Это было в Краснодоне

      Ульяна сидела на кровати, листая тетрадку. В ней аккуратным, ровным почерком были написаны зацепившие строки, умные мысли, великие афоризмы и высказывания, которые когда-то внесли свой вклад в ее нравственный подъем. Сейчас, когда она разрывалась мыслями о том, что не уберегла свою подругу, Валю, от угона в Германию и голосом, который вторил, что в этом нет ее вины. Ведь кто может спасти человека, если не он сам? Нет, она думала вовсе не о тех случаях, когда друг висит над пропастью, а ты тянешь ему руку. Она представляла себе сосуд внутри каждого, который с каждым днем становиться темнее от злости, зависти, лжи или светлеет от возвышенных эмоциях, благородных помыслов. И как раз сейчас, когда подруга была полна страхов и слабости, она не темнела и не светлела, она ломалась и разбивалась. Уля не могла спасти ее, она не успела, не поймала ту тонкую ниточку. Она легла на кровать, спрятав дорогую тетрадь под подушку. В голову невольно закрались новые знакомые, которые казались ей такими чужими и далекими, но в то же время она воспринимала их как Любку и Сережку. Ей хотелось узнать больше о будущем, больше о них и новых людях. Когда-то рисуя в голове летающие машины, холодный космос на ладони и людей, знающих все, девушка уже решила, какие вопросы задаст ребятам завтра, да, она непременно все узнает. Пытаться узнать у них что-то про будущее, которое было начертано Молодой Гвардии, было нельзя. Они твердили, что раскрывать карты, значит, мешать игре, да и все должно быть так, как и было до них, но где-то в глубине души Громова ощущала, что уже не будет так, по крайней мере, внутри каждого что-то поменяется. — Что все-таки вчера произошло? — Ранним утром, когда пропал мокрый закат, Ваня стоял возле стола на кухне, вытирая сильные, уже мужские руки, полотенцем, засучив рукава темно-зеленой рубашки. — Мы чуть не попались полицаю, — закусив губу, сконфуженно произнесла Саша. — Угу, — протянул юноша, как бы переваривая эту фразу, — но все закончилось хорошо? — Я надеюсь, что все закончилось. Ваня замер, строго глядя на девушку. Он помолчал, задумавшись, — тебе стоит отсидеться дома. — Да, — она нехотя кивнула, — ты прав. Александра была в черных джинсах, серой майке и черной кофте на молнии с большими рукавами, слегка дернув плечами, она помогла убрать со стола, прокручивая в голове образ маленького Вани, смотря на уже взрослого, достойного человека, со своими непреклонными взглядами и душой, как океан. Александра никак не могла понять, какую шутку сыграл с ней мозг в ту ночь, как не могла она объяснить свои чувства, путаясь, как в лентах, в себе. Матвей поправил очки и, шмыгнув носом, уставился на Сережку, который скрестив ноги, сидел на скамейке, — что вчера было! — Восклицал он, разводя руками. Добровольский и бровью не повел, он знал, как вчера скрывались ребята. Он продумал уже миллион исходов тех событий, испугался за то, что это сильно искривит будущее, которое ни в коем случае нельзя изменить по итогу, затем схватился за Илью и Сашу, терзаясь за них. Матвей снова поправил очки, окончательно перестав слушать Сергея. — Эй, ты чего такой? — М, — тряхнул головой Добровольский, выныривая из потока переживаний. — Ай, — махнул рукой Сережка, — совсем тебя не понимаю. Случилось что? — Вчера ребята чуть не попались, — начал Матвей, но Тюленин его перебил, — будем решать проблемы, так сказать, по мере поступления. Их пронесло, им вообще повезло, так что, повезет до конца, — он одобрительно хлопнул Матвея по плечу.       Алена и Антон сидели на траве, которая грелась солнцем. Погода стояла капризная, не угадать будет ли гроза через минуту или солнце провисит весь день. Девушка прикрыла глаза, подставив лицо к лучам, льющимся с неба, подернутого голубой дымкой, она ощущала спокойствие, сама не понимая от чего, ей казалось, что здесь собрались все оторванные частички воедино. И грохот войны, чужого времени отзвенел, прячась за грозные терриконы и скрываясь в черных глубинах шахт. Антон сидел, чуть сгорбившись, согнув ноги, посматривая на Алену и чувствуя ее безмятежность. Сам он не мог найти в себе приют умиротворения, стараясь выключить