Формула любви

— Имя! — К чему этот фарс, мэтр Антуан, вы прекрасно его знаете, вы же мне только что обвинения предъявили! Шармолю — младший поднял на епископа тяжелый взгляд. — Знаете, монсеньор, будет лучше, если вы перестанете упираться и просто назоветесь. — Кому лучше? Ладно. Клод Фролло де Тиршап, довольны? Судья заскрипел пером. Теперь они сидели друг напротив друга в самом конце длинной узкой камеры без окон, где из мебели был только стол, трехногий табурет, с которого пытался не свалиться Фролло и кресло, в котором, собственно расположился судья. — Почему здесь нет представителя архиепископа? — спросил Фролло, — Кто — нибудь оповестил обо мне церковные власти? — Расследование тайное, — не поднимая глаз, сообщил Шармолю, — если дойдет до казни, тогда посмотрим. — До казни? — переспросил епископ, — Не много ли вы на себя берете? — Мне кажется, вы не расслышали обвинений. Преступления тяжкие, и каждое из них карается смертью. — Обвинения абсурдны и бездоказательны! — взвился Фролло, — любой адвокат от них камня на камне не оставит в суде. — Давайте кое — что проясним, — Шармолю положил перо, откинулся в кресле и скрестил руки на груди. — Никакого суда не будет, вы мертвы, ваше имя у всех на устах, кое — кто даже предлагает причислить вас к лику святых. Неужели вы думаете, что церковь допустит в таких условиях публичный процесс? Пфф… — он покачал головой. — Тогда зачем это крючкотворство? — Бумаги будет читать король, они должны быть в порядке. Но в вашем случае я бы не стал рассчитывать на его благосклонность, — судья снова взялся за перо. — Где мой брат? — спросил Фролло, — его тоже арестовали? Надо сказать, что события предыдущей ночи только сейчас стали проявляться у него в мозгу, хоть и все еще смутно, главным образом из-за адской головной боли, накатывающей волнами. Последнее, что он помнил — это полет со стены под скрежет солдатских кольчуг. — Ну, разумеется, — невозмутимо подтвердил Шармолю, — и его, и остальных ваших сообщников. — Каких сообщников? — еле выговорил епископ онемевшими губами, — я был один. — Да, бросьте, мэтр Клод, — судья вытащил из черной кожаной папки исписанный лист и начал зачитывать: — Пьер Гренгуар, бывший ученик, уличный поэт, Квазимодо, приемный сын, звонарь собора Парижской Богоматери, Вдова Агнес де Шатопер, по прозвищу Эсмеральда, бывшая танцовщица, цыганка (при этих словах он поморщился), ваша любовница, я полагаю? Ладно, это заносить не будем. Жоаннес Фролло де Молендино, брат, Клод из Клермона, по прозвищу Жаба, бандит и убийца. Никого не забыл? С ними сейчас работает палач, и кое — кто уже начал говорить. Вот, например, Клод из Клермона добровольно согласился сотрудничать, думаю, после знакомства с нашим новым набором инструментов, остальные тоже станут посговорчивее. У Фролло перед глазами все поплыло, ему пришлось изо всех сил впиться ногтями в ладони, чтобы сохранить вертикальное положение на проклятой табуретке. — Они ни в чем не виноваты, — прошептал он, — Послушайте, я признАюсь во всем, подпишу любые бумаги, только отпустите их! Судья вдруг перегнулся через стол и рявкнул прямо ему в лицо: — Нам не нужно липовое признание, нам нужны сведения о заговоре против короля! Расскажите, что вы задумали, и я избавлю ваших друзей от пыток. — Какой заговор? — в отчаяние выкрикнул Фролло, — нет никакого заговора! Лицо Шармолю исказилось яростью, он выхватил из папки еще одну бумагу и сунул епископу под нос. — Клод из Клермона показал, что будучи в разбойничьем логове, вы вступили с главарем Гийомом Леру в сговор с целью возведения его на трон путем свержения правящего монарха. Для этого вы с помощью колдовства собирались поместить сущность бандита в свое тело, чтобы тот мог, не вызывая подозрений, втереться в доверие к королевскому