А это всё существовало. Было. Лес. Первый иней. Талая вода. Шёл дождь. Шиповник цвёл. Метель трубила. Я и тебя когда-то не любила. Где я была? Кто я была тогда?
Вероника Тушнова
Золотистый луч пробежал по светлой стене дома и, найдя незашторенное, ещё покрытое алмазной россыпью дождевых капель окно, прыгнул в комнату стайкой резвых солнечных зайчиков. Один, самый шустрый, проскакал по краю белой постели и забрался на подушку. Помедлил немного – и осторожно коснулся бледной щеки и чуть подрагивавших в чутком утреннем сне тёмных ресниц. Клэр смешно поморщилась, провела рукой по лицу, словно пытаясь согнать с него солнце. Отвернулась, чувствуя, как Сергей сонно обнимает её, притягивает к себе, и доверчиво спрятала лицо на его груди. Ей было спокойно и тепло – так, как не было никогда в жизни. Она ещё не успела совсем проснуться, не успела подумать о том, что утром что-то может измениться и стать не так, как было ночью. Она просто растворялась в бесконечном мгновении, прислушиваясь к биению его сердца. Словно плюшевый кролик из старой сказки, отогревшийся за ночь в родных руках, она чувствовала себя живой, окружённой светом и теплом. Будто маленький птенец в скорлупе, что вот-вот сломается – и тогда он сможет расправить крошечные крылышки и взлететь навстречу небу и солнцу. – Не спишь? Она сонно прижалась к груди Сергея, выдохнула что-то невнятно-утвердительное ему в шею, сладко замирая под его рукой, гладившей её волосы. – Доброе утро! Она ещё не видела его лица, но слышала улыбку в его голосе – и всё равно сердце кольнул вдруг холодный, как ночной дождь, страх. Она с трудом заставила себя чуть отстраниться и взглянуть ему в глаза. – Доброе утро… Сергей безмятежно улыбался, с нежностью глядя на неё, и ласково гладил её лицо и шею. – Ты как будто испугалась чего-то? Клэр смущённо прикусила губу. – Мне вдруг стало страшно, что ты будешь смотреть на меня… по-другому. – По-другому? – Да. Утром ведь всё не так, как ночью. В темноте легче спрятать лицо, спрятать глаза. Не спрячешь только душу: она ведь так ясно помнила, как он смотрел на неё, в неё, сквозь бархатную черноту. Он и теперь смотрел на неё с той же пронзительной нежностью в глазах, но страх уже расцарапал острыми коготками доверчиво открытую душу. – Ты ведь теперь будешь глядеть на меня и думать о том, что я рассказала, – с горечью проронила Клэр, перевернувшись на спину. По белому потолку прыгали игривые солнечные зайчики. Умиротворённо тикали на полке часы, и пели за окном птицы. Сергей не убрал руки, и всё гладил её шею, чувствуя, как бьётся под пальцами тоненькая вена. – Когда я смотрю на тебя, я думаю о том, какое это счастье: найти друг друга среди всех людей. Она медленно и чуть прерывисто выдохнула, взглянула на него. – Ты ведь тоже это чувствуешь, Клэр. – Что? – Что мы должны были встретиться. Она всё смотрела на него, и в его глазах, в его голосе ей вдруг почудилось что-то нездешнее. Словно он стоял у какой-то неведомой ей черты и видел то, что за ней. Знал что-то такое, чего не знал больше никто. – У меня было такое странное чувство, когда я увидела тебя в первый раз, – нерешительно проговорила Клэр. – Ты тогда посмотрел на меня, и я вдруг почувствовала, что будто бы сделала что-то… очень важное. Не для себя, не для тебя, а… вообще. Знаю, что глупо звучит. Она снова смущённо прикусила губу, но Сергей только тихонько рассмеялся. – Вовсе нет! – Да разве я могу сделать что-то важное? – Может, мы ещё совершим великое, и про нас будут писать в учебниках по истории! – Даже так? – А почему нет? Клэр тоже засмеялась, и он снова обнял её, привлёк к себе. – Удалось немножко отдохнуть? – Да. Мне никогда в жизни не было так спокойно. – Но тебе ведь снилось что-то плохое? Сергей погладил её бледное лицо, её перевязанные чуть обтрепавшимися бинтами руки. – Есть один сон… Я давно его не видела, а сегодня, вот… снова, – неохотно ответила Клэр, приподнявшись на подушке. – Расскажешь? – Зачем? – Вдруг легче станет? Может, совсем не будет больше сниться. Я слышал, такое бывает. – Я и так тебе столько… мерзости рассказала. Это нечестно. – Что нечестно? – Заставлять тебя слушать такое. – Разве меня кто-то заставляет? Я здесь потому, что хочу быть там, где ты. Неужели ты ещё не поняла, что я готов разделить с тобой любую ношу? Клэр взглянула на него тем недоверчивым взглядом чуть исподлобья, которым смотрела ещё тогда, в самый первый день. Не потому, что не доверяла ему – просто никак не могла поверить, что он говорит это такой, как она. – Я его в первый раз увидела в больнице, после того, как меня на свалке… подобрали. – Её голос дрогнул, и она невольно сжалась, когда Сергей обнял её за плечи: словно ей казалось, что ему вдруг станет неприятно прикасаться к ней, валявшейся когда-то среди мусора и грязи. – Я, когда там… на свалке лежала, почему-то думала только про бродячих собак. Ну, что они обглодали бы меня заживо, если бы нашли, потому что я не могла даже пошевелиться. И почему-то совсем не думала про крыс, хотя их там наверняка было гораздо больше. Я и потом, в больнице, не думала, но ночью мне приснилось, что я опять лежу на той свалке, и там много-много крыс. Таких… толстых, серых, с длинными голыми хвостами. Они бежали со всех сторон, а я совсем ничего не могла сделать. Потом они начали меня… есть. Я всё чувствовала, но не могла даже кричать. И ещё я слышала какой-то голос: он был как будто бы внутри меня, но я