свет гаснет

Триста восемьдесят рублей в кепке. Ну, типа, нормально. Москва — город возможностей и всё такое; Максим, конечно, свою жизнь в без малого двадцать семь лет немного не так представлял, в его мечтах были большой бизнес или большая сцена, море обязательно было, хейтеры какие-нибудь, чтобы по-новому, по-модному, ублюдские комментарии в соцсетях и всё такое; чтобы его знали. Любили и ненавидели; чтобы что-нибудь. Соцсетями Макс уже несколько месяцев не пользуется, моря в Москве не наблюдается, ничего большого — фигурально или буквально — в его жизни тоже как-то нет, а ненавидят его в этом году явно больше, чем любят. А с другой стороны, прямо сейчас — может быть, это и не так; три сотки, полтинник и ещё тридцать рублей мелочью в его кепке говорят сами за себя. Арбат — очень какое-то восприимчивое место, Макса тут вроде как принимают и вроде как он никого не бесит; люди останавливаются, когда он бренчит на своей старой гитаре и воет наспех скроенные песенки о никому не нужной любви; люди подбрасывают ему мелочь и немного аплодисментов, и на несчастные полчаса несколько раз в неделю Максу кажется, что жизнь не так уж плоха. Жаль, что выбить себе более постоянное место на Арбате не так уж и просто, слишком много ненужных конфликтов, в которые Макс вступать — вопреки общественному мнению — вовсе даже и не горазд. И вообще, достало его всё. Достало. Триста восемьдесят рублей, блин, ну что он на них купит? Десять бутылок очень хуёвого пива? Биг Тейсти и большую картошку? Несколько поездок на проездной в метро? Или, например, ночь в хостеле, — Макс как раз знает один неподалёку, там можно урвать неплохую кроватку за малые деньги, — но тут уж выбор слишком простой. Ночлежка или бухло? Как говорится, не человек выбирает профессию, а профессия — человека; Макс Анисимов, например, очень профессиональный и очень убеждённый алкаш. * Бар на Тверской-Ямской неподалёку от Маяковской выглядит не более и не менее привлекательно, чем обычно; Макс не заходил туда раньше только потому, что подозревал — у него тупо не хватит денег на что-то большее, чем пара пинт или один несчастный коктейль, а Макс всегда был максималистом. Такой херни ему мало. Но сегодня что-то тянет его прямо к призывно распахнутым дверям, — возможно, хрипловатое девичье пение, которое слышно от самого подземного перехода, — возможно, компания бомжей, которые как-то слишком уж подозрительно пялятся на чехол с гитарой у Макса за спиной. Короче, вечер перестаёт быть томным, майский ветерок какой-то уж больно прохладный, и Максу срочно нужно просрать честно заработанные триста восемьдесят рублей где-нибудь, где хорошо. Он надеется, что тут — хорошо. Тут — это в совсем немного сомнительном на вид заведении, блекло-неоновая вывеска которого гласит «Свет гаснет» и, как бы пытаясь соответствовать названию, периодически мигает. Пожав плечами, Макс переступает порог; прямо напротив — через весь зал — он немедленно выцепляет взглядом девчонку, которая выдаёт охуенно идеальное расщепление непонятно вообще каким образом, — ну мелкая же такая, шортики, маечка, огромные чёрные ботинки, каре, по-дурацки заправленные за уши пряди; девчонка красивая, но какая-то несуразная немного вся. Как и сам Макс, наверное. Девчонка, не прекращая петь, встречается с ним взглядом, улыбается чему-то — неужто Максу? — и быстро, еле заметно подмигивает. — Очень интересно, — бормочет Макс, отводя взгляд и оглядываясь наконец как следует. Помещение явно переделывали, расширяли, и притом не раз, — намётанный глаз Максима различает такое сразу, — девчонка с микрофоном напротив входных дверей, барная стойка по его левую руку, куча небольших круглых столов, граффити на стенах вперемешку с картинами, которые Макс неуверенно обозвал бы поп-артом, по стенам развешан — а по всему залу разбросан — всяческий хлам, как будто из чужих квартир однажды притащенный. Чемоданы какие-то, старые автомобильные номера, перегоревшие лампочки, полароидные фотки, гитары с оборванными