Формула любви

— Что? Куда? — воскликнул Гренгуар, — А как же мы, а штаб, а собор? — А господин? — добавил Квазимодо. Эсмеральда услышала только последнее. — После всего, что я натворила, он видеть меня больше не захочет, — сказала она со вздохом, — я умудрилась испортила все, что только можно испортить. А теперь еще и мистерия накрылась… — Ты тут ни при чем! — горячо возразил Гренгуар, — позвать ребят со Двора чудес было моей идеей, как я понимаю, это именно они переусердствовали. — Нет, не они, — устало возразила Эсмеральда, — поверь мне. Впрочем, какая теперь разница. — Но ты хотя бы узнала, что хотела? Учитель что-то сказал? — О, да, он сказал! Что я -дура и, честно признаться, я склонна с ним согласиться. — Значит, вы даже не поговорили? — грустно спросил Квазимодо. — Когда? До или после того, когда он чуть не сбил меня с ног, торопясь спасать свой ненаглядный собор от моих поклонников? — Странно, а я видел другое, — сказал поэт, — как он аж на двери кидался, когда слышал, что они орут твое имя. — Поменьше романов пиши и казаться не будет, — посоветовала Эсмеральда. — ну сами подумайте, зачем я ему? У него и так две любовницы и ребенок. — Что?! — хором завопили оба друга. — Наука, религия и собор, — пояснила Эсмеральда, — и не надо так демонстративно хвататься за сердце, Пьер. Ты с самого начала был в курсе. Как ни крути, он всегда предпочтет их. — Но в Реймс-то он бросился за тобой, — выложил поэт свой самый железобетонный аргумент. — Минутка сентиментальности, — пожала плечами Эсмеральда. Это и вправду не вписывалось в нарисованную ею картину, но она уверила себя, что то, что она увидела сегодня на крыше, весь этот его взъерошенный, растерзанный вид и диковатый взгляд — лишь естественная реакция мужчины, которая ровным счетом ни о чем не говорит. В конце концов, пол площади выглядело под конец примерно также. Да и скорость, с которой он умудрился взять себя в руки… Все, что она своей выходкой доказала, это то, что епископ обладает уникальной способностью выпутываться из щекотливых ситуаций сам и вытягивать тех, кто его по глупости в них втравил. — Гренгуар, — повторила она, — найди мне осла, я хочу уехать сегодня. Поверь, так будет лучше. Собор останется цел, и надобность в штабе отпадет сама собой. — Но куда же ты поедешь? В Реймс? Разве у тебя там что-то осталось? — Дом и лавка. Надеюсь, что они не пострадали, на каждом — по пять амбарных замков и решетки. Но я думаю их продать. Если помнишь, я начинала, как цыганка. Дочь большой дороги, вольная птица - ласточка и так далее. Давно мечтала вернуться в Андалусию. — С табором? — ужаснулся Гренгуар. — Почему нет? А ты можешь представить нашего епископа бредущим за кибиткой кочевой? Вот то — то. Как ты там ему говорил? «Вы — священник, я — поэт»? Так вот: я — цыганка, он — священник, у нас разные пути. — Вообще-то, представить я могу все что угодно, — сообщил Гренгуар, — и это в том числе. И даже вас двоих, поющих песни у костра под гитару, — На лице поэта появилось мечтательное выражение. — Эх, какой бы роман вышел, епископ, уходящий с табором из-за любви к цыганке. Эсмеральда закатила глаза. — Он бы их на второй же день оседлыми сделал, потому что не видит смысла в бесцельном шатании! И это — не роман, так что умерь фантазию и найди мне средство передвижения! Поэт вздохнул, возвращаясь с небес на землю. — Но ты ведь его любишь, правда? — сделал он последнюю попытку. — Пьер! — Ладно, ладно, — поэт опустил голову и понуро побрел исполнять просьбу. — Ты даже не попрощаешься? — спросил Квазимодо, когда Гренгуар ушел, — просто возьмешь и исчезнешь? Эсмеральда кивнула. — Но ты нужна ему. — Я знаю, — ответила она со вздохом, — но, понимаешь, я не хочу быть нужной, я хочу быть любимой, а это невозможно по куче причин. У меня тоже есть предел. Слушай, Квазимодо, я не стала говорить при Пьере, у него язык без костей, но тебе скажу, так, на всякий случай, если вдруг что…: я еду не в Реймс, я еду в Шантийи, к дочери. На первое время. Только ты уж постарайся, чтобы больше об этом никто не узнал. — Никто не узнает. — тихо сказал Квазимодо, — обещаю. Если ты действительно этого хочешь. *** Как и в прошлый раз, поначалу Эсмеральде везло с погодой. Пели птички, светило апрельское солнышко, зеленела трава, на небе не было ни облачка, то есть прямая противоположность ее настроению, где клубились грозовые тучи. Перед тем, как отправиться