знала, что это не я. Он всё повторял, что я «сама этого хотела». Что я ненавидела своё тело и хотела от него избавиться, и теперь должна быть благодарна, что мне помогли. И я ещё думала, что мне ведь нечего на это возразить, потому что я правда хотела, и даже дважды пыталась. Она зло царапнула ногтями по повязке на руке. – Тебе часто это снится? – Тогда, в первое время, в больнице и у Эмили, снилось каждую ночь. И потом ещё, после истории с моим… отпуском. А так… бывает иногда. Вчера, вот, всё вспомнила, и теперь снова… Судорожно вздохнув, Клэр схватилась вдруг за левое плечо, когда его обожгло резкой болью, волнами расходившейся от шрама внизу шеи. Сергей придвинулся ближе, обнял её, погладил, словно котёнка. – Больно? – Нет… То есть не по-настоящему. Я читала про такое. «Фантомные боли». – Они тоже часто бывают, как тот сон? – Нет, не очень. Только в последнее время. С тех пор, как я приехала. – Почему? – Потому что я всё время вспоминала. Думала о том, что случилось. Думала, что никогда не смогла бы тебе рассказать, а если бы смогла… Клэр надрывно вздохнула и закрыла лицо руками: невыносимо было даже вспоминать, как она представляла отвращение в его глазах. Представляла, как он говорит этим своим ужасным холодным голосом, что больше не хочет её видеть. – Но теперь тебе ведь нечего бояться. Она видела его улыбку даже сквозь опущенные веки, чувствовала, как та касается её лица. И льдинка с острыми краями, что колола изнутри её грудь, медленно-медленно таяла, словно от прикосновения золотистого луча солнца. – Неужели я правда не противна тебе теперь? Она вовсе не хотела его обидеть, но в её глухих словах так и слышалось болезненное неверие. И он понимал – правда, понимал, – что за эти долгие годы обречённого одиночества она слишком убедила себя в том, что будет отвергнута каждым, кто узнает всю правду. Понимал, что и о нём она думала так вовсе не потому, что считала его холодным и жестоким. Понимал, что и сейчас она сомневалась не в нём, а в самой себе. – Ну что мне сделать, чтобы ты поверила? Сергей обхватил её плечи, привлёк к себе, и она доверчиво приникла к нему, потому что не могла противиться желанию быть ближе, ближе, ближе. По телу прошла дрожь, когда он коснулся губами её виска, и она сжала его руку, снова чувствуя, как что-то нестерпимо давит грудь. – Мне правда можно остаться с тобой… навсегда? – едва слышным шёпотом спросила Клэр, как спрашивают о том, от чего зависит вся жизнь. – Правда, – всё так же тихо и светло улыбнулся Сергей. – А ты хочешь? – Да. Солнце озолотило капли дождя на оконном стекле. Навсегда и на веки вечные.***
Клэр лежала, свернувшись клубочком в уютном гнёздышке из одеяла – словно крошечный птенец, греющийся в лучах утреннего солнца. Она прислушивалась к удивительному, непривычному ощущению покоя: вокруг и внутри. Она понимала, что боль и страх ещё вернутся, потому что она по-прежнему помнила, и этого уже никак не исправить. Но она больше не была одна. Она чувствовала внутри себя свет, способный прогнать холодные мрачные тени. Тарелки звенели на кухне – как-то по-особенному, как звенят только ясным солнечным утром, когда умытый дождём город с весёлым любопытством заглядывает в распахнутое окно. Из динамиков радиоприёмника лилась музыка, и что-то негромко напевал Сергей. Потом зазвонил телефон, и он снял трубку. Смеялся и весело кому-то отвечал. Клэр вспоминала, какие у него были глаза, когда она сказала, что любит другого, и всё не могла поверить, что она и правда могла сделать его таким счастливым. – Я такое только в кино видела, – смущённо улыбнулась она, когда Сергей принёс завтрак прямо в комнату. Поставил большой, расписанный цветами поднос поверх одеяла и протянул ей чашку с горячим чаем. Он только улыбнулся в ответ, и в глазах его заблестели золотистые искорки – то ли от яркого солнечного света, то ли от переполнявшего его счастья. Ещё вчера он был уверен, что такого не будет – никогда-никогда! А теперь она была так близко и смотрела так нежно, и так доверчиво отзывалась на каждое прикосновение, словно всего три дня назад вовсе не она его оттолкнула. – А кто звонил? – нерешительно спросила Клэр, всё ещё сомневаясь в том, что она имеет право задавать такие вопросы. – А, это Наташа, – безмятежно улыбнулся Сергей. – Я обещал съездить с ней сегодня в салон для новобрачных и высказать своё невероятно авторитетное мнение по поводу её платья. – Ты так в этом разбираешься? – Нет, но Наташа почему-то уверена, что её мама, сестра и подруги будут судить ужасно необъективно. Клэр тихонько рассмеялась, пытаясь подцепить кончиком столового ножа кусочек масла. Она была рада за Наташу, потому что та очень нравилась ей, но всё равно было грустно знать, что уж ей-то никогда не стать невестой. – Поедешь со мной? Она вскинула на Сергей удивлённые глаза, в которых тут же расплескалась радость, потому что ей хотелось быть с ним и хотя бы просто посмотреть. Пусть в её жизни и не будет такого, теперь ей казалось, что она снова сможет немножко помечтать – совсем как в детстве. – Я ведь обещала, что буду заниматься все выходные, – вздохнула Клэр, вмиг поникнув. Она помнила, что говорил о грядущем экзамене Сергей, и понимала сама, как это важно, но, чем меньше оставалось до него времени, тем больше сомневалась в том, что у неё получится. – Позанимаемся ещё потом. Вечером. – Вечером? Мне можно будет… остаться? – Теперь это и твой дом. Можешь не