струнами, чего здесь только нет, Макс быстро перестаёт цепляться за каждую деталь, потому что их слишком уж много; быстро понимает, что ему нравится здесь. — Внизу есть ещё один зал, — сообщает кто-то откуда-то справа; повернув голову, Макс обнаруживает возле себя парня с дредами. Дреды скручены так, будто у чувака на башке поселился ананас, но кто Макс такой, чтобы критиковать? — Вот по лестнице вниз, там у нас вообще основная сцена и колонки охуенные. А Крис сегодня тут так, лайтово, пару песенок поёт, народ поразвлекать. Столик на одного, или друзья подойдут? — Нифига себе ты напористый, — соображает наконец ответить Макс, похлопав пару раз глазами; чувак с ананасом радостно ржёт, и хрипловатое счастье в его смехе заставляет Макса отпустить что-то напряжное в себе самом. Ненадолго, наверное, но пусть хоть так. — Так где сядешь? — У бара, наверное, — с сомнением тянет Макс; он чаще выбирает укромные столы где-нибудь в углу, чтобы безопасно — спиной к стене, чтобы вещи были в поле зрения, чтобы не трогал никто. Но сегодня ему чего-то другого хочется; людей, что ли, вокруг. Общения. Блин, ну чего-то. — Слушай, а вещи можно где-нибудь скинуть? — он поддёргивает сначала лямку чехла, затем висящего на спине рюкзака. — Чтоб не спёрли. — Воров не держим, — парень для убедительности кивает, и ананас на его башке кивает вместе с ним. — Ну если паришься, давай в подсобку утащу? Оттуда точно никуда не свалят твои вещички. — Давай, — не привыкший к особенной доброте даже со стороны обслуживающего персонала, Макс смотрит на парня по привычке оценивающе, но вещи послушно отдаёт. — Меня Никита зовут, — вот, а он даже спросить не успел. — Для своих — Джей Мар. — Прикольно, — кивает Макс так, будто хоть что-то понял; пожимает протянутую руку, свободную уже от его собственных шмоток. — Я Макс Свобода. Никита — Джей Мар — реагирует на псевдоним с безмятежным одобрением человека, который в этой жизни всё принимает как должное; есть ощущение, что Максу он снится. Эдакий Будда с дредами, который творит всякое мелкое добро для людей с не очень чистой кармой. — Бар сам видишь, где, — Никита перехватывает вещи Макса поудобнее и делает шаг назад; девчонка перестаёт орать свой кавер на что-то иностранное и, кажется, смеётся на чьи-то аплодисменты. — Внизу тоже стойка, но Серёга пока что наверху, так что я бы посоветовал остаться пока тут. — А Серёга — это кто? Макс без понятия вообще, зачем спрашивает; он не хочет даже знать, ну нафига ему такие подробности, он просто в бар зашёл — притвориться нормальным. Хотя, наверное, нормальные люди задают другим людям всякие лишние вопросы. Макс не уверен. — Серёга — это наш царь и бог, мужик. — В смысле, он типа хозяин бара? — Юридически — нет, — Никита как-то странно смотрит на него. — Ты про нас не слышал, что ли? Ты не местный? — Нет, — Макс не понимает, обижаться ли на этот комментарий или что вообще. — А что? — Да ничего, — хмыкнув, Никита бегло приобнимает его за плечи, аккуратно разворачивая в нужную сторону. — Короче, по факту Серый всем заправляет, и он лучший. Хочешь нас полюбить — ищи его, не ошибёшься. Всё, бывай. За вещи свои потом спросишь, у меня смена до утра. — О-ке-е-ей, — глубокомысленно тянет Макс вслед Никите, который уже вприпрыжку спускается по крутой на вид лестнице куда-то на цокольный этаж; махнув рукой, отворачивается и идёт, наконец, куда было сказано. За стойкой — Макс теперь только по-настоящему замечает это — локальный ажиотаж; бармен, которого Макс увидеть-то за чужими спинами толком не может, общается как будто со всеми сразу, судя по его весёлому, как-то сразу располагающему к себе голосу, этот бармен не умолкает вообще, то к одному поворачивается, то к другому. Это круто, но это и не здорово ни разу, — Макс даже секунду подумывает забить на всё и свалить, найти место поспокойнее, — он не прочь поболтать со случайным барменом иногда, но желательно, чтобы ушей лишних вокруг не было. А тут — сплошные уши со всех сторон. Впрочем, похуй. Макс