в путь, она нашла в костюмерной старую монашескую рясу, неизвестно как там оказавшуюся, и с наслаждением натянула прямо на свой изодранный цыганский наряд, несмотря на то, что от ветхой тряпки несло конюшней. Неприятно, зато символично. А также практично и безопасно, если принять во внимание положение на дорогах. Бедный монашек вряд ли привлечет внимание маргинальных личностей. Правда, Гренгуар, обнимая ее на прощание, недовольно потянул носом. Квазимодо, счастливый самим фактом объятий, ничего не заметил. Расстались они у ворот Сен-Дени. Поэт, так и не поверивший в твердость ее решения, без конца спрашивал, не передумала ли она, и с каждым отрицательным ответом все больше мрачнел. Квазимодо молчал. — Так что нам учителю сказать? — не выдержал, наконец, Гренгуар, когда стало ясно, что уговоры бесполезны. — Не думаю, что он спросит сегодня, а завтра скажи… Господи, Пьер, ты же мастер рассказывать небылицы, придумаешь что-нибудь. Только делай это не в соборе. А если он опять что-то крупное разобьет, то следи, чтобы… — Эсмеральда замолчала, закусив губу, и поспешно затолкала мысль " Пропадет же он здесь без меня» куда подальше. — Это ты ему сердце разбиваешь, — неожиданно произнес горбун, посмотрев ей в глаза. — Нельзя разбить то, что занято не тобой, Квазимодо, — вздохнула Эсмеральда, забираясь на мула, которого привел ей поэт, объяснив замену тем, что недолошади гораздо покладистее ослов. Когда она скрылась из виду, и осела поднятая копытами пыль, звонарь повернулся к Гренгуару: — Ты хоть подходящее животное нашел? — А то! — усмехнулся поэт, — такой упертой скотины я в жизни не видел, аж вспотел, пока тащил, она через каждые сто пье останавливается. Ничего, далеко не уедет. Так ты скажешь, куда она на самом деле направляется? — Не могу, я же слово дал! — Ну и как мы будем эту проблему решать? — Придумаем что-нибудь. — Учитель-то где? — Не знаю, в келье его нет, ушел куда-то. — Главное, чтобы в этом «куда-то» он долго не задержался, — задумчиво произнес Гренгуар. — Как считаешь, если выдаешь сведения под пыткой, это сильно бьет по совести? —  спросил Квазимодо. — Смотря какая пытка, если жестокая, то нет. — Придется попросить господина применить испанский сапожок. У меня все равно правая нога ничего не чувствует. — А еще говорят, что это я где-то витаю. Да он его давно в механическую руку переделал, которая снизу в лабораторию всякую мелочь поднимает. Так что не выход. — Ах, да, точно, забыл. — Ну попроси его, пусть притворится, что применил. Тебе какая разница, все равно ж не чувствуешь. Покричишь погромче для достоверности. — А это будет считаться? — Ну, конечно! Хотя пытать мозг у учителя получается лучше… *** Неприятности у Эсмеральды начались еще в предместьях. Вопреки уверениям Гренгуара, хваленый мул намертво встал на первом же мосту и сдвинуть его не удавалось в течении часа. Потом он вроде бы одумался и резво бежал почти лье, чтобы снова замереть на границе с чьим-то засеянным полем. Морковка не могла конкурировать с нежными побегами чужой пшеницы, поэтому, поминутно рискуя встретиться с разъяренным хозяином делянки, ей пришлось дать чудовищу насытиться. Вероятно, поэту сильно икалось. Хотя бы частично набив свое бездонное брюхо, скотина опять бодро засеменила вперед. Но Эсмеральде пришлось идти пешком, поскольку мул неожиданно вспомнил, что животное оно в основном вьючное и нести на себе человека не обязано. Во всем этом был один ощутимый плюс: времени на самоедство и раздумья о правильности своего решения у нее практически не оставалось. Через какое — то время на пути попался цыганский табор, двигающийся в том же направлении под песни и пляски. Вот тут она порядком пожалела о выборе костюма — «бедный монашек» в пеструю компанию никак не вписывался, а раскрывать инкогнито ей не хотелось. Впрочем, старуха — цыганка, приставшая с традиционным предложением погадать, злорадно хихикала весь процесс, не переставая обещать «молодому человеку» золотые горы. Эсмеральда и рада бы была от них убраться, кабы не ее транспорт, решивший охмурить цыганскую лошадь. День уже начал клониться к вечеру, когда ей удалось, наконец, оторвать мула от его зазнобы, хотя в этом была, скорее заслуга хозяина лошади, вытянувшего ушастого ловеласа кнутом. Табор свернул в сторону, а Эсмеральда, чтобы нагнать потерянное время, решила срезать через лес, хотя знала, какой репутацией пользуются