спрашивать разрешения. Фарфоровая собачка на полке. Солнце в её чашке. Дом. Давно забытое слово, которое она не произносила много-много лет. Она не называла «домом» пустоту маленькой угловой квартирки, что встречала её каждый вечер тяжёлым мраком и угрюмым молчанием. Там не было никого, кто был бы рад её возвращению. Там не было вообще никого. Никто её не ждал. Здесь было всё. – А можно будет потом заехать к Саше? – Конечно. Они завтра снова куда-то на природу едут, но мы можем на ночь её забрать. Клэр расцвела радостной улыбкой, а Сергею отчего-то вспомнилось, какие у неё были глаза в тот день, когда она приехала в Припять. Словно у маленького раненого зверька, который всем своим видом хочет показать, что не дастся в чужие руки, даже если они обещают помощь и спасение. Словно у маленького ёжика, что ощетинивается иголками, чтобы не ударили в тёплый мягкий живот. И сердце сжималось от болезненной нежности, когда он видел, как спокойна она была теперь, как доверчиво смотрела ему в глаза и отзывалась на ласку. – Ты правда совсем не жалеешь, что решил остаться? – нерешительно спросила Клэр. – Ты ведь это… из-за меня? – Я остался ради тебя, – мягко поправил её Сергей. – И сейчас мне кажется, что на самом деле я ничего и не решал. – Не решал? – Нет. Потому что с того мгновения, как я увидел тебя там, возле тех деревьев, не было никакого выбора. Просто… не существовало. Просто всё должно быть так. И нет никакого по-другому. Ей тоже теперь казалось, что тогда она чувствовала это и просто ещё не могла этого понять, осознать – как не могла разгадать любовь в его похожем на синюю птицу взгляде. – А как же Москва? – Москва? Ну, может, мы ещё и уедем когда-нибудь в Москву. – Мы? – Мы ведь теперь всегда будем вместе. Каждый из тех дней, что ещё оставались им двоим в этом мире.***
Клэр напряжённо вглядывалась в окно машины и всё теребила повязки на руках: они решили не снимать их, потому что глубокие царапины только-только начали затягиваться за ночь. – Приехали! – объявил Сергей, останавливаясь чуть в стороне от универмага, часть которого занимал салон для новобрачных, о чём явно свидетельствовали вывеска над входом и сияющие глаза находившихся поблизости людей. Клэр отстранённо кивнула и нервно царапнула руку. Сергей, успевший уже отстегнуть ремень безопасности, мягко перехватил её запястье. – Клэр, не надо. Ну что случилось? – Знаешь, я ей сказала неправду. – Кому? Наташе? – Да. Она меня спросила, был ли у меня… кто-нибудь, и я сказала, что нет. – Ты ведь не обязана рассказывать ей то, о чём не хочешь говорить. Она бы не обиделась, если бы узнала. И не стала бы думать о тебе плохо, поверь. Клэр вымученно улыбнулась, но в её ставших снова горькими глазах плескалась благодарность. Сергей понимал, что ей хотелось быть для него такой, как Наташа – чуточку наивной, весёлой и ласковой. Понимал – но ничего не мог изменить. Мог только надеяться, что однажды она поверит, что он правда принимает её такой, какая она есть. Она чуть помедлила, прежде чем выйти из машины, когда он открыл дверцу с её стороны – словно ей пришлось себя заставлять. Одёрнула подол, взглянула на него в каком-то странном смятении, как будто бы её смущала мысль о том, что они вместе появятся на людях… вот так. Как будто бы все сразу поймут, что случилось в эту грозовую ночь, и непременно осудят их за это. А может, какая-то её часть – та самая, в которой ещё жила маленькая девочка, мечтавшая о собственной свадьбе, – сокрушалась, что она войдёт в эти двери вместе с бесконечно любимым человеком вовсе не потому, что совсем скоро станет его женой. – Всё хорошо, правда. Сергей ободряюще улыбнулся ей, словно прося поверить, отпустить себя, позволить себе просто порадоваться солнцу и тёплому ветру, цветущим яблоневым ветвям и пышным багряным розам, весёлому смеху и пению птиц. Он взял её руки в свои, поцеловал её тонкие пальцы. – Увидят ведь, – смущённо прошептала она. – Пусть видят. В его глазах сверкали золотистые солнечные искорки.***
– Ты поранилась? – сочувственно спросила Наташа, мягко коснувшись руки Клэр. Из-за занавески, отделявшей примерочную от общего зала, доносился взволнованно-радостный девичий щебет. – Это… нервное, – тихо отозвалась Клэр и, поймав удивлённый взгляд незабудковых глаз, неохотно пояснила: – Я иногда… царапаю себя. Не нарочно, а… так. – Ты из-за экзамена так переживаешь? – вздохнула Наташа. – С Серёжей у вас ведь всё теперь хорошо, правда? – Она улыбнулась, и в глазах её заплясали озорные искорки. Клэр смущённо потупилась, прислонившись плечом к стене рядом с большим, в полный рост, зеркалом. Ей всё ещё так непривычно было понимать, что кому-то и правда есть дело до того, что она чувствует. Что кто-то переживает за неё и хочет, чтобы у неё всё было хорошо. – Думаешь, я не видела, как вы друг на друга смотрите? И как он тебя за руку держал, когда вы вошли? – Наташа чуть прищурилась лукаво. Клэр прикусила невольно губу. Это было так странно: идти и чувствовать, как твою руку бережно и благодарно сжимает чья-то рука, и удивляться, почему это никто не смотрит, почему всем кажется, что это совершенно обычное дело? – Ты решила дать ему шанс, да? – Нет, – тихо проронила Клэр. – Нет? Ну что же ты, совсем ничего не скажешь? Я думала, мы подруги! – В голосе Наташи проскользнули нотки обиды. – У меня никогда не было подруг, но я была бы… рада, – смущённо улыбнулась Клэр. – Значит, мы всё-таки подруги? Тогда