окружению и склонить их к измене. Когда план сорвался из — за взрыва в подземной лаборатории, вы, инсценировав собственную смерть с помощью сообщников, выдали себя за призрака и начали подстрекать жителей Парижа к бунту против королевской власти, которая якобы ответственна за вашу гибель. Не отрицайте, я сам слышал, о чем шептались люди на улицах! Потом вы отправились к Жаку Шармолю и уговаривали его присоединиться к вам, обещая избавить несчастного старика от видений. Подозреваю, что он отказался и уличил вас в обмане, потому что на следующий же день был убит Клодом из Клермона, которого вы заранее к нему подослали. Так вы и дальше будете утверждать, что заговора не существует или расскажете, кого еще втянули и как собирались действовать после смерти судьи? — Я никого не подсылал убить мэтра Жака! — воскликнул Фролло, — Клод должен был всего лишь передать ему письмо от меня! — То есть вы не отрицайте, что послали разбойника и убийцу к моему дяде, не так ли? — прищурился Шармолю. — Да, но… — Понятно, — судья сел и что — то записал на новом листе. — вы разговаривали с Гийомом Леру о переселении его сущности в ваше тело? — Это была не более, чем игра. Он взял меня в заложники, я просто искал способ выбраться! Переселение души невозможно. — Как и создание золота? Фролло нахмурился, пытаясь понять, куда судья клонит. — Да, как и создание золота! — А рубинов? Я слышал, что вы сделали для короля камни, которые нельзя отличить от настоящих! — Что ж, это правда. — Но ведь раньше и создание рубинов считалось невозможным? Так, быть может, способ переселять души вам все-таки известен? — Шармолю снова сделал пометку в бумагах. Фролло понял, что еще слово и он утопит себя окончательно, а вместе с собой и остальных. — Прошу вас, Мэтр Антуан, — повторил он, — отмените пытки. Вы ничего ими не добьетесь, все эти люди — всего лишь мелкие свидетели, не посвященные в мои истинные планы, их- то я никому не открывал. Обещаю, что сам расскажу вам все. — Хорошо, — внезапно с улыбкой согласился судья, — я вам верю, — он закрыл черную папку, — по делу о заговоре их больше допрашивать не будут. Их ждет справедливый суд и заслуженная виселица. Епископ вскочил на ноги. — Но вы же сказали, что церковь никогда не допустит процесса! Судите Клода за убийство, если он его совершил, но отпустите остальных! Они невиновны! — О, а вот тут вы ошибаетесь, — спокойно возразил Шармолю, все еще улыбаясь, — они виновны в вашей смерти! — Что?! Улыбка сползла с лица судьи и оно приняло хищное выражение. — Вы подняли себя на щит, монсеньор, люди жаждут мести за вашу гибель, и теперь я просто буду вынужден дать им убийц, иначе они пойдут громить Лувр! Я не могу допустить опасности для королевской власти. Не я отравляю ваших близких на виселицу, вы делайте это сами! Епископ упал обратно на табурет, потому что ноги вдруг отказались его держать. — Вы сфабрикуете дело, — прошептал он, поражаясь, что еще может говорить. Что вообще еще способен мыслить. — Конечно, — пожал плечами Шармолю, — думаю, даже пытки не понадобятся, они оговорят себя сами, когда услышат, что это сохранит вам жизнь. Фролло закрыл и медленно открыл глаза. — Что мне сделать, чтобы их спасти? — Увы, ничего, как я и сказал, они — лишь плата за спокойствие в городе, который вы взбаламутили. — Я могу превратить вас в богатого человека, — сделал последнюю отчаянную попытку епископ, — богаче короля. Я могу… — Вот как? Что ж, хорошо, пожалуй, соглашусь. Выбирайте кого — то одного и я добьюсь для него пожизненного изгнания вместо петли. Фролло застыл, как парализованный, глядя в улыбающееся лицо своего экзекутора. — А, — произнес судья медленно, — Я вижу. Выбор очевиден, правда? Ведьма, которая вас околдовала и подтолкнула на преступление! Что ж, если до