Бесконечно не те обстоятельства

      – Что вы здесь делаете?       – Это моя деревня.       И надо было Сакуре по неловкости оскорбить Казекаге.       – Да, но...       – Канкуро, – перебил он.       Сакура постаралась забыть все, что она ранее знала о стыде. Ее неловкий вопрос никогда не смог бы сравниться с тем ужином, который устроил Канкуро. Столь тихой и одновременно жуткой катастрофы не придумать и с фантазией Наруто.       Когда Канкуро заглянул к ней в обеденный перерыв, в котором Сакура себе отказывала, она было решила, что заглянул он поговорить о Гааре. Одновременно ни о чем и обо всем, что составляло ее заботы весь последний месяц. Сакура тонула в работе – ей приходилось контролировать четыре научные группы – и работа в Суне, ровно как и в Конохе, рассматривалась ею как единственно верное спасение. Не саке же глушить. Глушить чувства нужно продуктивно.       Эксперименты с геномом давали ощущение дома, точнее они помогали создать ощущение той самой комфортной врачебной среды, в какой Харуно безостановочно варилась после войны. Ей было нелегко признаться себе, что вдали от дома, семьи, друзей и остального, маркированного как привычное, она чувствует большую свободу и уверенность в собственных силах. Повзрослела, что ли?       В Конохе у Сакуры был образ, закрепленное за ней амплуа плаксы, гениального медика, второй Цунаде, бессменной фанатки Саске-куна, соперницы Ино и прочее-прочее. Ее личность ограничивалась четкими рамками, которые были заданы поступками и решениями, тянущимися еще из далекого детства. Если Сакура решит снова отрастить волосы, значит, только для того, чтобы угодить стандартам Учихи, иллюзорным, известным по старым слухам. Когда отрежет, все решат, что это снова вызов, а не прихоть. Окружающие будут искать смысл ее действий в тех шаблонах, что больше не работают. Кроме закабаления в привычном, Сакуре пришлось бы терпеть и более изощренную пытку, а именно, смотреть, как расцветают девушки Конохи и на них, жужжа, кидаются молодые шиноби. Шиноби, полные тестостерона, который никакой тренировкой не изжить. И Сакура с ее монашеским, пусть и осознанно монашеским, образом жизни переживала бы приступы зависти, пряталась за маской труженицы, а по ночам отчаянно и с упоением предавалась бы поочередно то фантазиям, то самобичеванию за эти самые фантазии. За иллюзии, в которых шершавые руки Саске-куна прижимают ее к столу, его рука давит на позвонки, принуждая выгнуть спину и ...       Канкуро оторвал Сакуру от инспекции четвертой лабораторной группы, члены которой занимались регенерацией человеческих органов у бывших заключенных Орочимару. Канкуро устроился на пластиковом стуле в холле, призывно указал Сакуре на соседний и громко отхлебнул кофе. Поморщился – кофе не успел остыть. Обычно Канкуро ждал, пока напиток станет комнатной температуры. А еще он брал самый крепкий и никогда ничего не добавлял.       – Сакура-чан? – игриво спросил Канкуро, только чтобы завладеть ее вниманием.       С чего это он так обратился, Сакура не поняла. Ранее не позволял таких вольностей.       Канкуро, тем временем, продолжил:       – Может ты слышала, в субботу в Суне пройдет ярмарка – наш ежегодный летний фестиваль: музыка, танцы, алкоголь, Гаара еще и фейерверки обещал...       Он, что, на свидание ее зовет? Еще и о Казекаге вспоминает в том же предложении, как оно так..Сакура растерялась и, чтобы не выдать себя, рассматривала солнечные полосы, что падали на гладкий пол сквозь тонкие жалюзи. И думала, как бы вежливо отказаться, не потерять работу и доверие Гаары, будто у нее уже было это доверие, но Канкуро, тем временем, продолжил совсем не так, как она ожидала.       – Но все это такая ерунда, – сказал он.       Сакура перевела взгляд на его вечно измазанное лицо: зачем он рисует полосы? Хочет переплюнуть татуировку? Но прежде, чем она снова поймала себя на мысли о Гааре, его старший брат подмигнул ей.       – Я приглашаю тебя на ужин, – он поймал ее удивление за хвост и, смеясь над ней же, пояснил. – На улицах толпы людей, и если мы пойдем гулять, то придется останавливаться на каждом метре, принимать поклоны и бессмысленные приветствия и пожелания. А потом все эти люди явятся в приемную в надежде, что Казекаге решит их проблемы, половина из который возникнет после бурной субботней ночи. Нет, увольте.       – Канкуро-сан, я польщена, но... – остановилась Сакура. Она совершенно не умела красиво отказывать, случая не представлялось. А отказы Саске были образцом, как делать не надо.       – Познакомлю со своей невестой, – подмигнул Канкуро.       – Что? – опешила Сакура.       – Это пока нераспространенная информация, даже засекреченная. По сути, ты – первая, кому я об этом говорю.       – Но почему я?       – Потому что мне нужна твоя поддержка, – так просто ответил Канкуро, будто это было очевидно.       – В чем?       – Узнаешь, – он встал и, покопавшись в кармане своего комбинезона, протянул Сакуре мятую бумажку, – здесь адрес, ждем тебя в семь, – и, махнув рукой на прощание, исчез в облаке, в единственном облаке на идеально чистом небе Суны.       Сакура осталась одна, по инерции не двигалась и сжимала записку холодными пальцами. Ей вдруг стало очевидно, что пропускать обеды все-таки не стоило.       До утра субботы Харуно удалось восстановить дыхание и вернуться к привычному скоростному темпу работы, при этом продолжая тратить неимоверное количество усилий, чтобы не отвлекаться на посторонние вещи, вроде чужих свадеб, чужого молчания, чужого отступничества. Однако именно в утро субботы, когда Сакура выскочила на балкон в одной шелковой ночнушке и обнаружила под окнами кричащих, запускающих бумажного змея детей, она вспомнила о празднике, об ужине Канкуро и о том, что на подобную встречу никак нельзя явиться без подарка.       У Сакуры были сложности с подарком для Темари, благо помогла Ино, а тут она представить не могла, чем можно порадовать Гаару, чем – Канкуро, а невесту Канкуро – и подавно. С подчиненными Сакура держалась на расстоянии и друзей не заводила. Она вспомнила о Матсури, которая опекала ее первые две недели, а после – внезапно исчезла, лишь временами косилась из-за Казекаге и из-за спин прохожих. Сакуре в то время казалось, что в ее падениях на ровном месте виновата не характерная для медика невнимательность, а прищур песчаной куноичи, которая невзлюбила Харуно ни за что, ни про что. Хотя, нет, Сакура догадывалась, за что, но, как показало время, в обидах Мацури не было ни капли смысла. Однако обратиться к ней за помощью Сакура считала за невозможное.       Спросить у Гаары было сродни самоубийству, тем более, Канкуро сказал, что она – первая, кто...Интересно, почему? Неужели, Казекаге против?       Перед глазами у Сакуры пронеслись кадры возможной запретной любви Канкуро: вот, он караулит у балкона возлюбленной, вот, он ползет по трубе, вот, ворует цветы. Почему-то в ее воображении Канкуро непременно должен был воровать, а не покупать, то есть намеренно создавать себя препятствия...В жизни ведь так и бывает: влюбленный или возлюбленный, каждый намеренно множит препятствия.       Сакура приняла душ, но идея для подарка не посетила ее, сделала себе омлет и убралась в квартире, но в голове было все так же пусто. На шумную улицу Сакура вышла уже ближе к вечеру, прочитав книгу по детской психологии, посмотрев серию мыльной оперы про любовь мужчины-торговца и юной куноичи, запрыгнув в песочное летнее платье на бретелях и закрутив волосы в жгут, но вышла, не имея за пазухой ни одной мысли насчет оригинального подарка. Отстояв очередь в ближайший магазин, очередь, длиною в полквартала, Сакура купила вино.       На высоких каблуках и с вином наперевес, она зашагала в сторону дома Канкуро.       