все юношеские романтические влечения и порывы, воспринимая все это не больше, чем задания, людей не ставя высоко и не подпуская близко к себе. В жизни близко была лишь она. Этого хватало, особенно здесь, в Краснодоне. — Послушай, а что, если нам нет дороги обратно? — Резко встрепенулась Алена. — О чем ты? Что значит, нет дороги обратно? — Антон слегка свел брови. — Ну, вдруг, мы останемся здесь. — И умрем тоже здесь в семнадцать лет, очень не красиво завалив первое и, возможно, единственное задание? — Выгнул бровь юноша, развернувшись лицом к ней. Алена замолчала, померкнув. — Я знаю, о чем ты думаешь. — Положив руку на плечо, вкрадчиво произнес Крамской, — мы ничего не можем менять. Это их доля, судьба и тем более, ты же понимаешь, что любая осечка в прошлом меняет будущее. — Он помолчал, — у нас по-другому, мы пришли и ушли, не больше. — Как же ты можешь так рассуждать? — Потому что поддаваться эмоциям в нашей работе нельзя. Только представь, что это за собой повлечет, — выдохнул он. Алена опустила глаза, глубоко уйдя в этот разговор. Ведь нельзя топить свои чувства, ведь рано или поздно, они вырвутся из души, как дикие звери из клетки. Нельзя закрываться от мира, где бы ты ни был дома или в степи тысяча девятьсот сорок второго года.       Олег спешил, замедляя шаг, видя разъярённых, красных от злости полицаев, которые рыскали по рынку, злобно крича. Он замедлил шаг, убрал руки в карманы и спокойно, с выражением любопытства на лице, пошел по рынку, смотря, какой эффект произвела ночная вылазка. Они были слабы и встревожены, понимая, что не в силах ничего сделать, полицаи грозились расстрелом, сильнее поднимались на дыбы. Жители Краснодона встретили листовки с благоговением, чувствуя спасение, легкий воздух свободы сочился от бумаги, на которой скорой рукой было написано: «Москва не пала!» Кошевой усмехнулся, смотря на жалких фашистских предателей, которые так рьяно пытались что-то предпринять, но не знали что. Олег, шмыгнув носом и оценив фурор первой волны борьбы, пошел в сторону Ваниного дома, желая поскорее поведать другу, что творится на рынке. Он уже отошел от шумного места, где творился переполох, как услышал крики боли, которые навсегда застынут в его ушах, отпечатаются внутри, крики, разорвавшие его радость, пронзающие тихий день. Юноша ринулся обратно, большими глазами, полными ужаса, видя, как полицай лупит длинной плетью женщину, в которой Олег узнал учительницу. Он бил, довольно скалясь и приговаривал: «Все, у кого найдутся эти дрянные бумажки, все будут здесь». Ошеломленный этим, молодогвардеец двинулся туда, с пустыми глазами, не думая о последствиях, он подходил, чтобы вступиться за женщину, погибающую под тяжелыми ударами плети. — Не надо, — твердо сказал высокий, плотный юноша, взяв Олега за руку. — Витя, — обескураженно бросил Кошевой, разворачиваясь на старого товарища, — вернулся. Олег был не весел от встречи с Третьякевичем, который тоже являлся членом и одним из организаторов Молодой Гвардии. Был он человек своего слова и дела, вдумчивый, спокойный и честный, все умещалось в большой душе его. Мечтал быть инженером, поступить в Московский университет имени Баумана, да вот только теперь не до далеких мечтаний ему, теперь надо родину грудью защищать. — Как видишь, — кивнул он, — не надо, не рискуй ты лишний раз, — все еще смотря на пылающего Олега. — Как же ты так можешь, Витя. Ее же бьют, — махнул рукой Кошевой. — Ты ничем не поможешь, только поставишь себя под удар и всех нас, — Виктор говорил медленно, вкрадчиво и четко проговаривая каждое слово, как бы донося до собеседника свою мысль по частям, давая время обдумать. Олег, высвободив руку, отвернулся от полицаев, продолжавших зверства, — идем отсюда, мне надо многое тебе рассказать, — не охотно, с тяжелым грузом внутри, проговорил Кошевой. По дороге он рассказывал без подробностей про ребят, сухо делясь эмоциями, рассказал про первую вылазку, говоря, он был душой не здесь. Присущие ему черты живости языка исчезли, сливаясь с криком той женщины, в голове стоял этот звон и желание бить полицаев сильнее, больнее. — Я бы хотел с ними познакомиться, надо хорошенько узнать