этого у меня были сомнения в вашей виновности, мэтр Клод, то сейчас они полностью отпали. К счастью для вас, я не склонен к стяжательству, так что они все будут повешены, и вам не придется брать на душу грех братоубийства. — Нет! — закричал Фролло, — Нет, пощадите ее! Я вам нужен, я нужен королю! Я сделаю все, что попросите! Все, что угодно, клянусь! — Боже, — с явным отвращением произнес судья, — и вот это они хотят причислить к лику святых? Вы жалки, господин епископ! Оставляю вам перья и бумагу, когда закончите излагать свой план, постучите. С этими словами он сложил папки, сунул их под мышку, поднялся и направился к двери. У Фролло помутилось в голове от нестерпимой боли, которая захватила все его существо. Фигура судьи вдруг стала менять очертание прямо на глазах, вытягиваться, превращаясь во что — то нездешнее, нечеловеческое, в монстра, которым он по сути и являлся. Монстра, которому нельзя, никак нельзя было дать уйти. Епископ схватил со стола пачку перьев, внезапно ставшую кинжалом в его руке, и бросился следом. Чудовище повернуло голову — его лицо было лицом Феба де Шатопера. Мерзавец скалился и смеялся. Фролло замахнулся. Ударил раз, другой, а потом начал колоть, что есть мочи, вкладывая в удары всю силу ненависти и собственной вины. Чудовище извивалось, ревело, и никак не желало умирать, но и не пыталось ударить в ответ, только все больше и больше опутывало его своими щупальцами. Епископ понял, что слабеет. В ушах у него шумело, перед глазами стоял туман, в котором вспыхивали и гасли странные образы, но он все бил и бил, словно его главной и последней целью в жизни было уничтожить монстра. А потом его силы кончились. Он просто больше не смог поднять руки, их словно придавило к земле каменными жерновами. Жутковатая одноглазая морда вдруг оказалась совсем близко от его лица, раскрыла зубастую пасть и со вздохом сказала голосом Квазимодо: — Ну и горазды вы драться, господин! Мутная завеса порвалась посередине и разъехалась в стороны, как портьера, явив взмыленную и красную физиономию звонаря с расквашенным носом. Справа от нее маячило лицо Принца парижских улиц, с черно — синим фонарем под глазом, к которому он прижимал капустный лист, слева — поцарапанное и заплаканное лицо Эсмеральды. Фролло с минуту таращился на них, потом сделал вполне вытекающий из недавнего опыта вывод: Шармолю сдержал слово, пытки отменили, никто не успел сильно пострадать. К сожалению, сам он, хоть убей, не помнил как и когда написал развернутое сочинение о попытке свержения законного монарха, но, должно быть, его план настолько впечатлил судью, что тот милостиво позволил им находиться в одной камере. Только вот как сказать остальным, какая участь их ждет по его вине? Думать об этом, глядя в две с половиной пары глаз было слишком больно даже без долбящих в череп молотков, поэтому епископ зажмурился. Это сразу вызвало бурную и, с его точки зрения, не совсем адекватную реакцию троицы: они хором завопили и принялись его тормошить, мешая настроиться на трагический лад. При этом Эсмеральда, что удивительно, перешла на цыганский. — Это я виноват, — произнес епископ убитым голосом, — все еще не решаясь смотреть на них, — в том, что с вами случилось. Наступила тишина, длящаяся так долго, что ему пришлось открыть глаза: соштабники недоуменно переглядывались. — С нами ничего не случилось, учитель, — осторожно сказал Гренгуар, — это вы упали с третьего этажа и ударились головой. — Клод, ты что, ничего не помнишь? — испугано спросила Эсмеральда. Фролло начал подозревать, что он, напротив, помнит гораздо больше, чем они все. — По — твоему то, что мы в тюрьме, а к вам применили пытки, называется «ничего не случилось»? — спросил он, понемногу начиная сердиться, — сейчас не время беречь мои