расскажи хоть что-нибудь! – Наташа подошла чуть ближе и мягко сжала её запястье. – Я ведь так за вас переживаю! Клэр помедлила ещё немного, но невозможно было противиться искренней тревоге в этих чистых голубых глазах. – Я сказала Серёже, что очень его люблю, – тихо-тихо призналась она. Наташа облегчённо выдохнула, расцвела счастливой улыбкой, обняла её. – Господи, я так рада за вас! Только почему же ты тогда ему ничего не сказала? – Чуть отстранившись, она заглянула в глаза Клэр. – Чего же было стесняться, когда он тебе первый признался? Он ведь так мучился эти дни! – Знаю, мне очень… очень больно из-за того, что так получилось. Просто я должна была ему кое-что рассказать, а мне так трудно было на это решиться... Я боялась, что он меня совсем после этого не захочет видеть. Её глаза и голос в один миг стали такими горькими, что Наташа не решилась расспрашивать её о том, что же это была за страшная тайна. Только погладила её плечи и осторожно спросила: – А теперь всё хорошо? Клэр улыбнулась – чуть устало, но светло. – Всё хорошо. – Она помедлила и прибавила ещё тише: – Серёжа сказал, что мне можно остаться с ним… насовсем. Навсегда. Её голос дрожал от нежности, и в нём тоже будто бы сверкали золотистые искорки солнца. – Ну… как? Тебе нравится? Наташа повертелась перед зеркалом и чуть нервно одёрнула подол белого как снег платья. – Ты очень красивая! – искренне заверила её Клэр. – Все счастливые невесты красивые, – убеждённо заявила Наташа. – И ты тоже будешь! – Я? Ну, красивой я вряд ли вдруг стану. Да и невестой… тоже. – Ну что ты такое выдумала? Ты очень хорошенькая – особенно когда не хмуришься! А сейчас ты просто как будто… выздоравливаешь после долгой болезни. Бледненькая, и усталая немножко – зато глазки горят, а это ведь самое главное! Ну улыбнись! – Наташа игриво тряхнула её за плечо. – Всё ведь хорошо! Клэр улыбнулась – немного вымученно, словно через горечь и боль, и всё-таки искренне. Ей даже стало совестно оттого, что у неё теперь есть такие близкие, дорогие ей люди, а она не может ответить им на добро хотя бы улыбкой. – Я и правда… выздоравливаю, – тихо проронила она. – Я ведь этого очень долго ждала. Даже и не надеялась… давно уже. Наташа расцвела улыбкой в ответ и мягко пожала ей руки. – Зато теперь дождалась, и даже не сомневайся в том, что всё будет хорошо! Серёжа очень тебя любит, и ты оглянуться не успеешь, как сама будешь свадебное платье примерять! Клэр не стала спорить, потому что ей не хотелось расстраивать Наташу, но на душе всё равно сделалось тяжело. Она ведь уже давно, очень давно перестала думать об этом, перестала мечтать – а теперь ей снова хотелось такого, чего у неё никогда не будет. – Знаешь магазин «Радуга»? Тот, что напротив «Полесья», на главной площади. Так вот его через несколько месяцев закрывают на капитальный ремонт, а потом там будет салон для новобрачных – настоящий, большой и красивый! Наташа ловко лавировала между другими посетителями, держа под руку Клэр и высматривая Сергея: в субботу здесь было просто не протолкнуться. – У нас, в Припяти, всегда много свадеб, а тут места мало совсем. А там будет белый мрамор, позолота… Говорят, к следующему маю всё будет готово – видишь, как вам с Серёжей повезло? – В чём нам повезло? – Сергей вынырнул из-за вешалки и, увидев Наташу, с нарочитой, но добродушной картинностью схватился за сердце. – Уж Андрею-то повезло точно! Наташа шутливо пихнула его в бок кулачком, но с довольным видом расправила кружево на рукаве. – Я рассказывала Клэр про салон для новобрачных, который вместо «Радуги» откроют. Разве не здорово, что вам не придётся толкаться, как тут? Сергей хотел было уже ответить, что это, разумеется, просто прекрасно, но осёкся, заметив, как быстро отвернулась, кусая губы, Клэр. Он понимал, что она тревожится из-за экзамена, боится, что не справится и не сможет остаться – но разве он не обещал ей, что всё для этого сделает? И отчего же даже здесь, сейчас, она не может просто отпустить себя и помечтать о том, что будет? – А ещё я ей говорила, что она будет прекрасной невестой, – как ни в чём не бывало продолжила Наташа и только тогда заметила расстроенный вид подруги. – Клэр, ну что ты? Только посмотри, как тебе идёт белый цвет! Подхватив с украшенной бумажными цветами стойки фату, Наташа быстро закрепила её на тёмных волосах Клэр. – Скажи, красавица? Звонкий девичий голосок окликнул её вдруг с другого конца зала, и с взволнованным «ой, я сейчас!» Наташа упорхнула куда-то в толпу. – Тебе правда очень идёт, – улыбнулся Сергей. Но Клэр так и стояла, понурившись, и оттого не видела восторженной нежности в его глазах. Она и в самом деле была похожа на невесту – даже в своём простом белом платье, – но преследовавшее её всю жизнь чувство, что это не для неё, заставляло её страдать даже в этом полном радости и солнечного света зале. Так были когда-то не для неё пирожные, которые она не могла попробовать, и тихие вечера с семьёй. – Ты наверняка знаешь, что значит фата, – с горечью проронила она, не поднимая глаз. Сергей с трудом подавил рвавшийся из груди вздох. Невыносимо было смотреть, как мучает она себя из-за того, что не может дать ему то, что, как ей кажется, она должна была дать, и чувствовать, как рвётся всё внутри оттого, что он не может ничего изменить. Не знает, как ей помочь. – У тебя ведь чистая и невинная душа… – …в грязном и порочном теле. – Клэр… Она только мотнула