Формула любви

Закипела работа. Для начала сочинили объяснение для Жабы. Точнее, сочинил его Фролло, только теперь по — настоящему поверивший в успех предприятия. (Об этой маленькой детали он гораздо позже проговорился Эсмеральде) Вдохновение подсказало ему историю, которая показалась бы достоверной и более искушенному слушателю, чем несчастный разбойник, видевший в епископе чуть ли не бога, хотя правдой в ней было только описание побега из взорванной пещеры. Остальное же временами смахивало на сказку, временами было притянуто за уши. Однако рассказанная хорошо поставленным голосом, да еще постоянно перемежаемая обращениями типа «друг мой» байка была благополучно съедена и переварена. Причем не только добросердечным амбалом — Жеан через слово толкал локтем сидящего рядом поэта и шепотом уточнял у него, что правда, а что нет. Так Фролло объяснил, что пребывание в плену у Гийома настолько пагубно отразилось на его репутации, что теперь единственный способ ему самому избежать застенков — сказаться погибшим. Это, собственно, он и собирается сделать, конечно, с помощью нового друга, если тот не против. После таких слов епископа завалили очередной порцией заверений в вечной преданности и обещаниями исполнить все, что попросят. Вот часть про гомункулов оказалась довольно сложной для гм… интерпретации. Набрав в грудь воздуха и обведя тяжелым взглядом собравшихся, как человек, которого обстоятельства вынуждают сообщить ужасную тайну, епископ поведал, что в келье вообще нет людей, кроме них с Жабой. Вон тот синий — жертва последнего эксперимента, эти двое — произведения разной степени успешности, а Эсмеральда — бывшее Оно, которое так пострадало от взрыва в пещере, что пришлось его переделать, вселив душу одной богобоязненной старушки. Кстати, несмотря на изменения во внешности, полностью избавить несчастного от способности вонять при испуге не удалось. Последний пункт Фролло добавил, когда питавший явную слабость к маленькому гомункулу Жаба, попытался ласково погладить Эсмеральду по голове (называя ее не иначе, как «ангел»). Что до остальных, то их реакцию и репетировать не пришлось: все приняли удар относительно стойко. Ну, кроме Гренгуара, который потом еще с час заходился в чахоточном кашле и заливался слезами. Поэт, тонкая организация, что с него взять, пояснил епископ. Спасибо, что шок его совсем не убил. В следующий раз придется поработать над устойчивостью к стрессам. Наконец, перешли, собственно к плану и участию в нем Жабы. Задание оказалось предельно простым и вовсе не таким героическим, как надеялся перековавшийся разбойник. Он признался, что прямо из собора собирался пойти и сдаться первому попавшемуся солдату короля, так замучила беднягу совесть. Фролло дал понять, что вовсе не желает, чтобы его друг Клод попал в руки палача, а именно это произойдет, если он подойдет ко Дворцу правосудия или его служителям ближе, чем на пол — лье. Гренгуар, которому милостиво дали слово между приступами кашля, прозрачно намекнул, как сильно пострадают они все и епископ в частности, если этот самый друг ослушается приказания. Кажется, второе напугало Жабу гораздо больше перспектива самому примерить испанский сапожок или оказаться на дыбе. Так вот, о задании. Оно заключалось всего лишь в том, чтобы отнести письмо в дом одного старого судьи и, если спросят, то подробно рассказать, как все было, начиная с момента, когда Фролло окружили на мосту и до взрыва в лаборатории. При этом ни в коем случае не упоминая о гомункуле и встрече в соборе. После каждого слова Жаба согласно кивал, однако епископ не успокоился пока не заставил его несколько раз повторить то, что он скажет судье. Как ни странно, у дылды с крошечной головой оказалась прекрасная память. Фролло хотел было посулить ему награду за помощь, но в ответ разбойник замахал руками так, словно ему предложили съесть осьминога живьем, и попытался снова бухнуться епископу в ноги, но был остановлен Квазимодо, шепнувшим, что господин, мол, не любит, когда ему друзья кланяются. Неудивительно, что к приходу Клопена, которого попросили временно спрятать Жабу в безопасном месте, тот не переставая сиял, как начищенный звонарем колокол. Являться ему приказали только по зову и не разговаривать о задании ни с кем, кроме тех, кто сейчас в келье. Только что вернувшийся Гренгуар, которого и посылали за Королем Алтынным, (а