любые покрытые деревьями пространства. Однако это даже не выглядело особенно густым и страшным. Но вдруг решила испортиться погода. Невесть откуда приехала черная туча. Резко стемнело, вдалеке начало погромыхивать. Потом полил дождь. Земля под копытами мула мгновенно превратилась в топкую грязь, по которой неслись потоки воды — ставшая тропинкой дорога резко поднималась на холм. — Ну вот, опять, — проворчала Эсмеральда, уже десять раз пожалев, что не поехала объездным путем вместе с табором, но возвращаться было глупо. Разумеется, в довершение неприятностей своенравная скотина снова встала как вкопанная прямо перед мостом через глубокий овраг, в который неожиданно обрывался холм. Хотя нет, это еще не было окончанием всех бед, поскольку позади вдруг раздался конский топот, что в таком месте и в такое время вряд ли могло сулить необычайную удачу. Эсмеральда изо всех сил начала тянуть за уздечку, но мул, похоже, что — то имеющий против мостов, был непоколебим. Она собралась было бросить его, бежать и на всякий случай спрятаться, но оказалось, что метаться уже поздно: из — за кустов прямо на нее вылетел всадник на внушительных размеров коне. Едва не опрокинув Эсмеральду вместе с ее мулом, он заскочил на мост и… А вот тут произошло сразу несколько вещей: сверкнула молния, осветив все вокруг призрачным светом, и над головой тут же грохотнуло так, что аж деревья пригнулись. Мул, как собака, от ужаса сел на собственный хвост, конь, видимо, попавший копытом в прореху в мосту, кривобоко взвился на дыбы, сбросил седока через парапет, и, поддав задом, со ржанием умчался в темноту. Эсмеральда осталась стоять с разинутым ртом, держа за загривок не менее ошалевшего мула. Все произошло настолько быстро, что она даже испугаться не успела. Спустя пару довольно сочных выражений времен Двора чудес, подсчитывая в уме шансы неудачливого наездника выжить при падении в овраг, она бросилась к краю моста и перегнулась через ограждение. Положительно, этот человек родился в рубашке, потому что умудрился не только не разбиться, но и вообще не упасть, каким-то непостижимым образом зацепившись за одну из выступающих поперечных балок. Сверху были видны только его руки, медленно сползающие по скользкому от дождя дереву. — Я сейчас, — закричала Эсмеральда, — держитесь там, мсье, я веревку вам кину! «Которую, вероятно, создам из воздуха» — подумала она, внезапно вспомнив про свой монашеский наряд и толстый пеньковый пояс вокруг талии. Кажется, никогда в жизни она так быстро не развязывала затянувшиеся узлы. Подтащить поближе к краю все еще пребывающее в шоке, а потому не сопротивляющееся животное, закрепить за упряжь один конец веревки, другой бросить вниз, казалось, вообще не заняло времени, но когда она взглянула проверить, как там бедолага, оказалось, что держится он уже только пальцами. — Ловите! — взвизгнула Эсмеральда, с ужасом понимая, что, кажется, опоздала. Но в тот же момент веревка резко натянулась, и мул поехал вперед, растопырив все четыре ноги, пока не уперся головой в хлипкий парапет. Дерево затрещало. Эсмеральда стукнула упрямую скотину по носу, мстительно подумав, что вот теперь — то она заплатит за все. С обиженным ревом, мул начал пятиться назад, она продолжала лупить его по морде, молясь, чтобы пояс не оборвался, упряжь не лопнула, а у человека не иссякли силы. В какой-то момент движение назад почти прекратилось, ей пришлось браться самой и изо всех сил тянуть, упираясь спиной в грудь животному. Так они и тащили вдвоем, пока веревка вдруг не ослабла. Эсмеральда со всего маху хлопнулась на жесткие доски между копытами мула, тот в последний раз взревел и уронил ей на голову поток слюней. Оба замерли. Чего ждал мул, трудно сказать, а она пыталась заставить себя встать и посмотреть вниз, но не решалась, боясь убедиться, что все ее усилия были тщетны. В небесах продолжало сверкать и громыхать. Когда прошла уже, казалось, целая вечность, и она с глубоким вздохом начала подниматься, из-за края моста послышался придушенный кашель, потом появилась рука, за ней другая и, наконец, показалась голова. В это момент полыхнуло как-то особенно ярко... Эсмеральда захлебнулась воздухом, грохнулась на место, где раньше сидела и принялась истерически хохотать. - Господи, - выговорила она между приступами нездорового смеха, - я должна была догадаться! Я убью Квазимодо, я убью тебя, когда ты оттуда вылезешь!