головой, сдёрнула с себя тонкую фату, повесила её на место. Хотела было уже отвернуться, но не удержалась и коснулась на мгновение одного из белых, как первый снег, платьев. Такое мягкое. Ей такого никогда не надеть. Слёзы навернулись на глаза, и сразу захотелось выбежать прочь, не глядя на удивлённого и расстроенного Сергея, но, только-только повернувшись, она едва не налетела на возвратившуюся Наташу. – Я тебя обидела? – вмиг погрустнев, растерянно спросила та. – Нет, что ты... – Я же вижу, что обидела… Ты прости, я не нарочно, правда! Клэр вымученно улыбнулась и мягко пожала её руки. – А знаешь, я тут подумала… Можно я сошью тебе платье? – чуть оживилась Наташа, и в глазах её снова появился озорной огонёк. – Платье? – Да! Ещё ведь целых две недели осталось, я успею! И у меня есть такая чудесная синяя ткань – тебе очень пойдёт, правда-правда! И подойдёт к твоей птице! – Она чуть понизила голос, наклонившись вперёд. – Это ведь тебе Серёжа подарил? – Да… то есть… – растерянно пробормотала Клэр. – А как же… – А давай прямо сейчас заедем ко мне, и я с тебя мерки сниму? Тогда сегодня уже смогу начать! Клэр нерешительно взглянула на Наташу, потом – на ободряюще улыбавшегося ей Сергея, и наконец кивнула. – Хорошо…. Спасибо, – тихо проронила она.***
Клэр рассеянно прислушивалась к звонкому голосу Наташи, прислонившись к окну машины, и смотрела на проплывавшие мимо яркие чистые улицы, умытые ночным дождём. Город, совсем недавно испуганно припадавший к земле под раскатами грома, теперь словно поднимался, отряхивался, как отряхивают мокрые пёрышки птицы, расправлял крылья и грелся на ласковом майском солнышке. Всё было таким красивым, таким полным жизни, и рядом с ней были близкие – по-настоящему близкие – люди, а сердце всё равно тоскливо сжималось в груди, потому что она никак не могла избавиться от чувства, что ей никогда не стать такой, как они. Такой, как Наташа, которая станет совсем скоро женой своего любимого, подарит ему себя, подарит ему детей. Сергей говорил, конечно, что он счастлив уже тем, что она его любит, но Клэр понимала, что ему тоже хотелось бы такого. Она верила, что он правда любит её, но не верила, что он захотел бы назвать её своей женой. Наверное, она даже не имела права думать о таком, надеяться и мечтать. Она бы всё вынесла, если бы только могла подарить ему хоть что-то – потому что он ведь не виноват, что всё так, и что женщине приходится терпеть. Но она не могла. Она совсем ничего не могла. А Сергей всё смотрел на неё виноватыми глазами, но так и не решился попросить её не переживать так из-за этого несчастного экзамена. Он не знал, как убедить её в том, что у неё всё получится, и что это не помешает ей остаться здесь, с ним, с ними. Ему хотелось порадовать её этой поездкой, а она казалась теперь такой задумчивой и печальной, словно он показал ей нарочно что-то такое, чего у неё никогда не будет. Он не мог даже представить, что это оттого, что она верит, искренне верит, будто бы он не видит в ней уже свою невесту. Ведь для него всё было так – и никак иначе. И не было, не существовало никакого по-другому.***
– Я вот здесь присборю, и будет очень красиво, когда станешь танцевать! Наташа весёлой птичкой порхала вокруг растерянной и смущённой Клэр, которая только и могла, что поворачиваться да поднимать и опускать руки, когда та просила её. – Да я ведь… я не умею танцевать, – проронила она разочарованно и провела кончиками пальцев по отрезу мягкой синей ткани. – Совсем не умеешь? – удивилась Наташа. А потом деловито окликнула Сергея: – Товарищ капитан, тут надо барышню научить танцевать, займитесь! – Слушаюсь, мой генерал! – Сергей отвесил ей шутливый полупоклон и озорно подмигнул Клэр. Той же, так не привыкшей быть в центре внимания, хотелось только забиться в тёмный уголок – хотя она и сама не смогла бы объяснить, почему. Понимала ведь, что всё это от чистого сердца. Сергей перебрал не спеша пластинки на полке, выбрал одну и подошёл к проигрывателю – совсем такому же, как тот, что стоял у него дома. Тихая нежная музыка упала в залитую солнцем комнату. – Ян Сибелиус, «Грустный вальс», – сообщил Сергей, подходя ближе. – Красивый, правда? – Да, только я… я не умею… вальс, – беспомощно пролепетала Клэр, когда он взял её за руку и потянул за собой. Наташа отошла в сторону, увлечённо просматривая свои записи и рассеянно напевая в такт музыке. – Значит, сейчас научишься! Так, эту лапку сюда… – Он положил её левую руку себе на плечо, приобнял её за спину, привлёк к себе. Она казалась напряжённой, потому что нервничала и снова переживала, что у неё ничего не получится, но легко подалась ему навстречу. И тут же медленно выдохнула, словно вспомнив о том, что она доверялась ему и в большем. Она несколько раз спотыкалась и даже упала бы, наверное, на ровном месте, если бы он не поддерживал её так бережно и крепко. Музыка становилась всё быстрее, и всё быстрее кружил её Сергей, и уже начинала кружиться голова, но ей отчего-то сделалось вдруг так легко-легко, словно за спиной у неё раскрывались большие, белые как снег крылья. Ещё так робко и нерешительно, и всё же она будто бы уже предвкушала полёт, застыв на самом краю обрыва. Радостный смех почти против воли вырвался из её груди. Сергей тоже смеялся, и смеялась Наташа, потому что она была так рада за них. Они даже не заметили, как вернулся домой доктор Данилов и постоял немного в дверях, с добродушной улыбкой любуясь их счастьем.***