на самом деле — успокоиться и дохохотать где — нибудь на улице) выразил надежду, что тезка учителя в своем героическом порыве не начнет кампанию по возведению своего кумира на престол или, на худой конец, по причислению того к лику святых. *** — Ладно! — хлопнул в ладоши епископ, когда за их главным свидетелем закрылась дверь и стих смех соштабников, споривших, кто из них любимый гомункул, — нечего рассиживаться, пора за работу! Думаю, мне удастся закончить с рубинами уже к утру. Квазимодо, — повернулся он к звонарю, — завтра отнесешь их королевскому ювелиру. Гренгуар, нужно узнать все о доме и слугах судьи: домыслы, слухи — все. Ближайшие таверны и места, где можно в случае чего спрятаться от патруля. Возьми с собой Клопена и его ребят. — А я? — спросил Жеан, — Или ваш неудачный эксперимент может отправляться восвояси? Фролло тяжело вздохнул и потер переносицу. — Заведите дружбу со слугами, Жоаннес. Шармолю безусловно платит им хорошие деньги, чтобы они охраняли его круглосуточно. Но вы единственный человек, способный затащить в трактир даже ангела. Избавьте нас от их присутствия в доме и постарайтесь сами после этого стоять на ногах. Да, и отмойтесь уже, иначе ваше лицо останется синим еще на неделю — порошок довольно едкий… В эту ночь Эсмеральда ушла спать в свою бывшую комнатушку, поскольку Фролло, вознамерившись закончить изготовление рубинов к утру, устроил в лаборатории настоящий ад. Ему пришлось даже приоткрыть окно и надеяться, что дым в темноте не заметят. Молнии из агрегата не переставая били в потолок, пока тот не покрылся черными пятнами, на пол со стола сползала белесая пена и с шипением втягивалась в щели, оставляя на камнях замысловатые иероглифы. Довершал эту иллюстрацию к роману о сумасшедшем ученом сам епископ в своем знаменитом рабочем костюме и лупастой маске. К счастью, заглянувшая накануне удача, кажется, не собиралась уходить — когда снаружи посветлело, он положил в шкатулку последнюю драгоценную «колбаску». И понял, что ему жизненно необходим воздух, содержащий именно воздух — маленькая щелка уже не справлялась с витающими в лаборатории парами, о составе которых наш алхимик предпочитал не думать. Распахнув окно настежь и напялив первый подвернувшийся под руку плащ, Фролло выбрался на крышу, где его тут же едва не снесло ветром. Не то, что ранним утром в Париже бушевал ураган, просто вместе с бризом прилетела доза кислорода, которая, попав ему в легкие, вызвала эффект схожий с употреблением бутылки шампанского, до изобретения которого осталось меньше полувека. Так что епископу пришлось облокотиться о стену подальше от края и ждать, пока прекратится качка под ногами. Впрочем, то, что крыша вздумала изображать из себя палубу, не помешало ему о, ужас! предаться мечтам. Так, для разнообразия, поскольку это бесполезное занятие было ему раньше противно (по его словам). Но не может же человек вечно находиться в состоянии свернутой пружины и ждать только колотушек. Тем более, что окружающий мир вполне себе способствовал если не появлению розовых очков, то окрашиванию грез в тот же цвет: было тепло, одуряюще пахло летом, все шло по плану и занимался новый день, который должен был положить конец довольно грустной эпопее длинной в двадцать лет (грустной потому, что если, как в математическом уравнении взаимно сократить самые радостные и самые горестные моменты его жизни, то останется как раз такая серенькая масса). Так что Фролло мечтал, словно пытаясь компенсировать годы за несколько минут, и домечтался до того, что неосознанно покинул укрытие за спиной одной из гаргулий и подошел к парапету, где его снова обдало свежим ветром. Но на этот раз, вместо того, чтобы спрятаться, он в необъяснимом порыве раскинул в стороны руки, как какой — нибудь выдуманный пассажир утонувшего спустя пять веков лайнера, любивший орать -«Я — король мира!». Эх, знал бы он, что его минутная слабость запустит цепь событий, в результате которой их гениальный план поскользнется, как один неудачливый литератор на масле. И что он сам будет тем, кто это гипотетическое масло разлил. Так вот. Внезапно снизу раздался женский визг, тут же пробудивший епископа от грез. Глянув вниз, он обнаружил кучку людей, галдящих и показывающих на него пальцем, в то время, как пухлая матрона, все еще визжа, со всех ног улепетывала от собора через площадь. «Первая