пользуется тем, что компания из пяти человек сразу отваливает на выход, и пробирается в конце-то уже концов к стойке, взбирается на высокий стул; подняв голову, немедленно встречается взглядом с барменом. Ой. Ой-ой-ой. — Чё кого, братан? — спрашивает он так, словно знаком с Максом уже тысячу лет, усмехается невозможно как-то совсем, и он классный. Ну, то есть — настолько, что Макса это сбивает с толку. Невысокий вроде бы, крепко сложенный, усы (единственный, кажется, в мире человек, которому усы идут, смотрите-ка — живёт в Москве, оказывается), намёки на щетину, круглые солнцезащитные очки (конечно, тут же солнце светит), вязь татуировок на обеих руках, простая чёрная футболка, драные на коленях джинсы, ухмылка, ухмылка, ухмылка, Макс теряется, серьёзно отключается от действительности, залипнув как дебил полный. Даже вот не стыдно за себя. Ну что уж тут поделаешь, если чудо какое-то встретил? — Тебе говорили, что ты на Кобейна похож? Макс вообще-то не романтик ни разу. Его песни полны хитровыдуманных метафор только потому, что мысли у него такие же, — отвлечённые, спутанные, — но он не романтик, у него не было никогда в жизни охуенно знаменательных моментов, всяких там любовей с первого взгляда, прогулок под звёздным небом и прочего такого, странного. Он вырос в городе, где уже есть море, в конце-то концов, и даже оно для него — часть жизни, а не местечко для свиданий. Короче, у Макса впервые такое — чтобы увидеть обычного, живого человека и натурально охренеть. Бармен, похоже, воспринимает его озадаченное молчание как признак лёгкой тупости, потому что смеётся: — Походу, не говорили, раз лицо такое охуевшее. Ещё в первые минуты своего пребывания в баре Макс заметил в одном из углов зала музыкальный автомат, будто стащенный прямиком из прошлого века; сейчас, видимо, к нему кто-то подходил, потому что гул голосов перекрывается вдруг чем-то ненавязчиво рок-н-ролльным. — Да нет, — отмерев, коротко смеётся Макс. — Говорили. И ещё — что на Лагутенко. — Это с чего бы вдруг? — Пою похоже, — он морщится непроизвольно. — Ну, так говорят. По-моему — вообще не похож. — Хочешь — можешь спеть, проверим, — пожимает плечами бармен. — У нас тут всё можно. Или накатишь сначала? — Прям всё-всё можно? — рассеянно переспрашивает Макс, хватая со стойки ламинированную барную карту, и без всякого удовольствия пялится на цены. — Бля, нихуя себе у вас дорого. Бармен смеётся от всей души, выхватывает у Макса меню: — Можно всё. Можно даже угостить тебя чем-нибудь, цены у нас реально кусачие, извини уж. Держим марку. — Какую марку? Бармен смотрит на него так же странно, как уже смотрел недавно Никита: — Ты же знаешь, кто тут владелец? — Без понятия. — А, тогда понятно. Короче, «Свет гаснет» вообще Оксимирон держит, слышал о таком, может быть? Блин, он издевается, да? — А, — глубокомысленно отвечает Макс; слышал, конечно, как же не слышать. Ну охуеть теперь; выбрал, называется, бар. — О. Ничего себе. А про угостить ты серьёзно говорил? — За слова отвечаю, — и вот опять он ухмыляется, чёрт усатый. — Но у меня два условия, Курт Кобейн. — Прекрати, — почти не в шутку кривится Макс. — Ну вот я как раз об этом. Первое условие: не наливаю тем, с кем не знаком, — он протягивает руку через стойку, и Макс тупо пялится на чужие пальцы, как будто откровение какое-то сейчас должно снизойти. Нихрена подобного. — Слушай, ты не под чем-то? Зависаешь прям. — Прекрати, — повторяет Макс, вызывая новую улыбку, и протягивает руку навстречу; рукопожатие выходит крепким и неоправданно долгим, пока он говорит: — Максим. Макс Свобода. — Свобода, — эхом вторит бармен, то ли одобрительно, то ли ехидно, хрен его разберёшь. — Сергей. Можно Серёжа, Серый, Пиэлси или как угодно, на что фантазии хватит. — Пиэлси? Это чего такое? Ты из Англии? Из Америки? — Из Зимбабве, бля, — смеётся Сергей, — чувак, отстань. Творческий псевдоним, три буквы, это не сложно. Свобода — тоже ведь не фамилия? — А это секрет, — расплывается в неожиданной для себя