Выпив чаю и распрощавшись с Наташей и её отцом, они заехали в гостиницу за вещами Клэр. Она бы с радостью собрала их все и насовсем переехала жить к Сергею, но понимала, что так нельзя. Он сказал, конечно, что это и её дом тоже, и, наверное, не отказал бы ей, если бы она попросила, но она слишком боялась, что нечаянно поставит его под удар. Что его осудят – потому что это неправильно. Так нельзя. И она ведь могла остаться с ним в этот день, в этот вечер, и потом провести вместе ещё целое воскресенье – и была счастлива этим, ещё чувствуя, как бережно поддерживают её его руки. Она быстро собирала вещи в сумку, пока Сергей стоял у окна и умиротворённо щурился на солнце. Краем глаза она заметила заглянувшую в приоткрытую дверь Алекс: та уже было открыла рот, чтобы сказать что-нибудь ядовитое – Сергея ей не было видно, – но Анна бесцеремонно оттолкнула её в коридор и кивнула с улыбкой. – Фу, горькая какая! – Клэр поморщилась и поставила пустой стакан рядом с прозрачным кувшином, полным воды. Пить хотелось ужасно, но у воды был какой-то странный привкус, напоминавший о тине со дна заросшего пруда. – Может, забыли свежей налить? Да ничего, здесь рядом автоматы с газировкой есть, а ты ведь так хотела их посмотреть! Пойдём? – Пойдём, – улыбнулась Клэр, глядя, как он берёт её сумку. Все эти такие простые вещи, которые кажутся другим чем-то совсем обыденным, для неё были чудом, о котором она давно уже не смела мечтать. И оттого ей было неважно, что вода показалась противной, и что чуть-чуть болела после тревожной ночи голова – ведь её руку держал кто-то бесконечно дорогой, и она могла быть рядом. Могла даже верить, что так будет всегда. Детский смех звенел в прозрачном предвечернем воздухе сотнями маленьких колокольчиков. Сашенька тоже смеялась, потому что она весь вечер гуляла в парке, а теперь шла, держа за руку Клэр, нёсшую букет белых нарциссов, и прижимая к груди мягкого зайчика, которого та подарила ей вместе с Сергеем. Он тоже шёл рядом, смотрел на них и улыбался. Они все трое катались на яркой карусели, что кружилась на залитой солнцем, обрамлённой цветущими деревьями площади, и Клэр до сих пор чувствовала, как кружится голова, и как кружится что-то внутри. И снова словно крылья раскрывались у неё за спиной, и яркие краски мира вокруг сливались в одну золотистую дымку, что будто бы окутала маленький солнечный городок, затерянный среди лесов. И сейчас ей казалось, что остального мира просто нет, и нет никакого прошлого. Есть только здесь и сейчас. Есть только маленькая тёплая ручка в её заботливо перевязанной руке. Есть только глаза, что глядят на неё с бесконечной нежностью и благодарностью за каждое мгновение вместе. Есть только восторженно-радостная лёгкость в груди – впервые за много-много лет.***
– Тебе нравится? Сашенька сидела на диване рядом с Клэр и играла со своим новым зайчиком, «знакомя» его со стареньким медвежонком. Заходящее солнце золотило светлые стены. С кухни слышались звон посуды и шум воды. – Очень-очень! Счастливо улыбнувшись, девочка прижала белого зайчика к груди. Сергей сказал, что мягкие зверята отчего-то нравятся ей больше, чем куклы – хотя и те тоже были среди её игрушек. Сашенька никогда ничего не просила сама и всегда очень смущалась, когда ей что-то дарили, но Сергей всё равно любил делать ей подарки, потому что знал, что она им рада. – У меня тоже в детстве был зайчик, – улыбнулась Клэр. – А медвежонок у тебя откуда? – Мишеньку мне мама подарила, – тихонько ответила Саша, чуть понурившись и притянув игрушки поближе к себе. Клэр осеклась было, потому что ей совсем не хотелось расстраивать девочку, но расстроенной та не выглядела. Только очень-очень грустной. – Ты её помнишь? – Немножко. Помню, как сидела у неё на коленях, и она меня обнимала, а папа смотрел на нас и улыбался. – Сашенька вздохнула тяжело и подняла на Клэр большие печальные глаза. – Жалко, что ты свою маму совсем не помнишь. Они помолчали немного – такие разные, и всё же объединённые одним общим горем, одной потерей, и оттого такие близкие, так понимающие друг друга. – Папа Серёжа такой весёлый сегодня, – всё ещё немного грустно улыбнулась Саша. – Ты ему что-то хорошее сказала? – Почему ты так решила? – У него глаза счастливые, когда он на тебя смотрит. Клэр улыбнулась смущённо, только подивившись снова про себя, как много видит эта маленькая, чудесная девочка. Разве можно утаить от неё правду? – Я сказала Серёже, что очень его люблю. Саша взглянула на неё глазами, полными тихой и светлой радости, и крепко прижала к груди зайчика и медвежонка. Помолчала немного, а потом спросила очень нерешительно: – А ты правда не против, чтобы он меня забрал? – Ну конечно, нет! – поспешно ответила Клэр. Сердце её до сих пор обливалось кровью всякий раз, как она вспоминала тот их прошлый разговор. Она помедлила, словно не в силах решиться – но в груди у неё всё ещё была та крылатая лёгкость, и ей так хотелось быть свободной и искренней и говорить о том, что было у неё на душе. Она придвинулась ближе к девочке и мягко сжала маленькую ручку. – Сашенька, я ведь и тебя тоже очень люблю! Та взглянула на неё своими чистыми, ясными голубыми глазами и улыбнулась. – И я тебя очень-очень люблю, – просто и искренне призналась она. – Я очень-очень постараюсь стать тебе хорошей дочкой! А когда у вас будут свои детки, я их тоже буду любить, и буду о них заботиться, честно-честно! В