Формула любви

Только убедившись, что Фролло больше не раскачивается, как тополь посреди поля в ветреный день и, кажется, с головой погружен в новое занятие, (одних рессор ему показалось мало, так что он решил усовершенствовать и упряжь) она, наконец, решила предаться ностальгии. Каким образом? А начав с табуна. Оказалось, что табор неплохо зарабатывает при помощи лошадей: меняет у крестьян дохляков на здоровых с хорошей выгодой, потом откармливает и лечит дохляков, снова меняет, и так далее. Занимался этим круговоротом коней в природе как раз супруг Марии — Янко- благообразный старый цыган и Марко, которого Эсмеральда к своему облегчению, не видела с утра и надеялась, что не увидит еще долго, лучше всего никогда. Потому что в ярких красках представляла реакцию епископа. Увы, была куча шансов, что обнаружив даже намек на поползновения со стороны цыгана, тот вспомнит свою боевую зрелость с ножом в руках. Но дело, очевидно, закончится для него же плохо, учитывая, что на этот раз мнимый соперник вряд ли окажется в хм… столь же уязвимой позе. Не без ущерба для собственного фасада, по крайней мере. Так что Эсмеральда испытывала двоякое чувство: с одной стороны ей хотелось остаться еще хотя бы на недельку, а лучше (что уж врать) остаться совсем и дойти уже до Андалусии, как она мечтала (идея уломать Фролло, описав, сколько «инноваций» можно внедрить в отдельно взятом таборе по пути в Испанию, уже не казалось ей такой уж бредовой), с другой — сломя голову мчаться в Париж, взяв предложенную Марией кибитку, пока не вернулся Марко (но тогда пришлось бы объяснять епископу причины поспешного отъезда, что тоже…). В общем, спокойно предаться воспоминаниям ей не удалось. Бродя среди коней и вполуха слушая разглагольствования старика о том, какой именно сорт яблок любит пегий и как трудно их было достать из — за неурожая в прошлом году, она пыталась одним глазом наблюдать за Фролло, что было нетрудно, учитывая, что он выглядел, как носящийся по лагерю горящий факел, а другим следить, не появился ли на горизонте Марко. Дед, кстати, понятия не имел, где находится и когда вернется его внук. В результате, вместо того, чтобы отдохнуть, к вечеру Эсмеральда совершенно умоталась и едва не окосела. Наконец, решив: будь что будет, она забралась в гущу еще не ободранных ею ромашек, улеглась на теплом солнышке и принялась глядеть в розовеющее небо, бездумно жуя травинку. Долго это, однако, не продлилось: внезапно на нее упала тень, а в поле зрения возникло солнечное затмение, (во, стихи пошли) то есть голова епископа с подсвеченными сзади и развевающимися на ветру оранжевыми волосами. — Ну, что, — спросила Эсмеральда, пытаясь разглядеть против света выражение его лица, — ты уже научил повозки ездить без лошадей? — Когда — нибудь научу, — сказал Фролло серьезно, садясь рядом на землю, — я давно об этом думаю, но пока не знаю, чем заменить тягловую силу. Фух! На сегодня, пожалуй, все. С этими словами он откинулся в траву и потер глаза ладонями. — На сегодня? — уточнила Эсмеральда. При ближайшем рассмотрении стало заметно, что не все последствия веселенькой ночи полностью исчезли: выглядел он, конечно, уже не «краше в гроб кладут», но, скажем так, на месяц бессонных ночей в лаборатории тянул вполне. — Да, надо еще пару дней, чтобы поставить на дуги все кибитки и переделать упряжь. — Я думала, мы спешим в Париж, — сказала она осторожно, — тебя, небось, уже вся королевская рать ищет. — Пусть ищет, — беспечно отозвался Фролло, — только на руку. Мне казалось, что ты тоже не против немного задержаться, — Он отнял руки от лица, повернулся на бок и уставился на нее со странным выражением. Эсмеральда едва не всполошилась: блеск глаз явно выдавал лихорадку, но когда она по привычке последних дней протянула руку, чтобы потрогать его лоб, то внезапно оказалась уже не на траве… Зато всем телом убедилась, что жара все — таки нет. — Так значит, — продолжил епископ прежним тоном, словно в данный момент она не изображала на нем одеяло, — ты тут раздумывала, как бы сбежать с табором куда — нибудь подальше? Ну и как прикажете врать, будучи прижатой, почти обездвиженной, когда тебя при этом сверлят взглядом с такого расстояния, что можно пересчитать все ресницы, если больше не на что потратить день? — Я думала, как тебя уговорить, отправиться в Испанию, — созналась Эсмеральда, — давно мечтаю вернуться в Андалусию. Фролло притворился, что задумался, но хватку при этом не ослабил. — Что ж, после моей мнимой смерти нам все — равно придется на какое — то время уехать из Парижа, почему, в конце концов не в Испанию? Тем более, если повозка будет с дугами… Эсмеральда едва не завизжала от радости, но потом до нее вдруг дошел