Сакура уже неплохо ориентировалась, а прошло-то всего шесть недель. Лабиринт улиц, один поворот, второй, третий, налево, направо, снова направо – и Сакура стоит у белого порога, у трехэтажного дома, явно не съемного, а целиком переданного конкретному хозяину. И Сакура его знала...песчаная троица была не из простых.       Она позвонила, не ожидая, что ей быстро откроют, так что за время хозяйского спуска и промедления рассчитывала придумать пожелания, которые не выглядели бы нарочито, лицемерно, искусственно. Однако ей и пары секунд не дали – за спиной взвыли деревянные ступени. Сакура обернулась и выдала первое:       – Что вы здесь делаете?       «Как всегда блестяще!» – прокомментировала себя Сакура.       Гаара ответил не сразу, наверное, опешил от ее глупости.       Зато смогла удивить! А Ино, помнится, говорила, что Сакура слишком предсказуема, даже домой годами ходит по одной и той же дороге и никогда не сворачивает. Просто чтобы свернуть и увидеть нечто...в общем то, чего нет на людной тропе.       Казекаге коротко объяснился, будто должен был, и резко нажал кнопку звонка, жал, пока не послышались шаги, причем раздражение и следа не оставило на его лице. Гаара раздражал других, но сам оставался бесконечно спокоен. Возмутительно спокоен.       Дверь открыла Мацури.       «Что за...» – промелькнуло у Харуно, но мысль не получила развития, потому что далеко за спиной Мацури показался Канкуро, мокрый и с полотенцем на бедрах. Полосок не было.       «Все-таки рисует», – закончила уже новую мысль Сакура.       Она кожей ощущала всю неловкость ситуации и потому, не подумав, просто протянула Мацури бутылку вина, сперва, вообще, без слов, а после, после бесстыдного, осуждающего взгляда Мацури – это кому из них должно быть стыдно – протянула дрожащим голосом: «Поздравляю вас».       Гаара толкнул дверь и, обойдя всех троих, скрылся в гостиной.       Ужин прошел под молчаливый настрой убивать – за него отвечал Казекаге.       Под плоские шутки Канкуро, который очень старался снизить важность момента или масштаб проблемы – тут как посмотреть.       Под дерганные, мельтешащие движения Мацури – она едва не опрокинула миску салата прямо на грудь Сакуре.       Говорили о надоедливых старейшинах, будущих здоровых людях, пошлости и своеобразном очаровании громких праздников и обо всем отвлеченном и довольно избитом. И только под конец вечера Гаара спросил:       – Какой срок?       Свадьба пройдет через месяц. Только для самых близких.       Когда они вдвоем шли по ночным улицам – Гаара провожал ее по той, одновременно давней и новой привычке, – Сакура старательно искала слова. Но что она могла сказать? Она понятия не имела, какие отношения связывали Казекаге с его помощницей, если вообще связывали. За вечер она что-то не увидела и проблеска ревности в его глазах. В зрачках скрывалось сожаление и...сочувствие? Казалось, Гаара и зол, и жалостлив, и сам он не знает, чего в нем больше. Неправильность ситуации была необъяснима, но оттого не менее осязаема.       Они стояли у порога ее дома, и Сакура старательно искала слова: работа, сестра, племянник, безопасность, праздник...И Сакура все отчетливее понимала, что ненавидит эти пороги, ненавидит сами дома, в которых люди приучены скрываться друг от друга и от собственных чувств.       Что она могла сказать?       Не грусти... Куда она лезет?       Спасибо за ужин? Ужин был не его авторства, да и что это был за...       Хорошей работы? Звучит как издевательство.       Пока Сакура искала слова, Гаара просто наклонился. И последний фейерверк скрылся в его волосах.       «Давай спасем этот вечер», – прошептал он ей в лоб и отшатнулся, размеренным шагом двинулся в сторону главной площади, где бары по случаю праздника работали до самого утра. Ступал Казекаге беззвучно, и потому он сразу услышал, когда Сакура засеменила следом.       Она его услышала.       Она слышала его и раньше.       И потому, когда Гаара наклонился, она ощутила его губы на своих.