улыбке Макс. — Ты ж паспорта моего не видел. — Ну да. — Какое второе условие? — Раз поёшь — давай, пой. — Сейчас, что ли? — Ты бухать сейчас хочешь или когда-нибудь потом, братан? — Бухать хочу сейчас, — уныло кивает Макс. — А петь не хочу сейчас. Он, видимо, вкладывает в это всё больше искренности, чем хотелось, потому что Сергей, — Серёжа, какой из него Сергей, — смотрит как-то почти с сочувствием: — А чего хочешь? Я бы пошутил про свободу, но будет тупо. Не зря он всё-таки Максу понравился. Или не понравился — ёбнуло, короче, конкретно; как будто встретил что-то такое, чего давно ждал и об этом не знал, — на уровне неожиданно крутого товара в магазине, случайно выставленного на витрину, — проходишь мимо и понимаешь, что пиздец как срочно надо эту хрень купить, вот прямо сейчас или никак. Макс не понимает даже, не осмысливает; то ли эта мешанина эмоций так действует, то ли — вообще — всё, что в нём копилось последние несколько месяцев; то ли атмосфера банально располагающая, хороший бар и хороший бармен. Макс, в любом случае, даже пытается отвечать: — Хочу… — примолкнув, он озадаченно качает головой, а Серёжа смотрит на него всё так же, будто помочь хочет. Это больше льстит, наверное, чем бесит; больше удивляет. Может, у Сергея работа просто такая. — Хочу орать. Я не сумасшедший, если что. — Я и не думал, — Серёжа вскидывает руки ладонями вперёд. — Случилось что-то? — Ну нет, Серёжа Пиэлси, — усмехаясь, Макс вновь мотает головой. — Я ещё даже не выпил, чтобы душу изливать. — Ладно. Что орать будешь? Макс таращится на него: — Это прикол такой? — Неа, — легко улыбается Серёжа; стаскивает очки, откладывая их куда-то под барную стойку со своей стороны, и Макс залипает заново. Без очков он совсем другой — меньше крутости, больше неоправданного доверия; Макс, наверное, ёбнулся уже, раз что-то такое в принципе думает. — Хочется орать — ори. У нас такая политика. Пока никому не вредишь, твори любую херню. — А папочка одобряет? — Мирон-то? — ржёт Серёжа. — Очень приветствует. Давай уже ори, как тебе там надо, и я налью что-нибудь покрепче. — Коньяк. — Окей. Коньяк. Ты с ума сходить будешь, Свобода? Это панибратство, сбивающее с толку, — Никита, Серёжа, вся здешняя атмосфера, — Макса как будто втягивают в отношения, к которым он не готов, и это так странно, капец, это же просто бар в центре Москвы, он не должен ни к чему обязывать и ничем смущать; Максу уже хорошо, но как-то неспокойно. И свернуть с пути он уже не может; не повестись — не может. — Ну ты сам напросился, если что, Пиэлси. Не выгоняй меня потом, — предупреждает он; запрокидывает голову и, не особенно напрягаясь, орёт во всю глотку. Орёт — долго, на одной ноте, протяжным а-а-а-а, которое как будто и не заметно ни для кого вокруг; по крайней мере, народ не разбегается и не покидает бар, опасаясь какого-то слишком трезвого придурка, поэтому Макс от души орёт столько, на сколько хватает дыхания. Выдыхает с присвистом, садится удобнее; обнаруживает, что Серёжа стоит, скрестив руки, и смотрит на него как учёный на занятный результат эксперимента, наблюдает прям, хитрый такой, очки опять свои нацепил, смотрит и смотрит; обнаруживает, что к Серёже успел подойти Никита, воспринимающий мир всё с тем же дзен-буддистским интересом. — Серёга, — театральным хрипловатым шёпотом заговаривает Никита, каким-то чудом без труда перебивая музыку из автомата. — А это что у нас такое тут? — Это Максим Свобода, — отвечает Серёжа так просто, словно у них тут такое каждый день происходит; Макс потирает ладонью шею у затылка и решает никак на всё происходящее не реагировать. Бухло его где? — Ему хотелось орать. * Обещанный коньяк Макс получает уже через минуту; Серёжа смотрит на него уже без сочувствия, оценивающе и одобрительно, а затем, — проследив, как поспешно Макс опрокидывает первую стопку, — наливает следующую. И ещё. И ещё. Уронив голову на руки, Макс засыпает посреди ночи прямо так, на баре, не заметив даже, что ни за одну рюмку так и не заплатил.