тен стало еще более неловко, если такое возможно. — Я увидела тебя здесь, ты спал, и на мои громкие шаги не проснулся. И я решила, пока есть время, сбегать домой и вернуться, вот...здесь же не поешь...       Она испугалась, что сказала что-то не то про место, где он родился и вырос, где случилось несчастье, но было уже поздно отменять слова, да и Саске вроде как внимания не обратил, занятый своими мыслями.       Он молчал, а потом произнес четко и уверенно:       — Я не мог не проснуться. Ты путаешь.       — Ты просто устал.       — Нет. Я встаю не позже шести.       — Сейчас одиннадцать.       — Что?       — Сейчас одиннадцать, — повторила Тен-Тен и, наконец, немного расслабилась.       Голод брал свое, и, попробовав рис, девушка от удовольствия зажмурилась. Не переварила.       Саске недоверчиво покосился на свою коробочку. Гордость не позволяла. Он не мог проспать. Он же не пил.       И не из каких-то иллюзорных этических соображений насчет чувств окружающих или волнений за сохранение личного достоинства, нет. Он не пил, потому что алкоголь ничего ему не давал, а Саске привык впускать в свое тело и голову только то, что вело к конкретной цели. Правда, после окончания войны он стал частенько замечать себя за изменой — среди гражданских и за самыми бесполезными занятиями.       Такими как сон.       — Давай договоримся, — предложила Тен-Тен, принимаясь за рыбу.       Учиха скривился:       — Не начинай сначала.       Девушку он осадил, но от еды, в итоге, не отказался. Незаметно придвинул коробку ближе.       Тен-Тен не заговорила, пока не прикончила весь обед, и только звучно хлопнув металлической крышкой, продолжила. С тем задором, с каким произносила «У-чи-ха».       — Давай договоримся, что мы оба, — она выдержала паузу, — сядем на поезд до Суны.