весь смысл сказанного. Видимо, ее лицо так изменилось, что епископ разжал руки, и она взвилась почище джинна, только что выпущенного из лампы. — Что? — обескураженно спросил Фролло, глядя на нее снизу вверх, — что я опять не так сказал? — Мнимой смерти? — прошипела она, — ну, уж нет! Никаких больше смертей, ни настоящих, ни мнимых, никаких настоек из болиголова, ядовитых зелий и купоросных паров. Пообещай, что придумаешь что — нибудь другое или я прямо сейчас встану и уйду и, поверь, на этот раз ты меня не найдешь! Поскольку он молчал, она даже попыталась привести угрозу в действие, но попытка предсказуемо провалилась, так что после несколько демонстративного сопротивления, ей пришлось вернуться в состояние «одеяло». — Ну почему ты всегда так торопишься? — вздохнул Фролло, когда их носы почти соприкоснулись, — не буду я пить никаких настоев, мне тоже, знаешь ли вполне хватило четырех раз. Зато вот одним из них я собираюсь воспользоваться: пещеру так завалило, что никто не будет разгребать камни, чтобы увидеть что там под ними. Останется только придумать достоверное объяснение тому, каким образом я вообще оказался в лесу, где попал в руки известной шайке разбойников. Вот на это, на подготовку свидетелей уйдет время, зато не придется городить спектакль с похоронами. И у нас есть еще два — три дня передышки. Дальше — все по плану. Эсмеральда несколько мгновений смотрела на него, раскрыв рот, а потом дала волю радости. Вот уж дала, так дала. (нет, не в том смысле, что все подумали, но недалеко) То, что кто — то уже давно стоит рядом и окликает ее по имени, она заметила, когда незваный гость перешел на крик. Эсмеральда и так — то не обрадовалась, а увидев, кого именно принесло настолько не вовремя — едва не лопнула от досады. Про куснувший ее страх, она предпочла не думать. — Бабушка, — хрипло сказал Марко, пряча руку за спиной (хотя там угадывался очередной веник из ромашек) — зовет вас к костру, когда солнце сядет. Это… праздник сегодня. Удалился он бегом, напоследок бросив на епископа мрачный взгляд. Эсмеральда увидела, как едва скрывшись за кустами, Марко зашвырнул в них букет. Хотя и без букета, вся гамма чувств отражалась у парня на физиономии, а опухший почерневший глаз прекрасно дополнял портрет безнадежно влюбленного. Повисло молчание. Нет, она, конечно, не была трусихой, но сейчас предпочла бы, скорее, увидеть Гийома со всей его бандой, чем взглянуть в лицо Фролло. — Кажется, я что — то пропустил, — сказал епископ тихо, но в голосе уже явно угадывались знакомые рокочущие нотки, обычно заставляющие особо нервных служек бежать и прятаться за ближайшую колонну, даже если епископ обращался не к ним. Да и Эсмеральду было не обмануть — в воздух начали одна за другой взлетать гипотетические пробирки, а небо затянуло воображаемыми тучами. Пришлось сунуть голову в пасть льву, то есть обернуться. — Ага, пропустил, — сообщила она, уперев руки в бока, — то, как я раскрасила ему глаз, например! Боже, Клод, этот мальчишка мне в сыновья годится! Епископ поднял бровь. — А ты мне — в дочери! Эсмеральда вцепилась себе в волосы. — Так я и знала! Завтра. Завтра мы отсюда уедем! К дьяволу твои дуги и твою упряжь! Не то это все закончится плохо! — Беспокоишься о нем, значит, да? Вот тут она взвыла. — О тебе, идиот! Ему двадцать и он родился с ножом за пазухой, сколько, по твоему, у тебя против него шансов? — Хочешь, проверим? — криво усмехнулся епископ. — Ладно! — процедила она сквозь зубы, — тогда объясни и ты мне, почему каждая вторая цыганка норовила тебе сегодня погадать, а Мария висела у тебя на шее и целовала на глазах у всего табора? Мне сейчас пойти с ней разобраться? При упоминании старухи глаза у Фролло полезли на лоб. — Мария? Но она же… — В матери тебе годиться, да? — но заметь, ее это не смущало! Опыта — то, видать — с бочку! Так что прикажешь мне с ней сделать? — Эсмеральда вытащила и покрутила у него перед носом своим кинжалом. В ответ епископ молча на нее воззрился и смотрел минут пять, не отрываясь, так, что у нее начали гореть щеки. Потом нехороший огонек исчез из его глаз, он провел рукой по лицу, досадливо взглянув на слегка дрожащие пальцы, и уселся обратно в ромашки. — Завтра, — повторил он ее слова, — завтра нас здесь не будет. К черту дуги. Только тогда Эсмеральда выдохнула. Она сорвала две травинки, одну сунула в рот, вторую протянула Фролло, поймав его недоуменный взгляд. Впрочем, травинку он взял. — И что это? Она несъедобная и нелекарственная. — Ее не нужно есть, просто жевать. — Зачем? — Успокаивает, — пробормотала Эсмеральда, устраиваясь рядышком. — Если так дальше пойдет я одна сжую все поле и начну давать молоко, как коза Марии. Молчание продлилось до