чувства, поэт! Надо воспользоваться тем, что мы пока вместе, и попытаться что — то придумать! Возможно, положение не настолько безвыходно! Как мы видим, в присутствие друзей, душевный тумблер Фролло успел чудесным образом переключило из положения «полная безнадежность» в положение «генератор идей» Однако реакция оказалась совершенно не такой, как он предполагал: Эсмеральда вдруг зажала рот рукой и разрыдалась, Гренгуар закрыл оба глаза капустным листом, Квазимодо опустил голову. — Да что, в конце концов, происходит? — не выдержал епископ и попытался подняться, о чем тут же пожалел, потому в голове у него немедленно взорвалась маленькая бомба, раскрасив картинку перед глазами во все цвета радуги, а ребра с левой стороны жалобно взвыли. — Ты лучше лежи, лежи,  — всхлипнула Эсмеральда, и несколько рук дружно прижали его к… К чему? По ощущениям, это была вовсе не гнилая солома, а вполне себе толстый тюфяк, приятно пахнущий травами, да и деревянный потолок над головой, наконец видимый за медленно рассеивающимися кругами, совершенно не напоминал сырой каменный свод тюремной камеры. Когда он протянул руку, чтобы пощупать затылок (там обнаружилась большая шишка, сулящая месяц раздражающих мигреней), то не услышал металлического лязга — цепи тоже не было. Эти факты в его нынешнюю картину мира не вписывались категорически, к тому же, он догадался, что каким — то образом умудрился расстроить Эсмеральду, которая теперь смотрела так, словно он уже одной ногой стоял в могиле. — Ну и где мы находимся? — спросил Фролло осторожно, боясь вызвать очередной водопад слез. — Шармолю же дал понять, что никого не отпустит. — Старик вас поймал? — выпучив глаза поэт, — вам поэтому пришлось лезть в окно? Вопрос поставил епископа в тупик: — Старый судья мертв, — медленно произнес он, — я говорю о… — Ах, бедняга, он что, помер, когда вас увидел? — всплеснул руками Гренгуар, — И что теперь будет с планом? — О молодом! Я говорю о молодом! — рявкнул Фролло, чувствуя, что начинает сходить с ума, — о мэтре Антуане! — А что в спальне делал племянник? Он тоже помер? Епископ застонал. Его внезапно посетило абсурдное желание оказаться в камере допросов, где все было так ясно и понятно. К счастью, от полного вывиха мозга его спасла Эсмеральда, которой, похоже, все — таки удалось запомнить первоначальный вопрос. Толкнув поэта локтем, чтобы тот замолчал, она наклонилась к Фролло, и голосом, которым детям обычно объясняют, почему нельзя есть из собачьей миски, сказала: — Клод, а ты помнишь, как я сняла у старухи домик на одну ночь? Маленький такой, старый, с гнилой дверью и дымящим камином. До того, как мы забрались к судье? Ты же помнишь, что мы забрались к судье, да? Епископ кивнул, правда, не совсем понимая, почему с ним разговаривают, как с дефективным. Эсмеральда продолжала также медленно, и растягивая слова: — Когда ты выбрался через окно, а это был третий этаж, (Ты помнишь, что лез через окно?) и стена там была совсем — совсем гладкая, мы с Пьером и Квазимодо побежали в этот старый дом за лестницей, нашли ее, и уже собирались бежать обратно, как вдруг Жеан… — Жеан? — до Фролло внезапно дошло, что он совершенно забыл про брата. И не вспомнил бы, если бы его не упомянули. — Где Жеан? — повторил он, чувствуя внезапный прилив паники, — его не выпустили? — Ой, да, выкрутится, — беспечно махнул рукой поэт, — в крайнем случае, приврет, что стащил телегу по пьяни, не в первый раз же. Кстати, знаете, учитель, если бы вы драться не начали, когда мы вас из телеги доставали, Жеану не пришлось бы сейчас удирать на этой кривой колымаге от патруля. Хотя, должен признаться, что ваша критики моих романов будет поболезненней вот этого, — и он показал пальцем на свой опухший черный глаз. — Что? — переспросил епископ, начав всерьез беспокоиться, что удар головой привел к необратимым последствиям: он понимал каждое слово в отдельности, но вместе они не имели никакого смысла, — какая колымага, какие романы, какая драка? Кто — нибудь может мне внятно объяснить, каким образом мы оказались в этом доме, и где сейчас мой брат? Эсмеральда с поэтом раскрыли было рты. — Стоп! — Внезапно воскликнул все это время молчавший Квазимодо, — я, кажется, понял! — Повезло тебе, — проворчал Гренгуар. — Господин? — спросил звонарь, — а вы можете сказать, что было после того, как мы ушли за лестницей? — Примерно, — нахмурился епископ, — я помню все, есть лишь два провала: от неудачного прыжка в повозку Жеана до того, как очнулся в камере в Санте и от момента, когда младший Шармолю закончил допрос до… где — то четверти часа тому назад. Думаю, я потерял около двух суток. Остальное — совершенно четко, хотя это не то, что мне хотелось бы вспоминать — вас всех пытали и приговорили к виселице за мою притворную смерть, а Клода Жабу — за уже непритворную старого судьи. При этих словах у всех троих соштабников попадали челюсти. — Что такое? — спросил Фролло переводя взгляд с одного огорошенного лица на другое, — вы этого не помните? Впервые слышу, что амнезия заразна! — Клод, — тихо сказала Эсмеральда, — мы ушли за лестницей около часа тому назад. Сегодня. Пока искали, к дому судьи подоспел Жеан и привез тебя сюда в повозке. Сказал, что ты сильно расшибся, но сам остаться не смог — за ним стража гналась. Мы опасались худшего, пока ты вдруг не начал сопротивляться. — Да! — вставил Гренгуар, — и еще как! Квазимодо употел, пока вас утихомирил. Вы ему, вон, в нос заехать умудрились, а мне в глаз. Вы там что, в своей воображаемой тюрьме с дюжиной охранников подрались? — Невозможно! — заявил епископ и сделал очередную попытку сесть, ухватившись за плечо звонаря. На этот раз попытка увенчалась успехом, хотя комната слегка поплыла в сторону. — Я помню каждое слово, каждый жест, я даже запах соломы помню, в той самой камере, где ты, Эсмеральда… Проклятье, это тоже я сделал? — воскликнул он вдруг, заметив свежую царапину у нее на щеке. — Нет — нет, это я сама, когда мы лестницу доставали! — Значит, да, — упавшим голосом сказал Фролло, — я поищу мазь, нужно обработать, чтобы след не остался. — А мне, значит, не нужно, — пробурчал Гренгуар. — Слышал, что шрамы украшают мужчину? — шепнул ему на ухо Квазимодо. — Да, но не поэта! А вот тебе пойдет брюква вместо носа. В этот самый момент дверь с треском распахнулась, и в дом влетел мокрый и взъерошенный Жеан с выражением ужаса на перекошенном лице. Он обвел комнату безумным взглядом, остановился на живописной мизансцене в углу и внезапно расплылся в улыбке. — Ага! Я так и знал, у нас в роду у всех крепкие черепа. А у некоторых, похоже, вообще каменные. — А у некоторых, похоже, медные лбы, Жоанесс, — автоматический откликнулся Фролло, будто не он только что донимал соштабников вопросом «где мой брат?» — почему в доме оказались слуги? Услышав это, Жеан сник, втянул голову в плечи и приблизился таким медленным шагом, словно шел по раскаленным углям к жерлу вулкана. — Клод, ну зачем ты так? — тихо сказала Эсмеральда, — разве не видишь? Бедняга сам не свой, он же чуть тебя не лишился. — И кто из нас, по — твоему, в этом виноват? Я ему доверился, а он… — Спас тебе жизнь? — Я виноват! — неожиданно взвыл Жеан, услышавший последние слова, — это все моя вина, — и он бухнулся на колени рядом с кроватью, где сидел епископ, схватил его руку и прижался к ней лбом. — Ээээ, н-ну, ладно, рассказывайте, что случилось, — сказал Фролло, слегка опешив от такого гм… нетипичного поведения своего обычно разбитного братца. — Случилась лужа! Чертова лужа молока на мостовой! — выпалил Жеан, — Утром старик, выглянув в