костяшка» упала. Фролло резко отпрянул от парапета, одновременно натягивая на голову капюшон, сброшенный ветром, и кинулся бежать вниз по лестнице. У ее подножия он едва разминулся с причетником, чудом успев укрыться за колонной прежде, чем тот обернулся. Ко входу на башню пришлось пробираться, почти слившись со стеной. В лаборатории уже сидели остальные члены штаба, вне себя от тревоги, куда подевался их Главный. При виде епископа они, как по команде дружно вскочили на ноги. — Меня видели! — выпалил Фролло с порога, приваливаясь спиной к закрытой двери. — Боже, где? — прошептала Эсмеральда, — где ты был? — На крыше, — епископ прошел к своему креслу, упал в него и начал барабанить пальцами по ближайшему столу. — Похоже, я допустил промах. Непростительный. — Вас узнали? — спросил Квазимодо. — Без сомнения. Снизу меня было отлично видно. — Так зрители на площади стояли? — почему — то обрадовался Гренгуар, — подождите, я сейчас, — и он выскочил из кельи, словно за ним гнался рой пчел. Вернулся поэт даже раньше, чем остальные успели недоуменно переглянуться, словно действительно обладал способностью мгновенно перемещаться в пространстве. — Все в порядке! — объявил он с широченной улыбкой, — и не просто в порядке, все отлично! Думаю, вы недалеки до канонизации, учитель! — Что ты несешь? — нахмурился Фролло. — Это правда! Они посчитали, что явление вашего преосвященства в лучах света, на нашем, так сказать, достоянии, говорит о мученической смерти, а нимб над головой — о святости! Кое — кто, вроде бы даже исцелиться успел от одного вашего вида! — Нимб? — переспросил епископ, — машинально проведя рукой по волосам. — Вам что, капюшон жал? — внезапно залился смехом до того молчащий Жеан. — А о цвете нимба они ничего не сказали, Пьер? Может, это особая степень праведности? Последняя? Исцеленный счастливчик, часом, не со Двора Чудес? Фролло так напряженно думал, что даже не одернул нахала.  — Квазимодо! — воскликнул он вдруг, вставая, — когда будешь отдавать камни королевскому ювелиру, скажешь, что видел меня! — Но господин, — начал звонарь, — а как же… — Скажешь! — повторил епископ, — что изо всех сил пытался найти рубины, но не мог. Пока сегодня утром не заметил на лестнице своего исчезнувшего господина. Ты очень удивился и пошел за ним следом в лабораторию, где он показал на этот шкаф. После чего… — Я знаю! — не выдержал Гренгуар, — После чего вы растворились в воздухе, а за шкафом оказался тайник! Гениально! Теперь, когда Шармолю расскажет про призрак, его не сочтут сумасшедшим. Да и слухи о вашем сегодняшнем явлении уже разойдутся по городу! — Именно, — кивнул Фролло, — а теперь, думаю, нам пора уходить, пока не нагрянули мои горячие поклонники, — с этими словами он принялся снимать с полок и рассовывать по поясным сумкам различные пузырьки и мешочки из своей богатой коллекции. — Встретимся в гостинице. Переносим Штаб туда. — В каком смысле «встретимся»? — спросила Эсмеральда, — ты что, не с нами? — Хочу еще немного подогреть слухи, — ответил Фролло. — я выйду через боковую дверь, а вы — в разное время через башню и врата. — Клод, не надо, — взмолилась она, что если тебя поймают или ты случайно на кого-то наткнешься? Тогда всему конец! — Не поймают, — успокоил ее епископ, — не того, кто может с закрытыми глазами пройти от Сите до Сен-Дени и знает все закоулки. Я мертв, грех не воспользоваться такой возможностью! Обещаю, что буду осторожен. В ризнице еще остались костюмы от нашей мистерии? *** В одежде бедного горожанина и мягкой широкополой шляпе, из — под которой выбивались рыжие лохмы, Фролло и вправду был неузнаваем. Зато плащ с красным подбоем, который он надел поверх обносков выдавал в нем епископа Парижского за лье. Для быстрого превращения из одного в другого Эсмеральда нашла ему мешок, предварительно вытряхнув из него парочку тог и золотую корону царя Соломона от предыдущей мистерии. При этом она не переставала упрашивать его отказаться от опасной затеи, но без толку. Все споры в одночасье прекратились, когда Квазимодо, сунув голову в дверь ризницы, предупредил, что если они не поторопятся, то все накроется медным колоколом, поскольку до мессы осталось всего ничего, и скоро понадобится облачение. Наконец, быстро повторив задания и уговорившись встретиться в гостинице на закате, соштабники разошлись, каждый через свои двери. Так епископ оказался один на пустынной улице, заполненной весьма удовлетворительным речным туманом. Он перекрестился, надвинул поглубже капюшон и отправился пугать парижан грозной тенью безвременно почившего себя. Теперь, пожалуй, следует на время его оставить и вернуться к толстухе, которая так бурно отреагировала на явление этой самой тени на крыше собора. Надо сказать, что кумушка Мадлен как раз относилась к числу поклонниц ныне утерянного вокального дара епископа, не пропуская ни одной проповеди и мессы. У нее с товарками даже сложилось небольшое сообщество, в которое входили дамы не только разных сословий, но и разной степени поклонничества: от тех, которые просто тихо млели до слегка безумных, заключавших пари на дальность распространения голоса их кумира. (Фролло, кстати, про эту спонтанно возникшую организацию знал, но терпел, поскольку от нее шли самые щедрые пожертвования.) Поэтому ничего удивительного, что эта самая кумушка в своем смятении отмахала бегом два квартала, хотя раньше и ходила — то с трудом. К концу пути в ее визге вместо ужаса все больше стали слышаться восторженные нотки. Уже на излете, когда силы бедняжки почти иссякли, она внезапно врезалась в молочницу с двумя полными кувшинами в руках. Молочница, кстати, была та самая, которую старый судья принимал за повешенную цыганку. Да и дом, у которого произошла катастрофа был как раз домом судьи. В результате столкновения обе почтенные матроны оказались сидящими на дороге в огромной луже разлитого молока. Вроде бы ничего такого, ну разлили, поругались, Мадлен выпалила жгущую язык новость, помирились — молочница ни разу в глаза епископа не видела, зато была редкой сплетницей и тут же забыла о постигшем ее несчастье, и даже о брошенной тележке, но в этот самый момент к своему окну подошел привлеченный шумом старик Шармолю… Фролло, разумеется об этом не знал, а даже если бы знал, скорее всего, не придал бы значения, ведь даже гений не всегда способен предугадать, как повернется колесо фортуны, да, и какое зло может быть от молочной лужи? Поэтому он продолжал медленно и плавно шествовать по туманным улицам, собирая удивленный шепот, испуганные крики и ругань торговцев и их первых посетителей. Поначалу приближаться к жуткой черной фигуре боялись, но потом какой — то любопытный подмастерье решился последовать за ней, только чтобы завернув за угол никого не обнаружить. Фокус с внезапным исчезновением епископ потом проделал еще не один раз. Когда туман совершенно рассеялся, он начал сам добавлять дымки, выливая себе под ноги содержимое пузырьков. Действовало, надо сказать безотказно, но когда это привело к незапланированным обморокам нескольких чересчур нервных девиц, он перешел на простое переодевание: теперь самые смелые обнаруживали за углом или в переулке не медленно тающую в воздухе фигуру, а тощего рыжего бродягу, который, конечно, в глаза не видел никаких черных монахов. Честно говоря, эти прятки Фролло откровенно развлекали. Он так вошел во вкус, что рискнул отправиться ко Дворцу правосудия, где ему удалось подслушать разговор двух солдат, которых перепуганные жители вызвали на место его последнего растворения. Солдаты зубоскалили, издеваясь над суевериями наивных обывателей. Этого Фролло стерпеть не мог. Чтобы толстокожих идиотов как следует пробрало, он извел почти весь запас дыма, зато когда эти двое и случайный свидетель из судейских бросились наутек, крестясь на ходу, епископ испытал ни с чем не сравнимое удовлетворение. К середине дня он успел появиться и исчезнуть у большинства церквей Университета, и порядком напугать не только прихожан, но и священников, особенно тех, за которыми числились какие — то провинности. Для них Фролло постарался особо. И ему везло, просто фантастически везло. Оба раза, когда толпа его зажимала без возможности спрятаться или незаметно скинуть облачение, появлялось нечто, что давало ему возможность выкрутиться. В первый раз это оказалась очень кстати начавшаяся драка между сидевшими на паперти подданными короля Алтынного, во второй — вопли какого — то бедняги, у которого срезали кошелек. В этот миг Фролло задумался, насколько его везение случайно. Когда солнце начало сползать к горизонту, он решил, что с него хватит — город и без того гудел, как улей: его призрачную сущность обсуждали чуть ли не на каждом углу. Продолжить, значило еще больше этот