глазах Клэр промелькнуло что-то болезненное, и она прикусила почти до крови губу. – А ты… ты очень расстроишься, если я скажу, что у меня, наверное, не будет детей? – Ты не хочешь? – Хочу. Очень хочу. Но когда-то давно со мной случилось кое-что очень плохое, и из-за этого у меня не будет детей. – Ты заболела? – Можно и так сказать. Сашенька снова помолчала – только теперь чуть дольше. А потом проговорила очень серьёзно: – Так ведь нечестно. Тётя Ирина не хочет деток, а ведь ничем не болела. А ты так хочешь – и не можешь. А папа Серёжа не может сделать так, чтобы тебя вылечили? Клэр улыбнулась грустно этой наивной детской вере в то, что взрослые могут справиться со всем на свете. – Нет, маленькая. Боюсь, что не может. Сашенька удручённо кивнула, а потом придвинулась ближе и прижалась к тёплому боку. – Я буду вам хорошей дочкой, обещаю! Она повеселела, когда Сергей позвал их ужинать, и даже Клэр смогла забыть на время обо всём, что никак не давало ей покоя. Заходящее солнце заливало кухню красно-золотым светом, и птицы носились в закатном небе с пронзительным вечерним криком, и всё вокруг казалось напоённым покоем и таким долгожданным умиротворением. Чайник ласково шуршал на плите, когда Сашенька слезла со своего стула, подошла к Клэр и очень нерешительно спросила, можно ли ей посидеть немножко у неё на коленях. Клэр взглянула на неё почти неверяще, взяла на руки, бережно усадила. Сашенька спросила, можно ли ей «потрогать птичку», и Клэр сказала, что можно. Она обнимала девочку, чувствуя сквозь тонкую ткань белого платьица её живое тепло. – Какая красивая… – тихонько прошептала Саша, трогая маленьким пальчиком покрытую синей эмалью птицу. В свете заходящего солнца казалось, что золото стало красным, как кровь. Сергей подошёл к ним, взглянул на них молча, улыбнулся поднявшей на него глаза Клэр. Она смотрела на него с такой нежностью, такой благодарностью, таким теплом, что щемило сердце, и он опустился рядом с ними, погладил ласково растрёпанные волосы Саши, поцеловал Клэр в тёплый висок. Он обнял их, как обнимала крыльями дом спавшая в золотисто-розовой бездне синяя птица, и весь мир исчез, растворившись в малиновых красках заката.***
– Тебе нехорошо? Сергей мягко взял её за плечи, заглянул в лицо. Желтоватый свет лампы растекался островком вокруг кровати, отделяя её от тёплого полумрака спальни. Где-то вдалеке восторженно заливались под бархатным тёмно-синим небом соловьи. – Нет, я просто устала, наверное… И ещё голова кружится немножко, – вымученно улыбнулась Клэр. Ей не хотелось думать о том, что слабость разливается по телу неприятной холодной волной – потому что это, должно быть, оттого, что прошлой ночью ей снова пришлось пережить самые страшные дни своей жизни. Не хотелось думать о неприятном горьком привкусе во рту, не исчезнувшем даже после её любимого «Птичьего молока». Но больше всего ей не хотелось тревожить Сергея. – И ты всё равно хочешь ещё заниматься? – с мягкой укоризной спросил он, кивнув на разложенные прямо поверх одеяла книги. – Я ведь обещала, – вздохнула Клэр и опустилась на краешек постели. Помедлила и спросила нерешительно: – Я очень глупая, да? – Ну что ты такое выдумала? – Сергей сел с другой стороны. – У тебя ведь хорошо получается! – Да, только ты объяснял мне физику на примере ёжиков и апельсинов. Сергей скорбно вздохнул и взглянул на неё, а мгновение спустя они оба рассмеялись, едва не позабыв о том, что в соседней комнате спит Саша. – По правде говоря, там всё не так уж страшно, – убеждённо заверил её Сергей. – Ну… смотри! Раскрыв один из учебников, он развернулся и лёг поперёк кровати, опустив голову на колени Клэр и повернув книгу так, чтобы ей было видно. – Если заменить апельсины на электроны… Город умиротворённо притих, прислушиваясь к пению соловьёв. Дремала на полке маленькая фарфоровая собачка, и тикали часы. Клэр гладила волосы Сергея и слушала растворённую в его голосе улыбку.***
– И ты никогда не слышала о «языке цветов»? Белые лепестки опадали невесомым тёплым снегом на расстеленный прямо на траве клетчатый плед. Маленькая лесная полянка была залита золотистым солнечным светом. Здесь было совсем тихо, и лишь тёплый ветер приносил время от времени звуки близкого города и смех людей, проплывавших по реке на лодочках под разноцветными парусами. – Нет, – покачала головой Клэр. Она пила чай из крышки большого красного термоса, расписанного яркими цветами. Рядом лежало в плетёной корзиночке печенье с земляничным вареньем, которое испекла для них мама Сергея. – А что значит сирень? – «Моё сердце принадлежит тебе». Она вспомнила тот напоённый ароматом сирени вечер и опустила смущённо глаза. Чем большей нежной заботой окружал её Сергей, тем больше ей казалось, что она совсем этого не заслужила. – А нарциссы? Она подняла с клетчатого пледа белый с золотой короной цветок: этим утром Сергей снова принёс ей нарциссы и ещё спросил так трогательно, не надоели ли они ей. Она тогда только улыбнулась и покачала головой, потому что не знала, как объяснить ему, что ничего из того, что он дарил ей так щедро, не может ей надоесть. Что она благодарна ему за всё. За всё. – «Когда я с тобой, всегда сияет солнце». Клэр подняла на него глаза, что были так похожи на тихую лесную реку, помедлила немного – и протянула ему чуть подрагивавшей рукой тонкий стебелёк, увенчанный белым, как снег, цветком. – Так красиво… – тихо проронила она