окно, принял ее за кровь, решил, что это неблагоприятный знак, и приказал слугам не покидать дом. Они, конечно, не послушались, ну кто же откажется от дармовой выпивки, по крайней мере один из них прямо-таки пылал энтузиазмом. И все шло хорошо, пока второй не начал нудить, что у него де семеро по лавкам, и он не хочет лишиться работы. Клянусь, я перед ним только что не плясал! Знал бы заранее, сразу бы подлил обоим вашей усыпляющей настойки. В общем, этот совестливый идиот уволок своего товарища домой. Тут еще трактирщик принялся орать, что часть моих монет фальшивые, и грозил вызвать стражу. (вспомнив, куда он сплавил остатки своего подаяния, епископ поджал губы) Когда меня, наконец, отпустили, догонять тех двоих было уже поздно. — Почему же вы заранее не предупредили о проблеме с лу…- сердито начал Фролло. — А зачем вы телегу угнали? — перебила его Эсмеральда. — Так я подумал, что если слуги вернулись в дом, то через дверь будет уже не выйти, Остается окно. Но оно высоко, обход патруля на носу, и убираться придется быстро. Было бы время, нашел бы со стогом повыше, — извиняющим тоном добавил Жеан и снова принял «позу глубокого раскаяния», словно ждал чего — то. Рука Фролло, зажатая в его пальцах, начала медленно неметь. Епископ чуял подвох. Определенно чуял, но не мог понять где и какой. К тому же, Эсмеральда делала ему глазами загадочные знаки, очевидно, пытаясь донести что — то важное, а Гренгуар, видимо, в тех же целях, размахивал руками, формируя ими картинки. Наконец, до Фролло дошло, что они оба указывают на Жеана, застывшего перед ним в коленопреклоненной позе, как вдовушка перед памятником почившего супруга и, кажется, также всхлипывающего. Впрочем, судя по запаху, текущая с него вода явно была из… — Как вы оказались в Сене, Жоаннес? Эсмеральда схватилась за голову, поэт с обреченным видом всплеснул руками. Епископ понял, что опять ляпнул что — то не то. — Пришлось прыгать, когда меня чуть было не сцапали на Мельничном мосту, — сказал Жеан и вдруг, вскинув голову, робко спросил: — Клод, вы же простите меня, да? О, прошу, прошу вас, брат мой! Сейчас бы сказали: «это был контрольный» в и так пострадавшую голову. Фролло сломался. Как в те далекие времена, когда его тем же тоном вопрошали: Клод, у вас же есть деньги, да? Дайте голодному студенту хотя бы на хлебушек! (То, что имелся в виду его жидкий аналог, не озвучивалось) И давал ведь. Вот и теперь он неожиданно растаял, как свечка, глядя в широко распахнутые, полные слез голубые глаза человека, безусловно способного ради любимого брата порвать на кольчужные кольца с десяток стражников, глаза, где все еще (при должном воображении) можно было разглядеть расплывчатый образ белокурого ангелочка, незаметно сующего руку в братский карман. — Мммм… пожалуй, насчет медного лба я слегка погорячился, — сказал епископ медленно, — очевидно, в нашем роду идиотов нет. Я вас прощаю Жоаннес, тем более, что вы мне нужны. Поскольку я на пару дней (оптимистичный прогноз) вышел из строя, завтра мне потребуются лишние глаза и уши в Париже и за его пределами. — Мы что, продолжаем следовать плану? — спросил Гренгуар шепотом, словно боясь спугнуть небывалую удачу. Кто бы знал, как хотелось Фролло сказать: «Нет, мы все к черту уезжаем из города прямо сейчас», но он решил, что, во — первых, его болезненные галлюцинации не повод рушить построенное, а во — вторых, не стоит праздновать труса перед… перед своим, так ее цыганскую мать, табором. — Да! — воскликнул он, сделав провальную попытку встать на ноги, — мы следуем плану! — Ты до гостиницы — то дойдешь? — озабоченно спросила Эсмеральда, - у нас тут через час аренда заканчивается, а бабка может и раньше заявиться. — А я повозку под мостом припрятал, — ухмыльнулся Жеан, — хотите, пригоню?