Формула любви

«Эсмеральда глотнула терпкого вина и закашлялась. Таверна, куда Гренгуар привел ее с площади, настояв, что ей обязательно нужно отдохнуть, оказалась почти пустой. Хозяин, без сомнения, хорошо знал поэта, поэтому без лишних слов проводил их в комнату за главным залом и немедленно подал то, что тот просил. Гренгуар продолжал тревожно глядеть на нее, видимо, сочтя больной. Но она не была больна, это все, что ее окружало стало болезненно нереальным, как если бы она вдруг попала в какую-то иную действительность. Эсмеральда даже знала, как именно это произошло: в тот момент, когда с паперти собора объявили о смерти Архиепископа Парижского, изреченная мысль стала ложью, как и мир вокруг нее. Манускрипт — оберег все еще лежал у нее на коленях, завернутый в черную ткань, но теперь казался ей ключом к двери, через которую можно будет когда-нибудь попасть назад, в ее правильную реальность. Оставалось только научиться им пользоваться. Разумеется, она знала, с самого первого удара Большой Марии, что означает этот звон, но что с того, если она сможет все исправить? Пусть он и перестал играть в бога, зато она еще не начинала. Поэту Эсмеральда ничего не объяснила. Когда прозвучали роковые слова, и все на площади упали на колени, она одна осталась стоять, и ему пришлось потянуть ее за руку. Вероятно, он решил, что ее ненависть к священнику с годами только возросла, раз она даже отказывается проявить уважение к его смерти. — Квазимодо никуда не уезжал, — сказал Гренгуар, и Эсмеральда вспомнила, что, кажется, задала ему вопрос о звонаре, — он все эти годы жил во Дворе Чудес, Клопен запретил его трогать. Говорить бедняга совсем почти перестал, только попросил меня ничего не сообщать своему господину. Он и ушел-то после того, как устроил такой же адский перезвон. Я понял причину, лишь когда услышал об эпидемии в Реймсе. Сложил два и два. Но не поверил. А он поверил. Ты, наверное, не знаешь, но Квазимодо был по уши в тебя влюблен. Кстати, думаю, он будет вне себя от счастья увидеть тебя снова живой и здоровой. Особенно сейчас… Эсмеральда кивнула, подумав про себя, что, быть может, достаточно просто не верить? — Но я могу предположить, почему он решил не возвращаться. — продолжил поэт. Он уже опорожнил две полные кружки и это еще больше подстегнуло его красноречие. — Как раз тогда учителя свалил припадок, настолько жестокий, что никто не надеялся, что он выживет. И Квазимодо обвинил в этом себя, кричал, что это он его убил, на бедолагу было просто страшно смотреть. Не знаю, что произошло, полагаю, они тогда сильно повздорили из-за его самоуправства, а учитель был уже в годах… Эсмеральда не стала его разубеждать и объяснять, что дело было вовсе не в ссоре. Однако причина исчезновения звонаря показалась ей правдоподобной — видя последствия от принесенных им страшных известий, совестливый гонец решил наказать себя сам. И все это тоже из-за нее. — Он тогда изменился. — сказал вдруг Гренгуар.- Учитель. Я ведь знаю, как он с тобой поступил, ты вполне заслуженно его ненавидела, но после болезни он стал другим человеком. Бог знает, сколько кругов ада ему пришлось пройти за тот месяц, что он находился между жизнью и смертью. — Он стал другим человеком гораздо раньше, — прошептала Эсмеральда, мечтая только о том, чтобы поэт, наконец, замолчал. — Однако, и Сатане он пришелся не по вкусу, — Гренгуар заглянул в горлышко пустой бутылки и со вздохом ее отставил. — Но пусть меня навсегда покинет вдохновение, если я знаю, как ему удалось выкарабкаться. Никто не смог бы обманывать смерть так долго как Клод Фролло, а он делал это двадцать лет. Но в конце концов она его обхитрила. — Эй, хозяин, — крикнул он, — неси еще! Я намерен сегодня напиться, потому что мой учитель умер! — Пьер, пожалуйста, прекрати! — почти закричала Эсмеральда, которой каждое его слово было как кинжал в сердце. — Не волнуйся, еще одна бутылка меня не убьет. Так вот, слушай! Хочешь расскажу, как он играл в прятки с Костлявой? Еще вчера я бы голову прозакладывал, что он изобрел эликсир бессмертия, но сегодня скажу: это было просто чертовски хорошее снадобье! Как-то я неудачно пошутил над Парижским прево и к своему стыду попался. Дух из меня вышибали три дня, я потом не то что стоять, сидеть не мог, едва лежал. На четвертый день пожаловал учитель. Я даже решил, что он специально дождался, пока мой памфлет плетью напишут на моей же спине. Но отвратительная жидкость, которую он дал, поставила меня на ноги за два дня, боль как рукой сняло. Боюсь, если это и был урок, я его не усвоил, просто постарался больше не попадаться. Пока однажды