улей разворошить, что могло, пожалуй, вызвать волнения: француза хлебом не корми, дай за что-нибудь подраться, а повод — уже дело десятое. Но вот бунт в планы епископа совершенно не входил, как и перспектива стать его знаменем. Поэтому он засунул плащ поглубже в мешок и, поскольку до общей встречи оставалась еще уйма времени, отправился бесцельно бродить — то есть делать то, чего он не позволял себе ни разу в жизни. Быть узнанным Фролло не боялся: находясь в образе городского бедняка, он несколько раз попадался на глаза хорошим знакомым: двое из них кинули ему монетки. Все оказались фальшивыми. (Да, епископ проверил!) Перебравшись на северный берег, он внезапно наткнулся там на Гренгуара собственной персоной. Поэт что-то вещал, стоя в центре небольшой толпы на Гревской площади прямо рядом с виселицей (слушателей он, видимо, набрал из пришедших уточнить расписание ближайших казней) Этим что — то оказалось цветистое описание явления епископа — мученика на крыше собора, причем всплыли такие подробности, до которых бы и сам «мученик» не додумался: например, чудесное благоухание, которое якобы разлилось по площади и мгновенно исцелило хвори тех, кто им надышался. Поняв, что еще немного, и их сказочник договорится до второго пришествия, Фролло протиснулся вперед и незаметно открыл у него за спиной склянку с мятным маслом, убив этим сразу двух, нет, даже трех зайцев: во — первых запах был действительно приятным и великолепно подтверждал сказанное, во — вторых: сам поэт мяту на дух не переносил, поэтому у него из глаз тут же ручьем хлынули слезы, что было воспринято многими, как высшая степень благолепия на грани с экстазом. В третьих: Гренгуар знал только одного человека, который мог таскать с собой мятное масло, поэтому, поняв намек, тут же бросился прочь из круга, словно слишком сильные чувства не давали ему продолжать. Оставшиеся зрители еще долго ловили ртом драгоценный аромат, надеясь исцелиться. Говорят, некоторым помогло. — Ну и что ты там делал? — осведомился епископ, когда бывший ученик перестал чихать, и они укрылись от любопытных глаз в полупустой таверне, откуда двадцать лет назад тогда еще архидьякон с завидным постоянством вытаскивал своего брата — оболтуса, — не припомню, чтобы давал тебе указание становиться моим Иоанном Предтечей! — Хотел немного поддержать вашу легенду, учитель, про дом я уже все выяснил, — объяснил поэт, вытирая лицо, — обязательно было применять мяту? — А надо было увести тебя на глазах у публики? Гренгуар замотал головой, — Нет, но розовое масло подошло бы лучше. — Не тот эффект, к тому же оно дорогое, — отрезал Фролло, — ладно, рассказывай, что выяснил. — А как же остальные? — Они все узнают в краткой форме без твоих художественных отступлений. И последующие пару часов на всех салфетках рисовались схемы, делались расчеты и записывались идеи. Фролло даже ухитрился сложить модель здания из плесневелых сухарей, купленных у трактирщика за медяк (тот самый, фальшивый, мол какой хлеб, такие и деньги). — Я был здесь, в кабинете, — он ткнул пальцем в дыру, изображающую окно, — на втором этаже. — Спальня судьи здесь, — показал поэт сухарем выше, — в мансарде. Говорят, слуги носят туда старика на руках из — за подагры. А тут у них задний двор с садиком и второй выход. На ночь в саду спускают собак. Сверху на ограде железные штыри. Епископ тихо присвистнул, вызвав удивленный взгляд Гренгуара. — На первом этаже кухня и каморка, где спят слуги. Кухарка приходит раз в два дня и уходит засветло. — Кстати о слугах, надеюсь, Жеан… — Все хорошо! С одним из них они уже лучшие друзья, второй тоже обещал прийти отмечать Последний день свободы. — Что? — Жеан им сказал, что в Париже ненадолго, что едет к невесте, и сегодня последний день перед тем, как «его повяжут и заклеймят», мол, необходимо как следует погулять. Они согласились. Фролло помрачнел. — Вы бы подобрее с ним, учитель, — тихо сказал поэт, — он считает что вы его в грош не ставите. — Если бы не ставил, не доверил бы основную миссию нашего проекта. — буркнул епископ, — ладно, дерево познается по плоду, надеюсь, я не пожалею. В этот момент часы на соборе Богоматери пробили восемь. — Что ж, пора, — сказал Фролло, поднимаясь и собирая салфетки с чертежами, — времени остается немного, а еще нужно ввести остальных в курс дела. Сегодня все закончится, Пьер. Так или иначе.