несколько бесконечных, полных тепла и близости минут спустя, глядя на плавно кружившиеся в прозрачном золотистом воздухе белые лепестки. Пышные кроны деревьев казались резным сводом прекрасного шатра, а синее небо было высоким и бездонным. – Я раньше даже не замечала, как красиво бывает вокруг. Когда деревья цветут, или идёт снег. Или когда улицы и дома украшают к Рождеству. Вернее… замечала, но это всё как будто было для других, не для меня. Она лежала на мягком пледе, всё ещё чуть робко обнимая Сергея со спины. Его голова была на её плече, и глаза его казались такими же бездонными, как это высокое синее небо. – А теперь? Он помнил, как куталась она в свою большую чёрную куртку, когда он увидел её впервые: словно солнце для неё не светило. Или светило не так, как для других. – Теперь? – переспросила задумчиво Клэр. – Знаешь, Наташа сказала, что я как будто выздоравливаю после долгой болезни – и я, наверное, так себя и чувствую. Словно я всю жизнь прожила во мраке, а теперь узнала, что такое тепло и свет. Сергей погладил её руку, мягко сжал и поцеловал её ладонь. – А у меня есть кое-что для тебя! Он полез в карман, звякнул чем-то, а потом вытащил оттуда кольцо с ключами и птицей с распахнутыми крыльями на брелоке. – Ключи? – У тебя ведь должны быть ключи от дома. Клэр взяла их чуть подрагивавшей рукой и прошептала тихое «спасибо». Дом. Теперь у неё правда был дом – тёплый и светлый. Дом, где её ждали. Дом, где ей всегда будут рады. Словно все преграды пали, и она наконец смогла отыскать дверь в тот дом, в который прежде могла лишь заглядывать сквозь маленькие окошки рождественских открыток. – И… ещё кое-что! – Сергей приподнялся на локте, сел и повернулся к ней. – Закрой глаза! – Ладно, – тихонько рассмеялась Клэр и сделала так, как он просил. Ещё недавно она сказала бы, что не любит сюрпризы – но разве могла она не довериться ему? Она не сразу поняла, что в шёпот тёплого майского ветра и пение птиц вплелась вдруг тихая музыка. Нежная, робкая, она словно сомневалась в том, что имеет право звучать – и оттого казалось, что она только нерешительно пробует, надеясь понравиться. – Что это? – Это… мой любимый вальс! – Вальс? Клэр удивлённо распахнула глаза: на крыше оставленной у края просеки васильковой машины стоял большой кассетный магнитофон, из динамиков которого лилась музыка. – А как он называется? – Это из фильма. «Мой ласковый и нежный зверь». В её глазах промелькнуло болезненное выражение – но только на одно краткое мгновение. Она поняла вдруг, что здесь и сейчас она не чувствует внутри себя зверя, не чувствует его тяжёлого дыхания и острых когтей. Она знала, что он по-прежнему где-то там – только притихший, ставший вдруг ласковым и нежным. Надолго ли? Бог весть. Возможно, это всё, что у неё осталось. – Потанцуешь со мной? Он смотрел на неё сверху вниз, и его взгляд был похож на дождь, озарённый лучами солнца. Он протягивал ей руки, и она протянула ему свои – потому что это не могло быть никак иначе, и не было, не существовало никакого по-другому. Потому что они ничего не выбирали. Просто так должно было быть. – Не волнуйся, здесь ведь никто не увидит, – улыбнулся Сергей. Где-то в пышных ветвях над их головами хлопнули крылья, и он взглянул наверх – а потом опустил на Клэр глаза, словно вобравшие в себя всю синеву высокого, бездонного неба. – Только птицы… Он увлёк её за собой – и она доверчиво упала вместе с ним в поток золотистого солнечного света. Музыка нерешительно расправляла крылья, словно подойдя робко к краю обрыва и не зная, сможет ли она взлететь. Она замерла на мгновение, закрыла глаза – а потом распахнула их навстречу небу и солнцу. Она взмахнула крыльями, и Клэр почувствовала вдруг, что уже не может сказать, где заканчивается эта музыка и начинается она сама: словно та вошла в неё, стала её частью, и теперь за её спиной и правда раскрывались большие, лёгкие, белые как снег крылья. Быстрее, быстрее, быстрее – и всё внутри замерло в предвкушении неминуемого, желанного, долгожданного. Стокрылая музыка, полная пронзительной, торжествующей нежности, подхватила их, как подхватил белые лепестки порыв золотистого ветра. Они кружились над их головами тёплыми, невесомыми снежинками, и музыка звучала со всех сторон, падала с неба, поднимала к небу, и мягкие облака казались такими близкими, когда она запрокидывала голову, глядя на них. А потом музыка снова стала тихой и нежной, и он привлёк её к себе, и она припала к его плечу, чувствуя, как замирает всё внутри от огромной, невыразимой любви, для которой у неё не было слов. Он обнимал её, гладил её волосы, целовал её висок, безмолвно прося её быть с ним такой, какой она всегда хотела быть. Отпустить саму себя на свободу, дать белым крыльям раскрыться за спиной, сбросить тягостную ношу и устремиться в тёплое синее небо, чтобы увидеть наконец, каким прекрасным может быть всё вокруг. Музыка закружилась стаей белоснежных птиц, сотнями тёплых снежинок-лепестков, взвившихся над поляной в золотистом солнечном свете. Он подхватил её на руки, и она тоже закружилась над землёй – невесомым облаком, лесной птицей, весенней снежинкой, – стала свободной и стокрылой. Она чувствовала, что какая-то часть её навсегда останется на этой маленькой лесной поляне, где музыка падает дождём, растворённая в золоте солнца и пении птиц, а бездонное небо отражается в полных пронзительной нежности синих глазах. Навсегда и на веки вечные.