Формула любви

Неприятности начались уже по дороге в темницу, где держали цыганку. Стражник так долго возился, отыскивая нужный ключ, что Фролло, помнившего особенности камеры, накрыл приступ паранойи вкупе с ревностью. - Кто заходил к заключенной?- загремел он, испепеляя охранника взглядом. - Д… да никто, преподобный, богом клянусь, - проблеял тот, копаясь дрожащими руками в связке. – Эта, с позволения сказать, ведьма и так весь график нам сбила. - График? - Н-ну, да. Не просто же так в тюрьме с 1432 года не было ни одного бунта. У нас контракт с «Долиной любви», чтобы каждый узник раз в неделю… так сказать, направлял агрессию в нужное русло. А из-за этой девицы уже пятеро свою очередь пропустили. Кто только додумался посадить ее в камеру свиданий. Посторонних-то красоток мы использовать не можем, хозяйка борделя с нас огромную неустойку сдерет, если узнает… А она как пить дать узнает. - Разврат тут устроили, значит, прислужники Сатаны!- картинно вознегодовал архидьякон, испытав, однако, ни с чем не сравнимое облегчение. - Куда только начальник тюрьмы смотрит? - В основном на блондиночек,- пискнул дюжий стражник, протягивая ключ, который был вырван у него из руки едва ли не вместе с пальцами. После чего Фролло нарочито громко затопал вниз по лестнице, оставив беднягу размышлять над возможными последствиями своей откровенности. Внутри темницы было абсолютно тихо все те полчаса, которые архидьякон прислушивался, не решаясь открыть уже отпертую дверь. Он раз пятьдесят повторил про себя порядок использования нужных выражений лица, однако смелости это не прибавило. К тому же на нервной почве схватило желудок. Наконец, собравшись с духом, он дернул ручку на себя и разве что не ввалился в камеру. Цыганка спала на куче соломы и на его драматичное появление никак не среагировала. Немного попереминавшись с ноги на ногу, Фролло деликатно кашлянул. Цыганка продолжала спать. Положение начинало становиться идиотским. Тогда, набрав в грудь воздуха, архидьякон скороговоркой рявкнул: - Я священник и пришел приготовить тебя к смерти. Вот. Увы, он не знал причины, по которой тюремщики выбрали именно эту камеру комнатой свиданий. Дело в том, что она отличалась акустикой, которой позавидовал бы собор - любой стон или шепот многократно усиливался эхом, добавляя непотребным занятиям пикантности, что ценилось и узниками, и жрицами любви, и тюремщиками, и палачами. Последними, потому что вопли их жертв в камере превращались в органную музыку. Так что от собственного размноженного возгласа архидьякон даже присел. Цыганку же сорвало с сеновала, она с нечеловеческой скоростью метнулась в угол, где и застыла, дико таращась по сторонам. Так себе начало. Фролло еще трижды повторил сказанное, но теперь шепотом, присовокупив в конце: «Ну что, допрыгалась? Посмотрим, как ты перед виселицей прыгать будешь», с надеждой хоть таким образом расшевелить девушку. Из подготовленного списка выражений лица его гримаса при этом выпала. Зато во взгляде цыганки появилась некая осмысленность, и она вдруг ударилась в слезы. Это навело архидьякона на мысль, что он опять ляпнул что-то не то. Проклятье. Импровизация никогда к добру не приводила. Возможно следовало сразу ее обнять и успокоить со всеми вытекающими последствиями, но до выражения «животная страсть» по плану было еще далеко, сначала значилась «искренняя мольба». И Фролло начал молить. Ни на букву не отступая от сценария, он обстоятельно объяснил, почему ему сейчас так плохо и что конкретно ей нужно сделать для того, чтобы ему стало хорошо. От его логических выкладок на тему «Как следует поступать священнику, влюбленному в женщину» заплакал бы Аристотель. Закончил он триумфальным: «Никто не может отрицать, что если вам предлагают метафизический выбор между постелью и могилой, решение очевидно», что, судя по выражению лица цыганки, прозвучало для нее примерно как: «А с точки зрения банальной эрудиции каждый нормальный индивидуум не должен игнорировать тенденции парадоксальных эмоций, а так как ваш интеллект не входит в рамки моей компетенции, то я считаю нецелесообразным дискутировать с вами по этому поводу» - Боже, - простонала она, схватившись за виски,- что я такого плохого сделала, что вы мучаете меня этим словесным бредом? Лучше испанский сапожок, чем такая пытка. Ну за что, за что вы меня ненавидите? На Фролло будто вылили ушат холодной воды. Первой мыслью было: она не оценила плодов моих многодневных раздумий, второй – симпатией тоже не прониклась. Совершенно потеряв терпение и способность соображать, а также напрочь забыв про акустику темницы, он заорал: - Да кто тебя ненавидит-то, люблю я тебя, дуууураааа! Последнее слово было выкрикнуто с особым чувством. Свод содрогнулся...