их, — подумав, произнес Виктор, — пока не будем принимать поспешных решений. — Они из будущего, все им известно, но ничего не говорят такого, мы уже про войну и не спрашиваем, — отозвался Олег, подходя к дому Ивана. — А они доказали это? Доказали свою верность? Еще нет, я пока ставлю под сомнения их. — Ставь не ставь, все они знают и без этого, надо было бы — давно перешли к немцам, — настаивал Кошевой, который так проникся к новым людям, от которых веяло невероятной энергией будущего, покрытого туманами. — Ну чудно, — юноши открыли калитку, заходя во дворик. Солнце слабо пробивалось через рваные облака, окрашивающиеся в серый цвет.       Иван сидел за книгой, тихо шелестя страницами. В доме было тихо, лишь в соседней комнате слышалось тяжелое дыхание отца. Александра вышла из дома, присев на крыльцо, она достала пачку сигарет, пустив дым тонкими линиями по воздуху, смотря на еле теплящийся огонек внутри сигареты, она далеко оказалась в волнах своих мыслях, что не заметила Олега и Виктора. Она вдруг вспомнила, как когда-то Антон сказал ей, что чувства носят разрушительный для человеческой воли характер, плавя его. Сейчас, когда позади остался бросок во времени, первая встреча, вылазка, когда позади осталось так много и ничего одновременно, она думала над этой фразой, боясь поверить в нее. Она переваривала такое понятие как время, поняв совершенно точно, что пусть они здесь, пусть прогресс неумолимо идет в гору, время всегда будет течь так, как надо ему. Они ничего не остановит и не сумеет обуздать минуты, которые песком убегают сквозь пальцы, ведя юных людей к их гибели. — Эта привычка не красит девушку, — Александра подняла голову, узнав Виктора Третьякевича, на котором будет долго висеть ярлык предателя. — Ваше замечание не красит вас, — ответила Саша, поднимаясь и туша сигарету. Олег показался из-за спины друга, слабо улыбнувшись девушке, — привет. — Здравствуй, — кивнула она, приглашая их войти в дом. Ваня продолжал упорно вчитываться в книгу, но строчки расплывались, разлетались в разные стороны, смысл терялся, все мысли вытесняли события. Вытесняла она и то, что пришло вместе с ней. Что-то новое, неизведанное. Послышались шаги и голоса, Земнухов убрал книгу, выйдя на кухню. Саша стояла к нему спиной, парируя на слова Виктора о вреде курения, рядом стоял Олег, лицо его было пустым и подавленным. — Ваня, — вдруг громко позвал его Третьякевич, — здравствуй! — Привет, — они пожали друг другу руки, — наконец ты вернулся на родину. — Без меня у вас, знаю, много всего произошло. — Всего и не перескажешь, — подтвердил Иван, поправив очки, — ну, сядем, угощу вас чаем. Они говорили до вечера, обсуждая планы, затем война осталась за дверью и темы приняли другой оборот, ребята вспоминали прошлые годы, шутили и смеялись, заразительнее всех смеялся Олег, чуть запрокинув голову, растрепав золотую челку. После его смерти в воспоминаниях напишут о том, как же весело и от души он смеялся, как же сильно он мог радоваться и глубоко грустить. «Не ошибутся», — подумала Саша с грустью, она встала, опершись спиной о стену возле окна, молча наблюдая за молодыми людьми, которые все громче, наперебой обсуждали школу и методы преподавания. — А помнишь, как все читали нашу газету? Нет, ну у тебя получались лучшие стишки, а стихотворения у тебя, Ваня, какие, — подняв руку, как бы показывая их масштаб, говорил Кошевой, — нет, право, я так тебе благодарен за то, что ты вступился за меня тогда и помог остаться в литературном кружке, — честно с запалом добавил он. — Ну что ты, — смущенно, но, конечно, крайне близко приняв эти слова, ответил Иван. — Да, — протянул Витя, — у вас обоих талант, такие способности еще поискать надо. Их разговоры были обычными, теплыми, добрыми, смотря со стороны человека, который ворвался в чужие жизни, Александра видела их в черно-белом цвете, радуясь и переживая те секунды по рассказам. За окном начинало темнеть, закат давно отыграл на небосклоне яркими цветами, ребята начали расходиться, заранее договорившись встретиться завтра. — Сегодня вы дома, никуда не ходите, — напоследок напомнил Витя, накидывая свою куртку бежевого цвета, — до завтра, рад был знакомству.