не выяснил что не так с этим его средством. Гренгуар откинулся на спинку стула и сжал руки в кулаки. Эсмеральда молчала, не имея больше сил сопротивляться пытке. В голове у нее бесконечно, на разные голоса повторялось: De virtutibus et vitiis libellus, De virtutibus et vitiis libellus, De virtutibus et vitiis libellus… — Признаюсь, меня разбирало любопытство, как ему удалось создать нечто, способное поднять человека с одра, ведь до этого почти все его эксперименты заканчивались провалом. Когда же он понял, что я не успокоюсь, пока не узнаю, то просто позвал прийти к себе в лабораторию. Это было уже само по себе странно, раньше он никого не посвящал в тайны своих занятий, будь то хоть сам король. Но меня поразило другое… Нет, ничего сверхъестественного в составе его лекарства не было. Я не силен в алхимии, но латинские названия веществ и трав понять в состоянии. Кроме одного. Видимо, это и был главный ингредиент. Что-то, что превращало снадобье практически в панацею. Какое-то диковинное растение, которое испанцы привозят на своих галеонах из Нового Света вместе с золотом. — поэт остановился, чтобы залпом допить последний глоток. — Только оно дороже золота. — Ты не понимаешь, да? — спросил он, спустя какое-то время, удивленный ее молчанием, — Видишь ли, он делал лекарство для себя, так что его жизнь годами зависела от того, поднялся на море шторм или упал мертвый штиль, решил наш король задать испанцам жару в Италии или передумал, не попался ли торговец разбойникам в предместьях. Проклятая трава — единственное, что держало его на этой земле, и отдать мне целый пузырек было не самым мудрым решением. Особенно, если неизвестно когда можно будет заполучить еще. Но не похоже, чтобы собственная жизнь его хоть сколько-то волновала, он просто выложил мне все про эликсир с обычной заносчивостью и отправил восвояси, пообещав, что в следующий раз предоставит выкручиваться самому. Боюсь, я давно перестал его понимать, — заключил поэт со вздохом. У Эсмеральды перед глазами все поплыло. Он солгал ей, Фролло ей солгал. Как же она не догадалась, что люди, скорее, носят с собой не средство от ноющей боли в костях, а что-то на случай приступа или внезапной болезни. Она нащупала в поясной сумке пузырек, который, видимо, машинально туда сунула вместо того, чтобы вернуть. — Гренгуар, — сказала она, с кривой усмешкой, протягивая ему склянку на раскрытой ладони, — хочешь знать, кто на самом деле его убил? Поэт приподнялся, но тут же рухнул обратно на стул. Она едва не рассмеялась, заметив выражению крайней растерянности на лице человека, которого обычно было невозможно застать врасплох. — Откуда это у тебя? — выдавил он наконец. Эсмеральда подняла на него взгляд, с трудом оторвав его от последней капли снадобья, блестевшей в пузырьке. — Ну, слушай, Пьер. И она рассказала. Почти все, от событий сорокалетней давности до сегодняшней встречи с ним на площади, когда перестал существовать известный ей мир. Про книгу и про письма, и про раннее парижское утро, подарившее ей больше счастья чем вся ее предыдущая жизнь. Несмотря ни на что. Про ошибки вольные и невольные, порой совсем незначительные, но обладающие скрытой силой ломать судьбы. Ей казалось, что если она не выскажет все это прямо сейчас, то сойдет с ума. И не так важно, слушает он ее на самом деле или нет. — Видишь, — говорила она, — вовсе не ненависть, а любовь — самый жестокий убийца. Она ходит с мешком пыточных инструментов, но почему же я оказалась одним из них? За что мне этот крест, Гренгуар, я в жизни не причинила никому зла намеренно, но сделала несчастными двоих людей, убив в конце концов того, кого действительно любила. — Это неправда! —  воскликнул вдруг совершенно протрезвевший поэт, хватая ее за плечи и слегка встряхивая, в такт словам, — Не смей так думать, слышишь?! Все как раз наоборот. Теперь я понял: каким бы сильным ни было лекарство, не оно поддерживало в учителе жизнь столько лет, не какое-то мифическое растение, а ты! Память о тебе, твои письма, даже если он не знал их автора, твое незримое присутствие. Из-за тебя он стал лучшим человеком, чем был. Посмотри, — Отпустив ее, Гренгуар взял пузырек двумя пальцами, и блестящая капля потекла по стеклу, — он все-таки создал свой эликсир любви. Но не той, которую нужно внушать кому-то, а той, которую можно отдать, ничего не требуя взамен. Но ты, ты дала ему счастье, Эсмеральда, а оно не растягивается во времени, оно либо есть, либо нет. Один миг или целое столетие — не имеет значения. Что до Квазимодо, тебе достаточно только увидеться с ним, чтобы все его горести рассеялись, как дым… "