двадцать пятой травинки Фролло. К этому времени небо на западе совсем окрасилось красным. — У них даже ни одной книги нет, — внезапно сказал епископ, — молодежь вся безграмотная! Эсмеральда поняла, что все это время он составлял в голове нечто вроде сравнительной таблицы. Она кивнула. — А им и не нужно много. Они читают одну единственную, зато всю жизнь. Фролло нахмурился, явно не понимая. Она указала подбородком на окружающий пейзаж с разноцветным закатом посередине. — Хм… Н-ну да это, пожалуй, красиво, даже чем — то витражи напоминает. Эсмеральда фыркнула. — Что? — вздохнул епископ. — Да вспомнила, Квазимодо рассказывал, как ты вел войну с печатными книгами, потому что они убивают соборы. А тебе никогда не приходило в голову, что до этого убили сами соборы?  — Язычество — проворчал Фролло, — они все язычники. Она закатила глаза. — Потому что предпочитают поля с лесами стеклу и камню? Мария крещеная, кстати. Впрочем, считай, как хочешь. Только имей в виду, что я тоже такая, и что бы ты ни делал, до конца из меня этого не вытравишь. Так что лучше хорошенько подумай, с кем связался, пока не стало слишком поздно. — Знаю, знаю,  — сказал епископ, — но, кажется, я согласился отправиться в Испанию. Ради тебя… — Э, нет! Не только ради меня. Ну сознайся, что тоже хочешь свободы. Иначе ты бы и сейчас сидел у себя в лаборатории или на собрании капитула, а не крепил железки к кибиткам. У каждого из нас есть то, что нужно другому, Клод. Но если ты и дальше собираешься кидаться на все, что на меня не так посмотрело или притащило букет драных цветов, и даже подбитый глаз для тебя не аргумент, значит я только зря слова трачу. — Ты про это молодое? — уточнил Фролло. — И безмозглое! Может напомнить, к кому я пришла сразу после свадьбы с таким же неотразимым? — с этими словами, она чувствительно ткнула его пальцем в грудь, — К тебе! К тощему, несущему околесицу святоше, в какой — то жуткой штуке с ножами, к блаженному, который к тому же упек меня в тюрьму за собственный поступок, грозил смертью и, ах да! попытался напоить розовой дрянью непонятного состава! С тех пор что — то изменилось? Ну, разве что околесица обрела смысл. Но вместо костюма — теперь красная цыганская рубаха как раз под цвет твоих волос, состоишь ты в основном из костей и, кажется, снова собираешься махать ножом. Что забыла? А, я чуть не задохнулась парами дряни, которую ты сделал. Однако я с тобой, а не с каким — то Марко, несмотря на все перечисленное. Как думаешь, почему? Ну когда же ты уже поверишь, а? — Тебе — то я верю, а вот всем этим безмозглым — нет. Эсмеральда со стоном закрыла лицо руками. — В себя, Клод! В этот момент из цыганского костра до неба взвился язык пламени, и табор радостно завопил. — Пойдем, иначе они обидятся, — сказал Фролло, поднимаясь, — подозреваю, Мария затеяла все это в нашу честь. — Скорее уж в твою, — сказала Эсмеральда, — а я думала, ты не захочешь сидеть в компании язычников. — Я и не хочу, но, похоже, маленькие паршивцы начали кидать в костер мои смоляные бомбы, еще обожгутся. А может… — он остановился, — я просто знаю, что твоя нога зажила и теперь ты душу продашь, чтобы поплясать, а я не прочь на это посмотреть. — Н — но… — А может! — повторил Фролло, — я иногда слушаю то, что ты говоришь. — Иногда? — Выборочно. Зато внимательно. Кстати, к вопросу, почему мне все так рвались погадать: они слетаются на звон монет, как курицы на пшено, пришлось отбивать твои деньги с боем. — О, я знаю, — фыркнула Эсмеральда, — просто одной Марии было маловато для аргумента, да ты бы и не поверил, что я ревную к старухе. Пару мгновений епископ переваривал сказанное, потом вдруг расхохотался. — Боже, ты права, мне не о чем беспокоиться, ни один безмозглый тебя не выдержит, ты сломаешь беднягу на втором же слове, нет — на первом. Подумав, она решила все-таки считать это комплиментом. Немного не доходя до места веселого сборища, Фролло вдруг остановился. — А повтори — ка, что там представлял Гренгуар? — попросил он. — Как мы поем песни у костра под гитару, а тебе зачем? — добавила она подозрительно. Он вздохнул. — На мне красная цыганская рубаха под цвет волос, я весь день крепил железки к цыганским кибиткам, лепил мгновенную растопку для костров язычников, меня пыталась окрутить восьмидесятилетняя ведьма после того, как два дня лечила опарышами и это, разумеется, не считая того, что я собираюсь обманным путем избавиться от сана и жениться на женщине. Так есть ли смысл останавливаться, грехов и так уже набралось на пару вечностей в аду. Эсмеральда выпучила глаза. — Ты правда собираешься петь? Епископ пожал плечами. — Ну, плясать же я не умею. Только Пьеру не говори… хотя, ты же все — равно расскажешь.